Искусство искусственности

У кого появляются права на музыку, которую написал искусственный интеллект (ИИ) — у программиста или компании, которая выкупила алгоритм? Как картину, созданную ИИ, удалось продать за $432 тыс.? Может ли машина заменить человека в искусстве? Об этом специально для «Коммерсантъ-Стиль» побеседовали юрист в сфере авторского права, партнер адвокатской конторы «Мазалов и партнеры» Александр Мазалов и куратор, заведующий отделом новейших течений Третьяковской галереи Кирилл Светляков. Они встретились в рамках открытого семинара «Искусство требует», организованного школой эффективных коммуникаций «Репное», околокультурным обществом (ОКО) «Знак равенства» и Воронежским областным художественным музеем им. Крамского.

«Чем больше отчуждения, тем меньше автора»

Александр Мазалов (А.М.): Кто является автором произведения искусства, созданного ИИ? Действующее российское законодательство в целом говорит, что авторскими правами на музыку, созданную программой, владеет автор программы. Например, в моей практике был случай с интернет-сервисом, пишущим музыку. Музыка создавалась путем совершения пользователем определенных операций: выбора стиля, громкости, настроения. В результате на такой программе можно было играть как на музыкальном инструменте. В одной из использующих софт компаний сказали: «Чем этот алгоритм отличается от фотоаппарата или музыкального инструмента? Мы его обучаем, мы им занимаемся, поэтому не программист, а мы являемся владельцами авторских прав на получившуюся в итоге музыку». Не так давно появился алгоритм, позволяющий создавать новые изображения на основе нейронных сетей. Эта программа на основе машинного обучения может не только изменять изображение, но и создавать новое. Так появились еще более сложные вопросы о природе авторства. Линейное течение времени (от более простого к более сложному) в искусстве закончилось, мы отказались от линейной структуры и перешли к эклектичному восприятию.

Не означает ли это, что мы стоим на пороге создания искусства нечеловеческого, и может ли вообще искусство быть нечеловеческим?

Кирилл Светляков (К.С.): Линейная история искусства – это, во-первых, допущение, потому что линейной она никогда не бывает, линий много, и вопрос, какую линию выбирают люди для последующего использования. Искусство модернизма — с начала XX века до 60-хх годов — было одной из линий. Была и неоклассическая традиция, но после Второй Мировой выбрали модернизм как главную линию. Ее предпочли, потому что модернизм оказался наиболее адекватным для индустриальной культуры. Эта культура предполагала создание оптимальных художественных эталонов для воспроизведения промышленным способом, а в ситуации производства искусства вопрос авторства уже вторичен. Понятие авторства в современном искусстве — это разговор о бренде, имени, за которым может стоять автор, а может и не стоять.

Например, художник Яёи Кусама – она и автор, и бренд, с которым работает целая продюсерская группа. Кусама – это и есть группа. Она придумывает разные композиции, а группа дизайнеров уже переводит это в музейные инсталляции или обложки, салфетки. Бэнкси — автор или нет? Мне кажется, нет, это группа, которая работает с фигурой автора, и у этого автора есть история работ, но нет истории личной, это уже шаг в сторону автора обезличенного как некой придуманной личности. Но эта выдуманная фигура была и у Ильи Кабакова, который, будучи автором, осознавал себя в качестве персонажа.

А.М.: И в постмодерне эта фигура автора становится номинальной.

К.С.: Да, но она обязательна для продвижения, иначе не будет продаваться, хотя последним опытом на Surface были работы, созданные ИИ, где автора, по сути, нет. Здесь был важен сам прецедент: машина создает картину. Энди Уорхол говорил, что он — машина по производству искусства: он себя осознавал как производитель произведений внутри индустриальной культуры; и это отчасти не человеческое искусство, а индустрия.

Нечеловеческое искусство существовало и раньше: в Древнем Египте оно относительно человечно, канон ведь – это тоже индустрия; в конце поздней Римской империи мы также сталкиваемся с феноменом художественной индустрии, когда в ситуации производства практически одинаковых скульптурных копий автора уже не существует. В наше время художник, который делает что-то руками, уже вызывает ассоциацию с ремесленником. Если сам сделал, значит, не понимает механизмы производства, механизмы опосредования. Карл Маркс говорил, что отчуждение — основа современного производства, отчуждение от продукта с помощью машины. И чем больше отчуждения, тем меньше автора.

Куратор — это фигура отчуждения художника от продукта его деятельности, и куратор наряду с художником участвует в производстве искусства. В наше время мы наблюдаем феномен исчезновения режиссерского кино: фигура режиссера уже неважна, и нас начинают угнетать великие режиссеры 1960-х годов, которые давят своей индивидуальностью. Они слишком авторитарны. А сейчас смотришь на Голливуд и понимаешь, что да, это продюсерская группа, которая приняла решение о продукте, и авторство там не играет роли.

А.М.: То есть, сам феномен авторства, обязательного наличия автора, в длительной истории искусства занял небольшой период?

К.С.: Да, и сейчас мы чаще имеем дело с именами, но за ними может не стоять человек, за ними может стоять группа.

«Институт автора всегда был относительным»

А.М.: Два года назад ОКО «Знак равенства» провело в Воронеже выставку под названием «Вышивыставка». Художники делали работы на основе традиционных национальных вышивок. Одну из картин мы, организаторы, создали с помощью нейросетей: придумали автора, биографию, сгенерировали его фотографию, распечатали результат. Нам это казалось хулиганством, и в тот момент «подлог» никем не был замечен. Сейчас слышать, что за $400 тыс. была продана работа, созданная таким же, но более сложным алгоритмом, – значит, воспринимать наше хулиганство немного по-другому. История с продажей той картины – это фокус, игра или новый тренд?

К.С.: Пока это жест и прецедент. Произведения начала XX века на выставках авангарда, которые возмущали людей, приобретались, потому что это был жест со стороны покупателей: мой выбор – мое самоутверждение. Я не уверен, что сейчас выбор в пользу ИИ станет трендом. Современной культуре нужно перепробовать все варианты, это один из них. Если искусствоведы начнут вписывать таких художников в историю искусства, кураторы — устраивать выставки, тогда это будет тенденцией. А пока это PR-ход.

А.М.: Вы не разделяете высказываний, что тот путь отказа от авторства, который еще Ролан Барт декларировал, – это путь саморазрушения человека? История с продажей работы, у которой нет автора, — это финальная точка? У человека отняли последнюю отдушину?

К.С.: Были эпохи иконоборчества, разрушения идолов, которые считались ложными. Средневековое искусство — не авторское, но все равно искусство. Искусство без имени легко обходится. За эпохой «без автора» может последовать запрос на авторство. Даже искусство Древнего Египта относительно неавторское. Африканские маски имеют авторов, иначе их не купят люди, если не знают, от кого, с какой силой они пришли.

Институт автора всегда был относительным. А современный культ гениев происходит от эпохи романтизма.

Что касается последующей истории, можно предположить, что новый круг покупателей будет играть в фантазмы, а потом придет группа людей, которая скажет: «А давайте-ка нам опять авторов!» И будут рассуждать о том, что люди предыдущей эпохи заигрались до того, что придумывали себе несуществующих художников, устраивали им выставки, хотя придуманные художники изобретены концептуалистами. Это были первые художники конца 1960-хх, которые работали с фиктивным авторством.

А.М.: А есть раздел между фиктивным автором и отсутствия авторства?

К.С.: Мне сложно представить машину, генерирующую оригинальные произведения. Я еще до конца не понимаю возможности ИИ. Я скорее могу представить, какие нефункциональные могут быть мотивации у художника. Есть культура, а есть враг культуры – это искусство, потому что культура – это система правил, она хочет в себя вобрать искусство. А в искусстве много иррациональных влечений, которые могут угрожать культуре. Произведения, созданные машинами, – это часть культуры, и люди могут называть эту часть искусством.

А.М.: В англо-саксонском праве есть запрет на авторство «не-человека». Это «расистские» законы по отношению к животным, например, обезьяна не может быть автором. Мы, люди, между собой договариваемся, что она не может быть творцом, иметь интеллект, личность, прилагать творческие усилия.

Если работа сделана машиной, то кто стал творцом? Тот, кто подобрал набор для обучения, на основе которого работал алгоритм, тот, кто нажал на «старт», или тот, кто волевым усилием назначил это искусством?

К.С.: У фотографии автор тот, кто нажал кнопку. В более сложных машинах, конечно, это группа авторов, которая работает с машиной: один придумал алгоритм, другой фиксировал состояние формы в момент времени. Это совместное творчество, как кино, как создание готического собора, где сотня людей работала, и мы не знаем имен.

А.М.: В определенном смысле это вступает в противоречие с существующими решениями судов, которые определяли авторство произведений современного искусства в случаях, когда художник не участвовал в создании конкретного произведения, но являлся владельцем личного бренда. Работу физически создали «подмастерья», найти вклад конкретной личности там сложно, можно лишь сказать, в каком стиле она создана, но художник формально присваивает ее себе. Здесь есть высокомерное разделение людей на творцов и исполнителей. Есть смежные авторские права у объектов искусства в телевидении, анимации. Но нет ли проблемы в одаривании правами творческого участия большого количества людей? Мы не теряем ценности?

К.С.: Когда мы смотрим на величайшее произведение группы авторов, мы не думаем об авторстве. Это высокий уровень мозаик в Палатинской капелле. Такая работа заставляет забывать о человеке вообще, хотя там работали лучшие. Но мы просто думаем о том, как это прекрасно. Это уже отделено от человека. Искусство, созданное группой разработчиков, мы сможем так же воспринимать, не глядя на список создателей.

Фотоаппарат не видит ничего, человек видит, или он видит благодаря дрону, но ситуацию оценивает не дрон, и не дрон принимает эстетическое решение. Это с одной стороны, а с другой – в процессе объективации форм в искусстве происходит отрыв от автора. Интенцией была личность человека, а само произведение уже отчуждено от нее. Рождение формы – это уже отторжение от автора.

«Людям нравится выставка, если они видят индивидуальность»

А.М.: Компания Google создала алгоритм, который, с ее слов, выбирает и делает красивые фотографии даже лучше человека. Речь о работах, отвечающих определенным законам эстетики. Получается, такие законы могут быть оцифрованы и представлены в виде кодекса правил, что для человека-творца может восприниматься как обесценивание: если машина может делать красоту, то в чем творчество? Не получается ли, что искусство, считавшееся недоступным для роботов, которые изначально представлялись как обслуживающий персонал, вдруг поменяло свой ход, и теперь роботы станут заниматься творчеством, а мы будем их обслуживать?

К.С.: «Машины» я бы трактовал в широком смысле, потому что любая система академических правил – это такая же машина. Даже система воспроизводства искусства в соцреализме, когда все художники похожи друг на друга, это машина.

Как куратор я сталкиваюсь с разными программами типа Pinterest: если ты задал несколько картинок в поиск, тебе машина может сгенерировать похожий набор, но повесить картинки на стену она пока что не сможет. Я задал параметры, мне поисковая машина выдает 40 похожих картинок, из которых я могу сделать выставку. Но машина не осознает связей.

Сейчас, кстати, производство выставок в музеях – это такая же машина. И чуткие зрители могут увидеть, что там обезличенный неавторский текст, хотя все это сделали люди.

Но действовали они как машины, обслуживающие индустрию. Людям нравится выставка, если они видят индивидуальное ощущение, не формальные, а интуитивные связи работ. Уже не всегда видны различия между кураторской выставкой и вот такой автоматической, но они есть, и они обсуждаются.

А.М.: Если просто компьютерный алгоритм будет воспроизводить такие подборки, то не станет ли это импульсом для людей перестать заниматься кураторством? Был проект The Next Rembrandt: группа разработчиков и инженеров обучила алгоритм на всех работах Рембрандта и предложила ему сделать новый портрет. Он сделал, и, со слов разработчиков, картину не смогли отличить авторской. Зачем современным художникам копировать Рембрандта, если машина это делает лучше них?

К.С.: Машина может повторить за Рембрандтом, но было бы, что повторять.

Созданная с помощью ИИ новая работа уже жившего художника вторична по отношению ко всей истории искусства, это отрыжка.

Вот если машина придумает новое направление и создаст уникальную работу, это другой разговор. Ведь видение Рембрандта отличалось от видения его предшественников, и после него все начали видеть немножко по-другому. Если машина сможет так же, то можно сказать: замечательный художник–алгоритм. А художники XX века почему отказались от воспроизведения портретов? Потому что появилась фотография, машина, которая делает лучше человека. Так Малевич придумал систему квадратов, которую сейчас в 3D-системах можно сделать лучше него.

А.М.: Значит, важность переходит от авторского видения к критерию новизны. Мы отличаемся от машины пока тем, что можем придумать что-то новое. Что произойдет, когда этот критерий тоже пропадет? Есть ведь разработки, которые основываются на инженерии знаний и похожи на обучение ребенка, особенно в медицине. Они придут в искусство, когда это станет выгодно. Когда появится достаточно денег. В науке машины уже совершают открытия. Что произойдет, когда машина начнет изобретать искусство?

К.С.: Мне кажется, скорее человек будет отформован как машина, чем машина притянется к иррациональному человеческому. Искусство нефункционально: художник отличается от не-художника тем, что понимает, что должен сделать нечто независимо ни от каких факторов, в том числе и здравого смысла. Так что машине рано или поздно придется осознать бессмысленность своих действий. Когда появится рыночная потребность в этом?

Сейчас все-таки произведения искусства покупают люди. Захотят ли они покупать работу, созданную машиной, трудно сказать. Люди покупают людей. Чаще всего, мужчины покупают работы мужчин. Женщины стоят дешевле. Эта ситуация еще нескоро сравняется, потому что современные художницы признаны на уровне с мужчинами, но рынок их не признал, потому что чаще покупатели — мужчины, и власть принадлежит им. Думаю, машина еще долго будет скрываться под человеческим именем, лет 100 как минимум.

«В музеях будут отделы с работами ИИ»

А.М.: В одном из интервью вы упоминали о работе «Выбор народа» Виталия Комара и Александра Меламида, когда художники опрашивали людей и на основе их предпочтений сделали работы — одну худшую, одну лучшую. Художники играли с мнениями людей, но и люди стали соучастниками работы. В любом случае это была опасная игра, где искусством стало то, что называли посторонние. Они были не художники и не искусствоведы. В истории много примеров с обратным процессом: толпа лишала произведение статуса произведения искусства, а потом история решала все правильно.

Не находимся ли мы сейчас в состоянии выбора, когда можем усилием воли принять за искусство работы машины и поместить их в музеи?

Или, наоборот, лишить эти произведения статуса искусства из-за противоречий этике? И к каким последствиям может привести передача выбора некомпетентным людям?

К.С.: Это уже вопрос власти. Сейчас она принадлежит узкому кругу людей. Принимать решение будет экспертный совет. Так что сейчас такого выбора толпы не произойдет. В музеях в перспективе откроются отделы с работами ИИ.

А.М.: Каким критериям работы должны отвечать, чтобы появиться, например, в Третьяковке?

К.С.: Есть универсальный критерий. Новое произведение – это новый эстетический опыт, и если оно что-то добавляет к существующим опытам, значит, оно имеет историческую ценность. Но это не воспроизводство опыта. Это не шоу «Один в один». ИИ не должен соревноваться с человеком.

А.М.: Для включения работы в экспозицию музея недостаточно того факта, что ее сделала машина? Она должна что-то добавлять к опыту?

К.С.: Конечно. Рефлексивная машина. Возможно, этого мы не застанем. Часовые механизмы с программой, где мальчик писал текст, были чудом XVIII века. Сколько у нас уйдет еще времени, когда ИИ сможет состязаться с человеком? Хотя технологии разгоняются…

А.М.: Напоследок – вопрос об эстетике. Я не встречал людей, которые могут назвать пейзаж некрасивым. Они могут назвать уродливым здание, город, но нет тех, кто говорит: уродливая гора, море. Выходит, определенная эстетика существует вне человека, мы ее просто воспринимаем. Никто не скажет: «Какое уродливое звездное небо». Красота будто бы всегда существовала вне человека, а мы ее либо создаем, либо нет. Человек становится вторичным условием для объектов красоты. Можно ли отделить его?

К.С.: Трудно. Мы ведь через человека воспринимаем все. Другого аппарата восприятия у нас нет. Когда мы закрываем глаза, все как будто и не существует, хотя мы осознаем, что все есть. Человек – условие оценки. Любование горами все равно происходит через человеческую оценку. Художникам мы обязаны и любованием, кстати. Для кого-то гора была священной, но когда она прокрутилась через искусство, мы ее увидели.

Рождение русского национального пейзажа связано с художником. До этого как будто и не существовало никакой русской природы, но благодаря Левитану, Шишкину мы, наконец, ее оценили. До этого ценили итальянские классические пейзажи, а у нас было все непонятно, холодно и грязно. Открытие сделали художники. Раньше эстетика была нормативной: красиво и некрасиво. Благодаря искусству репертуар феноменов расширился, и в поле искусства может попасть всё, что угодно.

Записала Мария Старикова