27 января президент России Владимир Путин был в Петербурге на мероприятиях, посвященных 75-летию освобождения Ленинграда от блокады. О том, как Владимир Путин признался, что сначала не чувствовал боли блокадников, а потом однажды понял все,— специальный корреспондент “Ъ” Андрей Колесников из патриотического объединения «Ленрезерв».
В день освобождения Ленинграда от фашистской блокады главные события происходили на территории бывшего автомобильного завода, которую сейчас занимает патриотическое объединение «Ленрезерв», ведомое, а главное — финансируемое предпринимателем Анатолием Бернштейном. Он вместе со своими, можно сказать, боевыми товарищами воссоздал в этих цехах целый блокадный город: с квартирами, бомбоубежищем, неразорвавшимися и разорвавшимися снарядами, лазаретами и зенитными орудиями… Я видел здесь Ладожское озеро с машинами с продовольствием, и девушка-волонтер рассказывала, волнуясь, что некоторые машины сворачивали с дороги, потому что водители хотели украсть для себя муки, и тонули, проваливаясь под лед, а муку потом все равно доставали и упрямо делали из нее хлеб, есть который было, казалось, уже даже невозможно, но они ели, потому что невозможно было не есть.
— Летом,— рассказывала мне эта девушка,— с вертолета можно увидеть эти машины сквозь воду. Достать их нельзя, потому что они приросли ко дну, но мы их сами видели!..
Перед входом в лазарет задумчиво сидел красноармеец с винтовкой: тут не должно было быть посторонних. Рядом со входом лежал между тем на кушетке человек. Лицо его тоже было защитного цвета.
— Что с бойцом? — спрашивал я.
— Не волнуйтесь,— махал рукой красноармеец.— Манекен…
Преподаватель Военной академии связи Юрий Азизян рассказывал про свою коллекцию средств связи РККА и вермахта. Поражало количество оригинальных, то есть настоящих раций, радиоприемников и громкоговорителей. Да что там, поражало все это гигантское пространство, в которое ты погружался медленно и неотвратимо, и скоро не хотелось шутить, да и вообще улыбаться, а было только с каждой минутой все больнее от того, что ты видел и видел вокруг себя. Бесконечные экспонаты, вырытые из ленинградской земли, выкупленные у немцев и американцев, одним своим видом выворачивали душу и корежили ее страшнее любых снарядов, которых тут тоже было так много и которые тоже были здесь экспонатами.
Фотогалерея
Хроника блокады глазами жителей города
Японский телефон 1941 года. Термоэлектрический прибор, сделанный из обыкновенной керосиновой лампы. Радиоприемник, в точности такой, каким пользовался у себя дома Штирлиц. Здесь было столько всего — и ничего лишнего.
Нет, пожалуй, лишними были артисты, изображающие увлеченных исполнителей советских военных песен и танцев в от души сконструированном Парке культуры. Улыбки их были приклеенными, а жесты такими отточенными, что, ей-богу, глаза бы не глядели.
Впрочем, две или даже три бабушки танцевали с ними вальс, не замечая всех этих издержек, и это, в конце концов, было главное.
Владимир Путин провел здесь много времени. Он посадил двух мальчиков в машину с открытым верхом и с закрепленным сзади пулеметом, а когда они с комфортом разместились в ней и один просто замер за рулем, Владимир Путин вдруг сказал им: «Вылезайте!» — и таким тоном, что стало ясно: сейчас сам за руль сядет. Дети выскочили как ошпаренные, а он почему-то не сел.
Потом Владимир Путин долго стоял перед стендом «Невский пятачок» и рассказывал о чем-то долго Анатолию Бернштейну, глядя на фотографию своего отца.
А врио губернатора Петербурга Александр Беглов показывал мне глазами на солдатские фляги:
— Видите, стеклянные! Экономили на алюминии, для самолетов он был нужнее… Только в 1942 году отказались от стекла, потому что оно же билось...
Все тут, мне казалось, были под каким-то как будто гипнозом, все ушли в это страшное прошлое, а кто-то, может быть, вернулся, хотя оно закончилось ведь в этом городе 75 лет назад.
— Я не осознавал всего этого сначала,— говорил Владимир Путин в одной из ленинградских квартир в «Ленрезерве», обставленной вещами почти уже вековой давности и обклеенной обоями почти вековой давности.
— Я не чувствовал этой трагедии, своей связи с ней. И только позже пришло осознание того, через что прошли люди. Дети, которые спали со своими умершими родителями… Наш долг — сделать так, чтобы это никогда не забывалось.
Потом в бомбоубежище я долго рассматривал альбом для рисования и разные фигурки, вылепленные из пластилина: надо же было чем-то развлекать себя детям, которые проводили здесь часы во время бомбежек.
И вот этого я лучше бы уже не видел.
Андрей Колесников, Санкт-Петербург