Режиссер Константин Богомолов пришел к слушателям Академии журналистики «Коммерсантъ» на Рублевское шоссе, 28. Он изложил свою точку зрения на то, нужны ли сейчас театральные критики, рассказал, как строится общение продюсеров с журналистами, о чем надо бы писать журналистам и почему они об этом не пишут. Но главное, о чем с настоящим азартом говорил Константин Богомолов – цивилизационный излом, на котором мы оказались и отказываемся даже думать о нем. А он думает. И о принуждении к любви в европейском обществе и насильственном отказе от ненависти – тоже. Мы публикуем короткий стенографический отрывок мастер-класса Константина Богомолова.
«Европейское общество после нацизма испугалось полноценного здорового человека. Человека, способного ненавидеть. Энергия ненависти – это ведь нормальная энергия, она такая же сильная, как энергия любви. Постнацистское общество настолько ошпарилось, увидев человека-зверя в его предельном варианте, что решило вообще избавить человека от этого, кастрировать у него орган, который может ненавидеть что-то.
Не прибегая к предельному действию, к агрессии физической, ты можешь сказать: «Я не люблю вот это»?! Нельзя. Не можешь. «Принуждение к любви» – вот какое сегодня европейское общество. Тогда было принуждение к ненависти, ксенофобия, а сейчас — принуждение к любви. Ну-ка попробуй сказать, что ты кого-то не любишь, что тебе что-то неприятно, что тебе что-то хотя бы не нравится… Ты можешь ненавидеть только того, кто ненавидит. Вот их надо ненавидеть. Кто-то кого-то не любит? Мы их тоже не любим. Абсолютно тоталитарное утопическое общество. И все эти всполохи с харрасментами, с Вайнштейном… Это уже вылезает зримо из подсознания оруэлловское общество. Оруэлловское в смысле его тоталитаризма. Полностью лишенное самостоятельности мозга, энергии.
Это очень сложно – создать общество, в котором можно не любить, в котором человеку дается право на нелюбовь, на ненависть! Даже на ненависть. Но при этом человек должен, конечно, ограничиваться в своем физическом действии. Это очень сложно, это требует сложнейшей балансировки. И эта балансировка была разрушена нацистским взрывом. Совершенно очевидно для меня, что общество так испугалось, что решило выстроить совершенно примитивную цивилизацию. Тотальной всеобщей якобы любви.
Или еще одна глупость либерального сообщества: возмущение, что, например, власть действует без мотивации, без правил и без объяснений. Слушайте, власть освоила гениальную технологию, я уж не знаю, осознали они это или нет, но они нащупали интуитивно гениальную технологию. Это ставрогинская технология. Ставрогин подошел к человеку, взял за нос, поводил его за нос, отпустил. «Зачем вы это сделали?!» А это великая технология: произвол.
Что такое произвол в русском обществе? Произволом наделяется божественное. Не требует объяснения божественное. Оно может возмущать, но перед ним пасуешь в конечном счете. Пасуешь, потому что в русском сознании произвольное – божественно. Ну нельзя сделать ничего с молнией, которая ударила в тебя. Ты можешь возмущаться… Но как есть.
Это следствие влияния культуры. Почему я не люблю актуально-социальный театр? Я в принципе здоровый человек, мне не надо, чтобы в театре мне рассказали, что добро – это добро, а зло – это зло. Ну я не для этого хожу в театр, я и так в нем что-то понимаю. Десятый раз смотреть, что любовь прекрасна, а смерть трагична… Это уже надоело, правда. Эмоции эти я лучше в жизни переживу.
Мне кажется, у нас в жизни намного больше цивилизационных проблем, чем социально-экономических. И эти социально-экономические проблемы – следствие цивилизационных, а не следствие конкретных решений, конкретных людей, конкретных ситуаций, конкретного строя, конкретной идеологии или политики. Это следствие глобальных проблем, к которым мы боимся даже подступить. Мы так боимся к ним подступить!
И поэтому мы прячемся, цепляемся за какие-то локальные проблемы. Сменится это, сменится то, но цивилизационные проблемы-то гигантские останутся! Все, что происходит в мире – это следствие какого-то цивилизационного тупика! Мы не анализируем это, мы даже не заходим на эту территорию. То ли это смена христианской парадигмы на какую-то другую, так проходила смена античности на христианство. Только теперь от христианства к чему-то еще, к постхристианскому обществу. Это все – турбулентности какого-то гигантского потока. Мы барахтаемся в этом, цепляемся за то, что нам надо выстроить в России модель европейского общества, например, 80-х годов. И думаем, что этим спасемся. Это общество умерло давно! Там вообще все другое уже. И та модель не работает. Вообще все другое! Мы все пытаемся построить себя по образцу, мы думаем, что у нас хаос, а там где-то есть какая-то система. И мы все смотрим фильм «Греческая смоковница», и все мечтаем, что мы тоже когда-нибудь будем вот так в голом виде ехать на кабриолете и орать «Свобода!» - и все, счастье жизни, и все люди братья. И Эгейское море вокруг. А родители в Берлине сидят, а мы в Москве, и мы все такие толерантные… Насмотревшись на это, мы все никак туда не придем, но мы же видели это, мы так туда хотим… В это прекрасное общество, которое там. А вот нет. Едем туда, гуляем по этим улицам прекрасным и немножко так напряжно становится – но это же не то, что мы видели в кино. Не то, что представлялось. И мы даже не соображаем, насколько мы в плену у своего детского представления о цивилизации.
К тому же я не уверен, что все происходящее – неправильно. Я вообще в этом не уверен. У меня какое-то странное интуитивное ощущение, что мы, может быть, в историческом контексте вообще не ориентируемся, да что там – просто не соображаем».
Обучение в Академии журналистики "Коммерсантъ" при поддержке ПАО «ГМК Норильский Никель» бесплатное.