В Малом зале Петербургской филармонии представили литературно-музыкальную композицию «1926» по письмам Цветаевой и Пастернака с использованием звезд экрана и сцены, видеопроектора и «Чаконы» Баха. Два часа без антракта в зале терпеливо провела Ая Макарова.
Борис Пастернак (Анатолий Белый) постоянно подсказывает Цветаевой (Елизавета Боярская), что она солнце русской поэзии
Фото: Стас Левшин
Чтение стихов под музыку — занятие неблагодарное. Кажется, какая-то бацилла трансформирует большинство таких мероприятий в вечер в областном ДК: актеры, экзальтированно покачиваясь, должны исторгать из себя что-нибудь пошловато-гениальное, музыкант — сопровождать это дело шлягерами из подборки "Классика для релаксации" (и, может быть, разочек рискнуть и урезать Шостаковича).
В прошлом сезоне в "Геликон-опере" в Москве под рояль (Басиния Шульман) Сати Спивакова декламировала Дину Рубину. "Высокая вода венецианцев" имела все признаки элитарного мероприятия: дорогие билеты, бомонд по контрамаркам в зале. Пожалуй, в проекте даже был известный смысл, пусть и вопреки воле создателей (режиссер Денис Азаров): текст модной писательницы, будучи с нарочитым пафосом исторгнут в микрофон, наконец показывал свое истинное графоманское лицо, трюизмы переставали прикидываться трогательно подмеченными мелочами, слезовыжимательные штампы — пронзительной правдой жизни. Удивительная конгениальность идеи, материала и воплощения делала "Воду" очень цельным, хотя и образцово неловким проектом.
В Петербургской филармонии цельности вышло поменьше, зато текст выбрали более надежный (кто же не зачитывался хоть раз письмами Цветаевой!), а средства для его переноса на сцену — еще более бронебойные. Модная актриса Елизавета Боярская в роли Цветаевой, великолепный (но, главное, известный на весь мир) скрипач, дирижер и певец Дмитрий Синьковский в роли музыки и заодно поэзии, видеопроекции с задумчиво падающими с небес человечками — в роли всего остального. Артист Анатолий Белый (Пастернак) был, очевидно, добавлен в композицию, чтобы оттенить блеск Боярской — так же, как и Борис Пастернак в сценарии исполняет служебную функцию: обожателя Цветаевой, который постоянно напоминает ей (и, разумеется, зрителям), что Марина — солнце русской поэзии.
Единственная интонация, с которой мероприятие можно описывать вежливо, вопросительная. Почему на афишах и билетах напечатаны красные флаги, если дело происходит в некоем мистически-поэтическом измерении? Зачем показывать фрагменты выступлений Троцкого и Гитлера, если сюжет нарочито деполитизирован? Отчего спектакль назван "1926", а не, скажем, "1935", если 1935 (встреча Пастернака и Цветаевой) — единственная упомянутая в спектакле дата? Стоит ли с равной страстью для передачи настроения героев играть Онеггера, Пьяццоллу, Баха и Курбатова — и что это за герои, если стоит?
О композиторе Алексее Курбатове, впрочем, следует сказать особо: за подбор музыкального сопровождения отвечает именно он. Почему бы и нет, если это дает возможность вставить собственное сочинение где-то между Мосоловым и Пендерецким? Такой хлестаковский замах по условиям задачи мешал всерьез послушать сочинение Курбатова — возможно, в самом деле неплохое.
Сама затея как-нибудь затесаться среди великих отражается и в сюжете спектакля (режиссер Алла Дамскер, художественный руководитель Валерий Галендеев): посредственный Пастернак стремится за границу, к гениальной Цветаевой, экзальтированная Цветаева — в сказочный замок, где отшельничает великий Рильке, дети из поэмы Цветаевой "Крысолов" (текст которой Боярская и Белый время от времени изрекают на два голоса) — к гамельнскому Крысолову и его эфемерным сокровищам. Почему? Кажется, не из-за мании величия или романтического томления по прекрасному, а из-за тривиального желания нравиться. Но понравиться великим сложнее, чем малым. Боярская декламирует слова Цветаевой утробным голосом и, глядя в зал, ломает руки, напоминая при этом не то роковую женщину из рассказа Тэффи, не то Маргариту Терехову в роли Миледи. Белый суетится, дает психологическую достоверность, но текст свой тоже преподносит, словно испрашивая у зала поощрения. Тем временем Синьковский бродит от одного пюпитра к другому и играет музыку — играет отлично, только вот зачем?
Впрочем, в этом жанре между сценой и залом существует договор: на сцене нужно делать вид, что ты занят искусством, а в зале — что ты за искусством сюда пришел. На всякий прочий случай филармония подготовила для зрителей запасной вариант: уже перед началом спектакля в фойе висели объявления о том, что кафе будет работать и после спектакля.