Режиссер и хореограф Алла Сигалова в соавторстве с Константином Эрнстом создала историю без слов по мотивам ушедшего столетия. В спектакле, который заявлен как «отражения памяти», коллективная память победила личную, считает Ольга Федянина.
Фото: Коммерсантъ / Глеб Щелкунов / купить фото
Фото: Коммерсантъ / Глеб Щелкунов / купить фото
Фото: Коммерсантъ / Глеб Щелкунов / купить фото
Фото: Коммерсантъ / Глеб Щелкунов / купить фото
У спектакля хореографа и режиссера Аллы Сигаловой, созданного ею в соавторстве с генеральным директором «Первого канала» Константином Эрнстом, есть определение жанра: «отражения памяти». Первое отражение, которое приходит на ум,— фильм Этторе Сколы «Бал», панорама проходящего времени, вмещенного в стены танцзала. Эту франко-итальянско-алжирскую копродукцию номинировали на «Оскар», и мало кто помнит, что номинировали как раз от Алжира, потому что от Италии на номинацию в тот год претендовал (так в нее и не попав) феллиниевский «И корабль плывет». Оба фильма 1983 года со спектаклем Аллы Сигаловой объединяет образ времени как пространства: у Сколы эпоха — это танцзал, у Феллини — корабль, в МХТ — вокзал.
Место выбрано безукоризненно: ажурная монументальность вокзала (сценограф — Николай Симонов) позволяет соединить движение и ожидание, ход истории и ее остановки. Проекционные экраны добавляют к этому образу гиперреалистические картины гигантского поезда, в промежутке между эпизодами красиво и устрашающе несущегося на публику.
Здесь вообще про многое нужно сказать «безукоризненно». Про работу, проделанную стилистом и историком моды Александром Васильевым в соавторстве с Марией Даниловой: их костюмы позволяют актерам за секунды превращать одну эпоху в другую. Про то, как сама Сигалова находит пластический рисунок для каждой эпохи. Про молодых актеров МХТ, которые азартно осваивают движение, хореографию как средство выразительности драматического театра.
Чем больше вы готовы оценить все достоинства спектакля, тем настойчивее звучит и вопрос к его авторам.
И словосочетание «отражения памяти», и слова Аллы Сигаловой в интервью: «Это мои воспоминания, Константина Львовича Эрнста, поскольку мы вместе писали, вместе вспоминали, вместе фантазировали» — заявляют внятную личную ноту. В стремлении подчеркнуть индивидуальность ракурса можно даже расслышать своего рода предосторожность, заочный ответ тем, кому на этом балу ХХ века будет недоставать того или другого. К памяти действительно нелепо предъявлять претензии: она помнит, что хочет и как хочет. Но спектакль МХТ если чем-то и удивляет, то именно отсутствием лирического своеволия индивидуального воспоминания. Сигалова и Эрнст — почти ровесники, их личная память охватывает один и тот же отрезок времени, но в спектакле нет разницы между временем, о котором у них есть собственные воспоминания, и тем, о котором они знают из книг и фильмов. Их версия века состоит из эпизодов не просто понятных, но расхожих и растиражированных. Эпизоды спектакля отсылают зрителя не к реальным историческим эпохам, а к образам и сюжетам, существующим в культуре и общественном сознании. К театру, кинематографу, музею, газете и телевизору. Перед нами не отражение памяти, а отражение культуры в памяти, отражение отражения. Начало века — чеховские персонажи, зонтики, кружева, дама с собачкой вышла прогуляться по перрону. Революция — матросское «Яблочко» в зажигательном исполнении массовки и Ирины Пеговой — парафраз самой известной сцены из «Оптимистической трагедии» Вишневского: «Кто еще хочет попробовать комиссарского тела?». Война — симоновское «Жди меня» и девушки, кидающиеся на шею уходящим на фронт. Влюбленные, вышедшие из оттепельного кинематографа, задорные а ну-ка девушки, танец Майкла Джексона на переломе эпох — все это к тому же еще и не очень складывается в драматургию столетия: персонажей одного эпизода ничего не связывает с персонажами соседних, кроме, собственно, вокзала. Это не движение длящегося времени в частных взаимоотношениях, как было у Сколы, а нанизывание отдельных бусин-историй, принадлежащих разным временам и разным авторам. Конечно, девочка, отплясывающая под группу «Сплин», в каком-то смысле праправнучка чеховской дамы с собачкой, но это мы знаем как бы отдельно от спектакля, в котором система рифм и отсылок не предусмотрена.
Если, приняв слова авторов совсем уж всерьез, попытаться по воспоминаниям составить портрет вспоминающих, то об авторах «Бала» нужно было бы сказать, что Алла Сигалова и Константин Эрнст — два человека, чья жизнь прошла не столько в России ХХ века, сколько в кино, театрах, музеях, газетах и журналах России ХХ века. Те, про кого когда-то говорили «книжные дети». Выбирая из своих воспоминаний, они осторожно ограничились теми, которые с ними разделяет большая часть публики, и «отражения памяти» стали красивым сложным шоу. Впрочем, с памятью это случается часто.