 |
ФОТО: ИЗ АРХИВА ЕКАТЕРИНЫ МАКСИМОВОЙ  Екатерина Максимова. Лос-Анджелес, 1966 год |
Танец на гвоздях
Мы с Володей часто даже удивлялись: в партию мы не вступили, далеко не всем начальственным указаниям подчинялись, иногда совершали поступки, по тем временам просто непозволительные. И все-таки наша судьба не повернулась так, как у Рудика Нуреева, или Миши Барышникова, или у Саши Годунова...
Вот, к примеру, история с ленинградским танцовщиком Валерием Пановым, которого не выпускали из Союза и по всему миру развернулась шумная кампания в его защиту. Панов и его жена, балерина Галя Рагозина, хотели уехать в Израиль, официально попросили разрешить эмиграцию, вместо того чтобы просто остаться на Западе во время гастролей. Так их не только не выпускали, а тут же обоих выгнали из Кировского театра, оставили без работы. Помню, как мы встретили их в Кремлевском дворце съездов на какой-то премьере, где публика собралась в основном своя, театральная. Приехали и Валера с Галей: вошли — и все от них просто шарахнулись, все буквально к стенкам прилипли, а они остались вдвоем посредине фойе. И ведь вокруг находились одни знакомые, но каждый делал вид, будто Валеры с Галей здесь просто нет — никто не подошел, даже не поздоровался. Мы с Володей одни вышли к ним на середину опустевшего фойе, немного поговорили...
Панова с Рагозиной еще не выпустили, когда у нас в июне 1974 года начались гастроли в Англии. Поездка оказалась совершенно жуткой из-за того, как нас там принимали. Каждый день проходили шумные демонстрации в защиту Панова; по улицам ездила машина, наверху стояла клетка, а в клетке сидела огромная кукла — Брежнев в балетной пачке. Во время выступлений в театре "Колизеум" наших артистов закидывали яйцами, на сцену бросали гвозди, шурупы, толченое стекло, мышей в зале выпускали, листовки разбрасывали. Помню, как я на спектакле "Спартак" нагнулась, и вдруг над ухом что-то просвистело. Начинаю танцевать монолог Фригии и вижу, что вокруг меня — яйца разбитые растекаются по сцене... Наш отель находился рядом с театром, и нас водили по живому коридору из полицейских туда и обратно. Около артистического входа, когда мы выходили, тоже все было оцеплено. Так что с одной стороны театра бушевала демонстрация: "Русские, убирайтесь вон!", а с другой к нам рвались поклонники. Зрители, непричастные к политике, принимали нас очень хорошо, много аплодировали, осыпали цветами. В зале одни мышей пускали, а другие — выражали артистам свою поддержку: какая-нибудь леди в бриллиантах брала эту мышку двумя пальчиками, засовывала к себе в сумочку и продолжала спокойно смотреть балет. Когда на одном из представлений опять начались выкрикивания лозунгов, со второго ряда партера поднялся немолодой англичанин, засучил рукава и влепил кричавшему пару затрещин. Публика одобрила это аплодисментами.
Нас всех собрали в посольстве и объявили: "Гастроли будут продолжены, но имейте в виду — ходить только по этим живым коридорам, никуда не отлучаться, ни с кем не общаться. 'Ковент-Гарден', где сейчас выступают Нуреев и Макарова, ни в коем случае не посещать!" Мы с Володей все это выслушали, а потом обратились к послу: "Мы не сможем объяснить нашим английским друзьям, почему нам нельзя встретиться. В 'Ковент-Гарден' все равно пойдем, несмотря ни на какие демонстрации. Мы хотим посмотреть спектакли, нам это даже профессионально необходимо — и так мало видим! Понимаем — у вас свои правила, но тогда отправляйте нас в Москву. При таких условиях здесь не останемся!" Посол "посовещался с товарищами" и распорядился нас отпускать. А мы с Володей пообещали (чтобы посольские чиновники не слишком расстраивались), что не будем садиться в первый ряд партера в "Ковент-Гардене". Так и смотрели вдвоем спектакли Макаровой и Нуреева — больше никто из труппы не рискнул к нам присоединиться. Причем не только в театре бывали, но и встречались и с Наташей, и с Рудиком, в гости к ним заходили.
 |
ФОТО: ИЗ АРХИВА ЕКАТЕРИНЫ МАКСИМОВОЙ "Наверняка за нашими вылазками какой-нибудь посольский стукач приглядывал". В гостях у парижских друзей (крайний слева — Владимир Васильев, крайние справа — Марис Лиепа и Екатерина Максимова) |
Как-то раз посреди гастролей у нас с Володей образовался небольшой перерыв в спектаклях. Мы прямо подошли к нашему "сопровождающему" и заявили: "Уезжаем за город — в гости к знакомой дня на три". Он побледнел, позеленел... и вот все выходят из театра по коридорчику в одну сторону, а мы — в другую и исчезаем на трое суток... Однако ничего! Никаких последствий, "оргвыводов"...
Почему у кого-то постоянно возникали жуткие проблемы, а нас это не коснулось? Саша Годунов — сколько его терзали на разных собеседованиях! Он приходил оттуда совершенно белый, буквально на стенку лез: "Ну почему меня все время стараются убедить, что я хочу остаться?!" Майя Плисецкая сколько времени была невыездная, сколько боролась...
Может, наши "власти предержащие" поняли, что мы не хотим никуда бежать, не собираемся оставаться на Западе? Но ведь они часто ошибались в подобных расчетах: за одним следят неотступно, караулят, а остается другой. Как, например, остался в Америке секретарь комсомольской организации балетной труппы театра, который накануне громче всех кричал на собрании про другого артиста, "выбравшего свободу". "Позор! — бушевал он.— Нам не нужны подонки!" — а на следующий день сбежал.
 |
ФОТО: ИЗ АРХИВА ЕКАТЕРИНЫ МАКСИМОВОЙ "За тебя все решало Министерство культуры. "Крепостные" артисты? Ну, если и не крепостные, то во многом, безусловно, подневольные". (Екатерина Максимова и Владимир Васильев с министром культуры Екатериной Фурцевой) |
Можно заметить, что в рассказах о театре, конкурсах, поездках постоянно звучат эти слова: нас отправили, нам велели, нас не спрашивали. Действительно, в наше время жизнь артиста балета (особенно в первые годы работы в театре) была очень жестко регламентирована. Нам и в голову не приходило, что можно самим решать, куда ехать, какие спектакли танцевать, что можно, в конце концов, что-то потребовать, например, деньги за выступления в концертах. Я уже не говорю о валюте. Все, что мы зарабатывали за границей, всю валюту мы сдавали государству и не знали, куда эти деньги идут, на что. Мы бы предпочли отдавать деньги артистам, театру, но нашим мнением не интересовались. Нам только объясняли, что мы обязаны, обязаны и еще раз обязаны. Я как-то в Госконцерте задала вопрос: "По закону мы, кажется, должны получать не меньше половины заработанной валюты? Почему же мы получаем только около пяти процентов от всей суммы?" И получила "исчерпывающий" ответ: "Но вас же государство бесплатно учило!" Когда мы на Западе говорили, какие у нас здесь гонорары, люди просто заикаться начинали! Либо не верили. Там знали примерно, сколько мы зарабатываем на гастролях: наши гонорары были вполне сравнимы с гонорарами западных танцовщиков, и потому от нас ожидалось соответствующее поведение. Не объяснишь же, что мы все отдаем... Да еще эта наша социалистическая "уравниловка" — когда и хороший артист, и посредственный получают в театре одинаковую зарплату, установленную чиновниками. Неважно, сколько этот артист приносил государству дохода в валюте...
Система диктовала условия и правила игры. Само собой подразумевалось, что за тебя все решало Министерство культуры, за тебя решал Госконцерт, за тебя решал театр. "Крепостные" артисты? Ну если и не крепостные, то во многом, безусловно, подневольные. Наглядный пример такого отношения к артистам — все эти приемы в Кремле для главного руководства страны, на которые нас приглашали танцевать.
 |
ФОТО: ИЗ АРХИВА ЕКАТЕРИНЫ МАКСИМОВОЙ "Мы с Володей смотрели спектакли Макаровой и Нуреева вдвоем — больше никто из труппы не рискнул к нам присоединиться" (на фото — Рудольф Нуреев с Натальей Макаровой в "Лебедином озере") |
И при Брежневе, и при Горбачеве такие приемы тоже проводились — только при Горбачеве артистам все-таки уже дозволялось вольно передвигаться. Как теперь обстоят дела с этими "концертами для вождей", я не знаю...
Ну а "для народа" в те годы устраивали просто огромное количество самых разных концертов. Каждая профсоюзная организация имела свой клуб или даже Дом культуры, каждая считала нужным устроить к празднику концерт, и непременно с классическим балетом! И вот они к женскому дню, или к Новому году, или к 7 ноября "проводили мероприятие": сначала — торжественное заседание, потом — обязательный концерт. А мы неслись — из ДК Горбунова в ДК Дзержинского, потом в Колонный зал, в зал Чайковского; один клуб, другой — иногда успевали попасть на семь-восемь концертов за один вечер!
И ведь в те времена мы же за это почти ничего не получали, платили просто копейки. Мне чуть не до сих пор приходят извещения, чтобы я какие-то деньги за те выступления получила: где-то по четыре рубля старыми начисляли за концерт. А тогда я удивлялась: "Какие деньги?! Да разве за это еще и платят?" Мне говорили: "Иди, танцуй!" — и я бежала, в голову не приходило отказаться. Только знаменитые артисты — народные или заслуженные — на таких многочисленных концертах хорошо зарабатывали, "чесали" ("чес" это называлось). Ну и, конечно, масса всяких историй случалась.
Однажды мне, вчерашней выпускнице, предстояло выступать в концерте вместе с Юрием Тимофеевичем Ждановым. Приезжаем мы в какой-то клуб, смотрим — сцена крохотная, потолок низкий. А мы должны были "Весенние воды" танцевать. Где уж тут верхние поддержки, прыжки и "рыбки" делать, совсем места нет! Организаторы концерта меня спрашивают: "Ну, ты что-нибудь еще знаешь?" А что я знаю?! Я только что из училища. Начинаю мямлить: "'Щелкунчика' еще знаю..." "Вот и будешь танцевать 'Щелкунчика'!" — радуются организаторы. Но я в ужасе: "Как 'Щелкунчика'?! Я же в тунике, а Машу надо только в пачке танцевать!" "Ничего,— отмахиваются от моих возражений,— станцуешь в тунике". Я в слезы: "Как же так?.. Нас в школе учили... так не полагается!" А меня начинают стыдить: "Ты концерт срываешь! Приехала — танцуй!!!" В общем, я, глотая слезы, кое-как соглашаюсь. Мы со Ждановым идем на выход, и тут он мне сообщает: "Ну, все нормально, ты мне только порядок подсказывай, а то я 'Щелкунчика' никогда не танцевал..." Как я там не умерла на месте — до сих пор не понимаю! Вышли мы на сцену, я подсказываю Юрию Тимофеевичу, кое-как продвигаемся, и тут следует такое движение, когда я поворачиваюсь и откидываюсь назад, а он должен меня поддержать. Я в повороте сказать Жданову этого не могу, а сам он не знает. В результате я откидываюсь, он меня не поддерживает (не знает же!), и я оказываюсь на полу в шпагате у него под ногами!
С родным братом Юрия Тимофеевича Леонидом Ждановым, с которым я много танцевала именно в концертах, произошла другая история. Мы выступали в Колонном зале, где над сценой висели огромные люстры. А вход на сцену начинался прямо со ступенек, то есть нельзя было сгруппироваться за кулисами — лесенка заканчивалась непосредственно сценой. Мы танцевали "Мелодию" Глюка — самый "невезучий" номер. Договорились, что Жданов понесет меня на вытянутой руке в верхней поддержке уже сразу по лесенке и так выйдет на сцену. Вот он меня несет, себе под ноги смотрит, чтобы не споткнуться на ступеньках, а я-то гляжу и вижу, что еду прямо на громадную хрустальную люстру! И сказать ничего не успеваю, как всей прической (у меня там жемчуг был в волосах и еще какие-то украшения) в нее и въезжаю! Жданов, естественно, ничего этого не замечает, идет и идет, я у него на руках, люстра на моей голове, и тут я понимаю, что она за мной уже едет, едет! А я Леониду Тимофеевичу ничего даже сказать не могу! Тут я эту люстру взяла руками и дернула, и с нее крючочки, подвесочки вниз так дождиком и посыпались. Через несколько дней мы опять выступали в Колонном зале, и служители с опаской меня спрашивали: "Скажите, а вы опять будете люстру срывать?" Пришлось успокоить: "Нет, сегодня у нас другой номер".
Часто такие концерты делались просто халтурно, неорганизованно, без учета балетной специфики — лишь бы побольше номеров прогнать. Приходилось выступать в совершенно немыслимых условиях, в абсолютно неподходящих залах. Например, однажды нас со Славой Власовым направили выступать на каком-то заводе. Я выглянула: сцены нет, ну просто совсем нет сцены! Если Слава руку вытянет — до потолка достанет. А нам все ту же злосчастную "Мелодию" Глюка танцевать с верхними поддержками. Я говорю:
— Слава, там нет сцены!
 |
ФОТО: ИЗ АРХИВА ЕКАТЕРИНЫ МАКСИМОВОЙ "Однажды нас со Славой Власовым направили выступать на каком-то заводе. Я выглянула: сцены нет, ну просто совсем нет сцены! Если Слава руку вытянет — до потолка достанет" |
— Как?! Там негде танцевать!!!
— Ничего, ты слушай, что я тебе буду говорить, то и делай.
Ну, думаю: что ж, попробуем! Слава посмотрел на сцену (а выносить меня надо было "на стульчике": это такая поддержка, когда балерина сидит на ладони вытянутой вверх руки партнера — но какой уж тут "стульчик"!), подхватил меня на низкую поддержку под мышку и так вынес. Танцуем, кое-как движемся, и тут опять надо делать высокую поддержку, когда он на вытянутых вверх руках меня кружит. Я делаю "препарасьон" (подход к движению), он тоже, а дальше, дальше-то что? Вдруг Слава становится на колени, поднимает меня на эту поддержку и так на коленках поворачивается на полу. Тут я уж не выдержала: закутала себе лицо шарфом, чтоб только зрители не видели, и хохочу, хохочу. А Слава опять перехватил меня под мышку и так, еле живую от смеха, унес со сцены...
Васильев долго сопротивлялся такой халтуре — года три продержался. Как-то под Новый год набралось уж очень много концертов — чуть не восемь за день, в которых мне предстояло танцевать с Марисом Лиепой. На общественном транспорте мы бы никак не могли везде успеть и поэтому попросили Васильева нас подвезти (тогда еще ни у Мариса, ни у меня своей машины не было). С нами ездил Владимир Фридман, администратор Московской филармонии, который организовывал эти концерты,— милейший человек, страстно любящий балет и всех нас, балетных артистов. Любил он и пошутить: когда мы приезжали в очередной клуб и встречающие подхватывали меня с Марисом под руки, вели за собой — принимать, одевать, выпускать на сцену, Фридман кивал головой на Васильева и говорил: "А шофера пустите пока погреться!" Володя потом еще долго рассказывал, как он "у Екатерины Сергеевны шофером работал"...
Случались и другие курьезы. Как-то мы уже с Васильевым не успевали с одного концерта на другой. Наши коллеги-артисты, как могли, тянули время. Наконец мы приехали, и дама-конферансье начала объявлять наш номер. Говорила она томно, с длинными многозначительными паузами: "Чайковский... (пауза) Петр Ильич... (пауза) па-де-де... (пауза и глубокий вздох) из балета... (с большим пафосом после долгой паузы) 'Щелкунчик'!" — и так далее. За это время мы должны были успеть переодеться, причесаться и загримироваться.
Еще одна история с переодеванием произошла в Лужниках во Дворце спорта. Примчались мы туда с Володей Никоновым в последний момент, нам говорят: "Или вы прямо сейчас выходите на сцену, или ждите второго отделения, это будет минут через 40". Я решаюсь: "Выходим сейчас! Где тут переодеться?" Несусь по длиннющему лужниковскому коридору, мне показывают: "Сюда!" Вбегаю в какую-то комнату, а там — весь цвет МХАТа: Прудкин, Яншин, Грибов сидят за столиком, спокойно о чем-то беседуют. Я влетаю, они все оборачиваются ко мне: "Что?! Что надо делать? Чем помочь?" Я только одно повторяю: "Скорее, скорее!!!" Все с себя сбрасываю, вытаскиваю концертный костюм — они вскакивают, начинают помогать, затягивать, застегивать: крючок-поясок, быстро-быстро! Наконец я одета, бегу на сцену. Тем временем ведущий, которому велели тянуть паузу, анекдоты рассказывает. Ему из-за кулис машут: "Все, объявляй!" Он радостно произносит: "Екатерина Максимова и Владимир Никонов — па-де-де из балета 'Щелкунчик'!" И занавес начинает открываться. А за кулисами около сцены в полу было сделано специальное отверстие для бутафорской колонны. И я с разгону в эту дыру провалилась, еле успела за какой-то трос ухватиться, так на нем и повисла. Теперь я — с одной стороны сцены (мы с Никоновым должны выходить навстречу друг другу), Володя Никонов — с другой стороны (а сцена в Лужниках колоссальная), и за роялем — концертмейстер, которая уже играет вступление к "Щелкунчику": "Ямп, да-ра-ра-ра-ра..." Никто не выходит! Она опять: "Ямп, да-ра-ра-ра-ра..." Никого! Никонов со своей стороны смотрит — нет меня! Только что была — и вдруг нету! Он тогда несется, обегает сцену, видит меня на тросе, вытаскивает (все под те же звуки вступления: "Ямп, да-ра-ра-ра-ра..."), ставит меня на ноги (ладони у меня черные, кожа содрана этим канатом), бежит обратно, и на 64-м такте — "Ямп, да-ра-ра-ра-ра..." — мы наконец выходим на сцену. Все нормально! Станцевали, и после такого стресса, после всей беготни, да еще после падения под сцену возвращаюсь обратно в ту комнату, где я переодевалась. Теперь-то я уже вижу (а ведь перед выступлением ничего не замечала, не соображала), что передо мною — великие мхатовские старцы, люди, перед которыми я благоговею. И они все бросаются ко мне с вопросами: "Ну как?! Успели?! Слава Богу!" А я, девчонка (тогда еще даже и не заслуженная была), стою перед ними, мнусь: "Вы извините, но вот... дело в том... что вот... мне бы... переодеться надо... Вы не могли бы на минуточку выйти?" Тут они буквально падают в кресла и начинают хохотать. Только что я перед ними свои одежки скидывала с воплями: "Одевайте меня скорее!" — и вдруг такая стеснительная девочка оказалась! Ну конечно, Артисты, они же все понимали...
*Книга Екатерины Максимовой "Мадам 'Нет'" (литературная запись Елены Фетисовой) выходит в июле в издательстве "АСТ-Пресс".
