«Революция — это недобрая вещь»

Шесть часов в машине с могильщиком Чаушеску: Джелу Войкан Войкулеску — о загадках румынской революции 1989 года, которая похоронила самый одиозный коммунистический режим в Европе, а теперь, как и полагается, пожирает своих детей

В новом году Румыния отметит 30-летие свержения диктатуры, которая казалась незыблемой. Причем по сценарию, который возвел это событие в ранг одного из самых загадочных явлений прошлого века.

Напомним канву в двух словах. Чтобы исключить возможность влияния на страну извне, Чаушеску, поначалу открытый Западу (он пришел к власти в 1965-м), с конца 1970-х годов принял решение о форсированной выплате внешней задолженности. Жизнь румын превратилась в ад — в магазинах не было продуктов, в квартирах зимой стоял холод. Тайная полиция — секуритате — в зародыше душила любые признаки свободомыслия, культ личности «карпатского гения» (он же «Дунай мысли») приобретал все более гротескные черты.

Вспыхнувшие в Тимишоаре 16 декабря 1989 года первые протесты против диктатуры были — вполне ожидаемо — жестоко подавлены. Однако созванный властями 21 декабря в Бухаресте митинг для осуждения «беспорядков в Тимишоаре» стихийно вылился в демонстрацию протеста, участники которой стали кричать: «Долой Чаушеску!» 22 декабря диктатор бежал на вертолете из окруженного толпой здания ЦК румынской компартии. Было объявлено о создании Фронта национального спасения (ФНС) во главе с Ионом Илиеску, который сразу по умолчанию был признан лидером.

Вечером того же дня прозвучали первые выстрелы: начались бои между сторонниками революции и так называемыми террористами. От рук загадочных боевиков погибло около тысячи румын, однако ни один из злодеев не был убит или пленен. Кто были террористы — одна из главных загадок румынской революции. Уличные бои шли вплоть до казни Чаушеску, после чего стихли...

За прошедшие три десятка лет мечты румын о светлом будущем развеялись без следа. В западном сообществе Румыния принята как бедный родственник, внутреннюю жизнь захлестнула коррупция, политиканство. И хотя за эти годы у кормила власти побывали и левые, и правые, доверия не внушил никто: между политиками и избирателями разверзлась пропасть, и никто не ждет от будущего ничего хорошего.

Мало того, еще в 1990 году румынская военная прокуратура открыла уголовное «дело революции». После 25 лет проволочек, в 2015-м, прокуроры решили закрыть его, придя к выводу, что перестрелка была результатом хаоса, паники и вакуума власти после бегства Чаушеску. Но в начале 2016 года президент Румынии Клаус Йоханнис заявил о «большой задолженности румынского правосудия», и дело было вновь открыто. А в конце 2017-го военные прокуроры опубликовали доклад, утверждая, что группа лиц, ставших во главе протеста против Чаушеску, с целью удержаться у власти организовала вооруженную провокацию, которая привела к гибели около тысячи человек.

Еще через год — уже в минувшем 2018-м — экс-председателю Совета Фронта национального спасения (СФНС) Иону Илиеску, бывшему заместителю премьер-министра Джелу Войкану Войкулеску, экс-командующему ВВС Иосифу Русу и члену СФНС Эмилю Чико Думитреску были предъявлены обвинения в преступлении против человечности. По версии обвинения, умышленно созданная обвиняемыми после 22 декабря 1989-го атмосфера террористического психоза спровоцировала случаи «братоубийственного огня, хаотичной стрельбы, противоречивых военных приказов». Эти действия, подсчитала прокуратура, привели к гибели 862 людей, ранению 2150, лишению свободы и психическим травмам тысяч людей…

Как относятся в Румынии к тому, что через 30 лет после падения диктатуры местная Фемида судит тех, кто свергал Чаушеску? Сказать однозначно сложно, но похоже, что румын ждет год очень острых дискуссий, в ходе которых выяснится масса неудобных деталей для политиков как в самой стране, так и далеко за ее пределами.

Как это было

Вообще-то первое выступление против режима готовилось не в Тимишоаре, а в Яссах. В назначенный час, однако, на площади оказались серьезные силы секуритате: организаторов арестовали, подвергли побоям — на свободу они вышли только после свержения диктатуры. Любопытна и политическая подоплека: инициаторы, по их собственным словам, действовали под влиянием перестройки в СССР.

О попытке протеста в Яссах 14 декабря 1989-го стало известно лишь после того, как сменился режим. В городе, однако, хранят память о неудавшемся выступлении и недавно провели конференцию «Начало румынской революции». Организаторы пригласили на нее и корреспондента ТАСС. Собственно, так автор этих строк оказался в одной машине с Джелу Войканом Войкулеску, другим участником конференции. Путь из Бухареста в Яссы занимает около 6 часов — вполне достаточно для интервью, которое следует ниже.

— Вы стали одним из лидеров румынской революции 1989 года. Для этого были предпосылки? Вы были диссидентом?

— Я был молчаливым оппозиционером с глубоко антикоммунистическими убеждениями. Эта позиция уходила корнями в мою семью, которую называли тогда реакционной. Словом, я был враждебен режиму Чаушеску. Я не был членом комсомола, не был членом партии. Зато несколько раз был в тюрьме, где провел в последний раз год — 1985–1986. Меня исключили с факультета геологии в Институте нефти и газа. Так что у меня были все мотивы выйти на улицу и принять участие в выступлении против режима. Тем более что в 1989-м уже начался распад системы, и я считаю, что пролитая в Румынии кровь закрепила и сделала необратимым крах коммунизма.

— Вы были арестованы по политическим причинам?

— Тогда меня квалифицировали как «представителя внутренней реакции, который действует рука об руку с внешней реакцией, враждебным элементом, опасным агитатором среди молодежи». Это цитата из документов секуритате. Слежка за мной началась в 1965 году и продолжалась до 1989 года — всего 24 года. Конечно, секуритате некоторым образом меня создала, потому что чем плотнее была слежка, тем ожесточеннее был мой протест. На улицу я вышел, повинуясь внутреннему импульсу, без какой-либо мысли войти в будущее руководство страны. Это была игра случая, хотя никто в это не верит уже 30 лет...

— А как вы попали в окружение Илиеску?

— Да очень просто! 22 декабря я пришел на телевидение. В 4-ю студию меня впустил мой двоюродный брат, который работал там оператором и знал, что я сидел в тюрьме. Диктор Теодор Братеш, который вел прямой эфир, дал мне слово, представив: «Теперь послушаем жертву режима». Я сказал более или менее связно несколько фраз, которые соответствовали моменту. И тут у входа послышались крики: «Кто такой Илиеску?», «Впустить его или не впускать?». Я бросился туда, растолкал всех, и вместе с еще одним молодым человеком — это был Михай Испас — мы провели его в студию. С тех пор не расставались: вместе отправились в Минобороны, оттуда — в ЦК. Зашли в кабинет № 1 (кабинет Чаушеску.— «О»), потом вышли на балкон, где Илиеску пообещал свободные выборы, а толпа кричала: «Без коммунистов!» Спор о том, была ли румынская революция только против Чаушеску или же против коммунизма в целом,— ложный. Нет, люди почувствовали, что пришло время отбросить и коммунизм, не зная, правда, чем его заменить.

А потом началась стрельба. Мы бежали в том же составе — Илиеску, я и Михай Испас. Оказались на боковой улице, практически ползли по тротуару, потому что вокруг стреляли. Кто-то уезжал от ЦК на машине, я остановил ее и сказал: «Вы находитесь в распоряжении Фронта национального спасения!» За руль сел Михай, который был таксистом и знал город. Мы снова поехали в Минобороны, а оттуда — на ТВ, где составили и выпустили в эфир «Сообщение к стране» — знаменитые 10 пунктов, знаменовавшие смену режима.

— С той поры прошло 30 лет, но два главных вопроса по событиям 1989 года по-прежнему звучат: «Революция или переворот?» и «Кто стрелял?». Как вы на них отвечаете?

— Конечно, революция! Во-первых, потому что события привели к радикальному изменению политической системы, а во-вторых, потому что они происходили с участием народных масс, которые вышли на улицу. Правда, выражение «народные массы» отдает прошлым, но мы не можем избежать определенных слов...

В Бухаресте не было заговора, а если бы он был, то мы первыми били бы себя кулаком в грудь и хвалились: какие мы были смелые! Ведь подготовка революции — большая заслуга.

Но ничего такого не было. Мы не знали друг друга, нам не хватило смелости составить заговор, потому что мы боялись вездесущей секуритате.

Слово «переворот» первым произнес Чаушеску. Но переворот — это изменение режима, которое происходит внутри власти, в центральных структурах государства. Одни члены команды отстраняют других и забирают власть, а население узнает о случившемся по телевизору. События в Бухаресте можно было бы назвать переворотом, если бы среди нас был хотя бы один человек из команды Чаушеску. Но из 39 человек, которые 22 декабря подписали «Сообщение к стране», лишь единицы занимали прежде государственные посты и после конфликта с Чаушеску попали в опалу. Остальные были просто с улицы.

— Ну а кто стрелял?

— Здесь ситуация темная. Есть три гипотезы. Первая: армия обвиняет секуритате. Утверждается, что, хотя еще 18 декабря по секуритате был отдан приказ сдать оружие и заниматься лишь информационной работой, все же огонь открыли сотрудники определенных подразделений этой службы. Противоположное обвинение выдвигает бывшая секуритате — стреляла армия. Но есть еще одна версия, которой придерживаются многие: в гибели примерно 800–900 человек повинны формирования вооруженного сопротивления, которые были созданы Чаушеску в 1968 году, когда после Пражской весны в Румынии опасались советского вторжения. Позднее эти формирования назвали «сеть R» — от слов «Румыния» или «сопротивление» (rezistenta.— «О»). Так вот, предполагается, что именно эти люди развязали городскую герилью в декабре 1989 года. Они не были фанатиками, а подчинялись приказу, боясь наказания. Было ясно, что у них не было особого рвения. Поэтому, когда 25 декабря по ТВ показали трупы четы Чаушеску, они обрадовались, бросили оружие и смешались с населением. Так исчезли террористы.

— Стало быть, три варианта...

— Три варианта, я склоняюсь к третьему.

Как казнили Чаушеску

— Вы присутствовали на процессе, при казни и погребении Чаушеску. Как это произошло?

— Участвовать в суде я был направлен новой властью. Конечно, процесс был с изъянами прежде всего потому, что подсудимые отказались признать инстанцию. Чаушеску все время говорил, что его может судить только Великое национальное собрание (парламент, который был распущен 22 декабря вместе со всеми структурами прежнего режима.— «О»). Понятно, что такая позиция вызвала раздражение у судебной инстанции. Поэтому процесс начался в нервозной обстановке, председатель суда полковник Джикэ Попа принялся попросту оскорблять подсудимых, забыв о беспристрастности. А два адвоката были, пожалуй, даже агрессивнее прокурора — их защитная речь больше напоминала обвинительное заключение. Хотя процессуальные гарантии, по словам многих юристов, были соблюдены, все эти крайности бросили тень на процесс и вызвали сомнения в его справедливости...

И все же, если взглянуть с исторической точки зрения, любой политический процесс является пристрастным и в конечном итоге несправедливым. Был вынесен приговор, подлежащий немедленному приведению в исполнение. Если бы процедура была нормальной, согласно закону, следовало бы подождать 10 дней, но тот процесс шел в чрезвычайном режиме, и кто знал, сколько тут можно ждать — решение о немедленной казни принималось, напомню, когда на улицах гибли невинные. Все было скоротечно: пока я обсуждал с судьей вопрос о том, как будет организована казнь, восемь парашютистов, которые охраняли зал суда, вывели чету Чаушеску во двор, сделали два шага назад и просто разрядили в них автоматы...

С телами тоже все было в спешке. Погрузили в вертолет, который вылетел из Тырговиште и приземлился у армейского стадиона Генча. Там парашютисты сбросили завернутые в палатки трупы на землю и улетели без доклада: боялись, что их ликвидируют как свидетелей. А солдаты из военного патруля, заметившие на тропе мешки, перенесли их в другое место. Когда прибыла санитарная машина, чтобы забрать трупы, их не нашли! Пошел слух: тела Чаушеску украла секуритате! Помню, я сказал тогда несколько цинично: «Хотя бы убедятся, что они мертвы!» Утром, впрочем, тела были найдены и отвезены в морг военного госпиталя, где о них просто забыли. Вспомнили только 30 декабря, и, поскольку я был на процессе, мне поручили заняться и погребением — стать могильщиком президентской четы. На военном кладбище Чаушеску принять не захотели, пришлось ехать на гражданское кладбище Генча. Мест не нашлось и там. Тогда для Чаушеску выкопали могилу возле одной из аллей, а для Елены — примерно в пяти метрах. То есть они лежат не рядом…

— То, что заниматься Чаушеску назначили именно вас,— случайность?

— Я был одним из последовательных сторонников их ликвидации. Потому что цель революции — устранить тех, кто находится у власти. Если они не хотят уйти добровольно, тогда их нужно убить. Как показывает история, революция — не галантная вечеринка...

Поэтому, когда в СФНС встал вопрос о том, кому присутствовать на процессе, все повернулись ко мне. Я ничего не сказал, но ощутил тогда огромную разницу между теоретическим отстаиванием необходимости казни двух людей и практическим участием в этой акции. Хотя никто не говорил этого вслух, было ясно, что приговором будет высшая мера.

Теперь, оглядываясь назад, я думаю, что их смерть не была лишена определенной торжественности, которая соответствовала положению руководителя Румынии. У Чаушеску была достойная смерть — расстрел. Не через повешение, как кончили осужденные Нюрнбергского процесса или Саддам Хусейн. Смерть — это смерть в любом случае, но принято считать, что расстреливают людей, к которым относятся с определенным уважением...

— И не было споров о том, не устроить ли настоящий процесс?

— Споры? Вполне естественным решением было бы попросту застрелить их в качестве акта революционного правосудия. Хотя была и гуманитарная щепетильность Илиеску, который выступал за продолжительный процесс со свидетелями, чтобы народ судил своих угнетателей...

Из обвинителя в обвиняемые

— Личный вопрос: из румынской прессы того периода можно вынести впечатление, что вы переживали эти драматические события особым образом. Происходящее как будто носило для вас символический характер. Вам приписывают определенные фразы, например об «убийстве дракона».

— Не было никакого дракона! Это абсурд, фантазии... которые появились задним числом. Прежде всего это было коллективное решение. Возможно, я отстаивал его более настойчиво, основываясь на логике необходимости. Напомню: на улицах гибли люди, нужно было положить конец городской герилье, и это было очень простое рассуждение, которое оказалось верным. Подтверждением послужило прекращение стрельбы после того, как сообщили о казни Чаушеску.

Должен сказать, что у меня не было никакого чувства удовлетворения. Во всем этом вообще не было личной составляющей. Тогда я размышлял с максимальной логикой, руководствовался принципом необходимости. В такие моменты действуешь, исходя из расчета, а не человеческих слабостей. Для этого я и вышел на улицу, для этого вообще люди идут в революцию. Революция — это недобрая вещь. Либо мы, либо они...

Я был максимально прагматичным, каким бывает человек, когда хочет выжить и говорит: теперь или никогда. Победа или смерть! Так кричали на улицах. Таковы эти исключительные моменты, которые Стефан Цвейг называл астральными часами человечества. В таких ситуациях личность отдельного человека не имеет значения, в силу вступает надличностное мышление...

— И вот теперь процесс по делу о декабрьской революции, в котором вам предъявлено обвинение в преступлении против человечности... Каковы его пружины, что в реальности за этим стоит?

— Ясно, что это месть. Чья? Точно ответить трудно. В том, чтобы замарать идею революции и отомстить нам, заинтересованы потомки коммунистических руководителей...

Николай Морозов о том, как Румыния не стала великой

Счет за 800–900 румын, погибших после 22 декабря, предъявляется нам — они, дескать, погибли после того, как мы пришли к власти. За все, что произошло после 22-го, отвечает новое руководство. Но от этого далеко до циничного утверждения, будто мы, новая власть, их убили сознательно, чтобы создать атмосферу хаоса и получить легитимность. Другими словами, 39 человек, подписавшие «Сообщение к стране», вдруг развернулись и отдали приказ стрелять в товарищей, вместе с которыми только что протестовали на улицах. Это более чем скандально, это немыслимо.

Но, увы, обвинение выдвинуто, процесс запущен, и результат будет зависеть от совести судей... По сути, нас будут судить люди, которые воспользовались плодами нашей революции, ведь мы принесли стране свободу и де-факто обеспечили им карьеру... Этот процесс еще можно было бы понять, если бы к власти вернулись люди бывшего режима, но в нынешней конфигурации...

— А вы не думаете, что скомпрометировать СДП — наследницу Фронта национального спасения — хотят те, кто не сумел взять власть в 1989-м, то есть правые силы?

— Сегодня правые — это совсем другие люди, не те, что тогда...

— Политики, случается, используют в своих целях и прошлое...

— Это возможно, но все равно аномалия. Революцию нельзя судить. Это такой абсурд, что просто нечего сказать. Хотя наступили времена, когда меня уже ничего не удивляет...

Николай Морозов, корр. ТАСС в Румынии,— для «Огонька»