К чемпионату мира по футболу прошлым летом готовились не без тревоги, зная, какими порой издержками для мирных жителей оборачивается стремление российских властей провести большое мероприятие на должном уровне — что называется, не посрамив. Тем сильней оказалось ощущение праздника, когда он начался и выяснилось, что вот он, идет по улицам, поет речовки, дудит в вувузелу и в общем никто не пострадал, а в основном даже наоборот. Расставаться было жалко, но все они уехали, а нам здесь жить. Журналист “Ъ” Иван Сухов обнаружил, что праздник уже почти забылся, а то, что впереди, тревожит, и совсем не по-праздничному.
Фото: Дмитрий Коротаев, Коммерсантъ / купить фото
Чемпионат мира по футболу многое открыл про Россию и ее гостям, и самим жителям. Оказалось, например, что различия между Москвой и всей остальной страной за ее пределами, конечно, огромны, но и за МКАД есть жизнь, и очень, между прочим, амбициозно стремящаяся к лучшим образцам — не без успеха, хотя часто, конечно, и без достаточных средств.
В самой Москве произошел, кажется, какой-то перелом в восприятии.
Огромный логистический вызов чемпионата, с которым город справился, в общем-то почти не меняя своего привычного ритма жизни, наконец позволил даже самым яростным критикам нынешнего столичного правительства заметить и оценить его усилия. Обустройство центра — и не только центра. Смену лица уличной инфраструктуры, которая еще недавно сводилась к ларькам. Новые автобусы, наклоняющиеся входами к остановке. Новые составы метро в количестве, которое при умножении на стоимость вызывает головокружение. Новые станции подземки, которые уже вместе со старыми фигурируют в будничных разговорах, а ты, оказываясь на них вдруг по дороге, уже не знаешь точно, в Москве ли ты или в каком-то другом неизвестном городе.
Сносы старинных домов, которые в любом другом столичном городе — по крайней мере из тех, на которые старается равняться мэрия Сергея Собянина,— берегли бы как памятник (ведь под снос идут не бедные криминальные кварталы фавел, стоявшие когда-то на пути модернизации городского пространства какого-нибудь Сингапура),— конечно, остались. Все эти ежегодные замены хороших бордюров на лучшие, вызывающие такое же головокружение при мысли о цене, как и новые составы метро; все эти реагенты, способные вызвать головокружение сами по себе,— все это осталось.
И парижские цены на парковки, и всевластие строительных компаний, на которое некуда жаловаться, и много еще всего — все это по-прежнему с нами.
Но кажется уже и слепому видно, сколько на самом деле делается для развития. Огромный город разворачивается навстречу будущему, которое, судя, так сказать, по углу этого разворота, обещает быть благополучным. Чемпионат прошел летом как какая-то репетиция этого будущего. В мэрии, похоже, чувствуют драйв: того, что получается, становится все больше, им самим нравится. Финал чемпионата не стал даже промежуточным финишем — все продолжается, скоростные электрички из Одинцово, московские центральные диаметры — и так далее, со всеми остановками.
Проблема в том, что этот праздник, с его летней кульминацией, иногда выглядит как последняя вечеринка человека, который назавтра должен завершить долгое медицинское обследование и уже в общем знает, что врач вынесет ему приговор. Перед чемпионатом было тревожно, потому что все задавали себе вопрос «а вдруг?»: а вдруг пробки, а вдруг тотальные эвакуации машин, а вдруг драки, а полиция не справится, а вдруг, наоборот, станет справляться слишком хорошо, а вдруг цены, а вдруг проверки, а вдруг — миллион всяких «а вдруг». В праздник входили, зажмурившись. Приоткрыли один глаз, потом второй, удивились, улыбнулись, раскрыли объятия и оказались в эпицентре карнавала на Никольской.
Но карнавал прошел. Впору снова зажмуриваться — это делает, кажется, даже президент (хоть и цитируя свой разговор с Даниилом Граниным): «На всех экранах у нас: кто украл, сколько украл, как украл. Ну до чего надоело! Неужели у нас ничего в жизни такого светлого, приличного не происходит?!» Светлое и приличное есть, но все оно происходит, словно зажмурившись, не думая о том, что дальше. А дальше — рост объема санкций. Рост цен на все. Не успевающий догонять цены рост зарплат и пенсий. Сжатие рынка труда. Углубление изоляции. Дальше на простой вопрос, будет ли война и возможна ли война ядерная, глава государства не находит того единственного отрицательного ответа, на который надеялся спросивший и еще десятки миллионов людей.
Такого рода перспективы кажутся немыслимыми, когда ты вышел с бокалом шампанского в руке с новогодней вечеринки покурить на сверкающую иллюминацией улицу московского центра. Но они есть, как бы неприятно ни было о них думать. Они, разумеется, затрудняют принятие любых решений и о ближайшем, и о стратегическом будущем: и на уровне каждого человека, и на уровне компании, и на уровне города. И даже на уровне правительства, которое одновременно само является источником все новых рисков, и игрушкой сразу многих процессов, находящихся абсолютно вне его контроля. В нем, например, есть военный министр, который собирается отлить фундамент мемориального храма из трофейной бронетехники последней большой войны — видимо, не понимая, что это предложение не толкает кого-то в прошлое, а просто само является прошлым. Литым из трофейной брони, сминающим все эти вечеринки, бокалы шампанского, сверкающие электрички с ЖК-экранами.
Все, что в такой ситуации делается ради будущего — ради завтра, послезавтра, той недели, ради будущего года или времени, когда родившийся вчера ребенок пойдет в школу,— выглядит как отчаянная пляска на краю бездны, вопреки зиме. В единственной надежде на то, что, даже если зима будет долгой, она все же не окажется вечной.