Такаси Миике совершенно напрасно представляют в Европе как "стахановца от кинорежиссуры": пять фильмов, которые он снимает в год, — это норма для жанрового мастера на все руки в Японии. Так и должно быть в киноиндустрии. Поэтому восхищаться всеми без исключения опусами модного японца не стоит. Он способен на шедевры, вроде нашумевших "Кинопроб". Но способен и на худшее, хотя даже в самых неудачных своих фильмах неизменно виртуозен в прологе и в финале. В "Счастье семьи Катакури" (Katakurike no koufuku, 2001, ****) весь фильм выдержан на уровне ослепительного пролога. Этот фильм — произвольная и неожиданная смесь всех возможных жанров, каждый из которых становится мишенью режиссерского вандализма. По большому счету, Миике на все жанры наплевать, он владеет всеми и с тем большим удовольствием сбивает из них коктейль. В первых же кадрах собравшаяся чинно пообедать японка вылавливает из тарелки с супом анимационного уродца. Тот откусывает ей язык, а потом устремляется в феерический полет по миру, населенному чудовищными существами, которые, совсем как в стихотворении Николая Заболоцкого, "пьют мозг из птичьей головы". Полет гаденыша завершается в одиноком доме неподалеку от вулкана, превращенном буйной семейкой Катакури в гостиницу, впрочем популярностью не пользующуюся. Когда же постояльцы наконец начинают подтягиваться, счастье так и не наступает. Каждый из них уходит из жизни весьма экзотическим способом. Один перерезает себе сонную артерию ключом от номера. Другой, борец сумо, испускает дух в момент оргазма, полученного от секса со школьницей, в придачу расплющив ее всмятку своим огромным телом. Третий, с букетом цветов, свалится в приготовленную для предыдущего клиента могилу, а потом возьмет в заложники дочку хозяина. Добропорядочные Катакури тайком хоронят их, периодически превращаясь в анимационных болванчиков. Фильм приобретает все черты распространенного в последнее время жанра "приключения трупов", внезапно полюбившегося режиссерам по всему свету. Но почему только, обнаруживая трупы, семейка начинает двигаться в ритме современного танца? И при чем здесь облаченный в белоснежный китель аферист, выдающий себя за племянника королевы Елизаветы и тайного агента, с которым полюбившая его девушка переносится в слащаво-гламурный мир мюзикла? И почему полуразложившиеся трупы вылезают из могил, чтобы подтанцовывать Катакури, исполняющим песню о дружной семейной жизни? И может ли быть, что вулкан, маячащий на заднем плане, не "выстрелит" в конце? Прибавьте к этому, что повествование ведется от лица маленькой девочки, которая не удивляется ровным счетом ничему из происходящего, и вы получите лишь тень представления об этом "комедийном фильме ужасов", как его анонсируют на кассете. Определение так себе, это не фильм ужасов, не комедия, не семейная мелодрама, не мюзикл и не трэш-анимация, а образец жанра, который иначе, как "жанр Миике", не назовешь. Финал, как часто бывает у Миике, слишком хорош, чтобы раскрывать его. Другой образчик восточноазиатского кино, "Месть Ян Дары" (Jan Dara, 2001, **) самого популярного таиландского режиссера Нонзи Нимибутра, способен разозлить зрителей, принимающих аннотации на веру: "Скандальный фильм", "20 процентов экранного времени этого роскошного фильма занимают откровенные сцены". Я с секундомером над героями не стоял, но назвать откровенными сцены совокуплений, снятые с каким-то скандально-провинциальным целомудрием через всякие там антимоскитные сетки, язык не повернется. Самый смелый эпизод, в котором юноша оглаживает тело своей мачехи кусочками льда, вызывает лишь комические ассоциации с китчухой типа "9 1/2 недель". "Роскошь" же фильма заключается, очевидно, в окутывающей его ретродымке 1930-х годов. Уже первые кадры наводят на мысль, что Фрейда в Юго-Восточной Азии стоит запретить. Подсмотренная мальчиком сексуальная сцена между отцом и матерью наносит ему незаживающую душевную рану. В наши дни каждый третий-четвертый фильм начинается с такой травмы, хотя в жизни она, по-моему, встречается крайне редко. Да и в чем травматизм? Если верить фильму, в те патриархальные времена таиландские женщины были весьма раскрепощены. А обычная таиландская семья жила в атмосфере какого-то глобального инцеста: понять степень родства героев нелегко, да они и не пытаются, просто трахая все, что движется, и очень при этом переживая. В финале повзрослевший Ян Дара, ставший такой же сволочью, какой был его ненасытный отец, обращается к зрителям с просьбой пожалеть его. Но пожалеть хочется самого себя, соблазненного преувеличенно восторженной аннотацией.
