В Мариинском театре состоялась премьера «Лючии ди Ламмермур», оперы мастера бельканто Гаэтано Доницетти по мотивам романа Вальтера Скотта. О том, какие сюрпризы преподнесла эта премьера, рассказывает Ая Макарова.
«Лючия ди Ламмермур» появилась в Мариинском театре еще неожиданнее, чем все остальные спектакли. Как обычно, никто, кроме инсайдеров, не знал ни даты премьеры, ни состава исполнителей, зато известно было название — «Девушка с Запада» Джакомо Пуччини, до сих пор не слишком хорошо знакомая российским зрителям. Режиссером оперы о любви во времена золотой лихорадки должен был стать Арно Бернар (в его нудноватой постановке в Мариинке третий сезон идет «Сицилийская вечерня» Джузеппе Верди). Зато намерения выглядели настолько серьезно, что, говорят, начался даже сбор бутылок из-под виски — для антуража. Однако в последний момент одного режиссера-ремесленника заменил другой — Андреа Де Роза, тоже ставивший в Мариинке Верди,— а девушку с американского Запада заменила шотландка — «Лючия».
Сам по себе выбор названия вполне предсказуем. Некогда в «Лючии» блистала Галина Ковалева, запомнился и неловкий, но с помпой обставленный выход в заглавной партии Анны Нетребко десять лет назад. К тому же для исполнения Лючии у Валерия Гергиева под рукой есть надежная звезда — сопрано Альбина Шагимуратова, сегодня одна из самых известных Лючий в мире. Она и пела премьеру 29 декабря, ожидаемо сорвав шквал оваций. Настоящие неожиданности начались на следующий день.
Вокальное письмо Доницетти не рассчитано на заурядных исполнителей, и «Лючии ди Ламмермур» это касается в первую очередь. Заглавная партия требует от певицы отточенной виртуозности и при этом недюжинного драматического дарования. Фактически вся опера — несмотря на непростые и яркие музыкальные номера для других персонажей — строится вокруг партии Лючии, которую венчает развернутая сцена сумасшествия. Почти двадцать минут все глаза (и, главное, уши) прикованы к тому, как в сложнейших пассажах, собранных в непредсказуемую, причудливо мутирующую музыкальную форму, изливается безумие героини, отвергнутой возлюбленным и только что убившей мужа. Лючия должна очаровывать и убеждать, быть хрупкой и яростной одновременно. Малейший изъян в исполнении партии — и вся опера погибла.
Идеальной находкой для этой партии оказалась Айгуль Хисматуллина, сменившая Шагимуратову,— еще одно сокровище Мариинской империи. Для второго состава Гергиев сделал ставку на свежесть и витальность. В партии возлюбленного Лючии Эдгара Рейвенсвуда блеснул пылкий тенор Мигран Агаджанян (лауреат второй премии Operalia, одного из главных конкурсов молодых певцов, который ежегодно проводит Пласидо Доминго). Роман Бурденко, вошедший в состав труппы Мариинки всего два года назад и сразу ставший одним из основных исполнителей баритоновых партий в репертуаре театра, эффектно провел партию Генри Эштона, брата героини и виновника всех ее несчастий. Изменив своему обыкновению, Валерий Гергиев дирижировал, взяв в руки палочку — чтобы точнее настроить оркестр на доницеттиевскую филигрань.
Единственное, что не удалось в новом спектакле Мариинки,— это собственно спектакль. Возможно, музыка сотворила бы чудо даже в постановке, вся работа режиссера которой сводится к расстановке артистов внутри приятной глазу декорации — как было уже с «Симоном Бокканегрой» того же Андреа Де Розы в той же Мариинке. К сожалению, на этот раз спектакль Де Розы наступает на ноги сам себе. Удачная метафора — платье Лючии, которое на поверку оказывается смирительной рубашкой (художник Алессандро Лаи),— почему-то оставляет героине полную свободу движений. Готовясь к помолвке, Лючия рисует себе клоунскую улыбку — образ, о котором постановщики сразу же забудут. В довершение всего из специального склепика на авансцену время от времени зачем-то выезжает каталка — сначала в гробу на колесиках лежит покойница, которая мерещится Лючии, затем — сама Лючия, которая чудится Эдгару. Все это вместе — тот редкий случай, когда гибель спектакля и превращение его в концерт в костюмах было бы благом. Что же до «Девушки с Запада» — говорят, она еще навестит Петербург.