Российская система онкологической помощи детям почти так же несовершенна, как и система онкологической помощи вообще. И все же любой врач скажет, что в детской онкологии дела обстоят получше, чем во взрослой. Потому что дети. Свойственное любому животному стремление сохранить детей превращает все же нашу детскую онкологию из бюрократической задачи, из системы вассальных отношений врачей и государства в задачу гуманитарную, в систему, которой свойственно понимать, что она существует ради пациентов, что рак не сам по себе, а им болеют дети.
Фото: фото из личного архива
На круглом столе, посвященном проблемам российской онкологии, который Русфонд устраивал две недели назад, хирург-онколог Андрей Павленко среди прочего скептически высказался о ранней диагностике рака, на которую принято возлагать большие надежды. Можно отчитаться в Министерстве здравоохранения за какое угодно количество онкологических тестов и скринингов, но скрининги ни к чему не приведут, если за ними не последует квалифицированных обследований и квалифицированного лечения. Бессмысленно находить у пациента склонность к раку, если не хватает грамотных врачей, способных превратить информацию о склонности в стратегию лечения.
По той же причине бессмысленно внедрять клинические рекомендации, рассчитанные на врача-неумеху. Бессмысленно министерским циркуляром пересказывать выводы научных статей доктору, который самих статей прочесть не смог по причине незнания английского языка. Формальные клинические рекомендации — дорожная карта для грамотного специалиста, но плохо подготовленного врача они собьют с дороги, как только что-то в лечении пойдет не так. А что-то всегда идет не так в лечении любого пациента — для того и нужен врач.
Главной проблемой российской онкологии, таким образом, представляется некачественное образование врачей и отсутствие профессионального сообщества, которое способно было бы оценить квалификацию того или иного доктора.
Но что у нас делают врачи в ключевой момент обучения, то есть получив уже диплом, в ординатуре? Они бегают с бумажками. Наша система онкологической помощи устроена так, что всякий заведующий отделением стремится переложить на молодого врача максимум бюрократической работы, ибо она отнимает львиную долю времени. И одновременно снимает с ординатора максимум ответственности за принятие решений, хотя именно принятию решений ординатору и следовало бы обучиться.
Получается замкнутый круг: государство выдумывает миллион бумажек, чтобы контролировать врача, не полагаясь на его профессиональную самостоятельность, а врач зато научается виртуозно разбираться с требуемыми министерством бумажками в ущерб умению разбираться с пациентом и его болезнью. Чем больше контролируешь врача, тем более беспомощным он становится.
Онколог и глава Фонда профилактики рака Илья Фоминцев мрачно шутит по этому поводу, что система онкологической помощи в России направлена на удовлетворение нужд Минздрава, а не пациента и начальник у врача — чиновник, а не пациент. И это видно даже из того, как устроен в любой больнице шлагбаум — под шлагбаум пропустят на машине главу департамента здравоохранения, а пациента на машине не пропустят.
Надо ожидать, следовательно, что проблемы российской онкологии будут решаться не медицинскими средствами, а бюрократическими. Программа борьбы против рака, объявленная президентом и правительством, без сомнения, будет выполнена — от рака станут умирать меньше. Надо только посмотреть, иронизирует онколог Михаил Ласков, от каких болезней увеличится смертность в то время, как снизится статистически смертность от рака. Возможно, чаще станут умирать от грибковой пневмонии или от других инфекций, которым особенно подвержен всякий человек, лечащийся от рака.
Общество наше, толерантное к подобному медицинскому начетничеству, когда речь идет о взрослых, про детей все-таки понимает, что так нельзя. И если система онкологической помощи в России меняется к лучшему, то меняется она начиная с детей. Дети спасают нас, а не мы их.