Тридцать лет сериального рабства: сладкий, сладкий мыслящий тростник

Первая серия бразильского телесериала «Рабыня Изаура» была показана чуть больше тридцати лет назад, в октябре 1988 года. Затем прошли первые пять эпизодов (сдвоенные получасовые серии; советский зритель привык смотреть часовые фильмы) — и был технический перерыв: пойдет ли зрелище?

Еще как пошло, и остальные серии были транслированы в феврале и начале марта 1989-го. Финальный эпизод приурочили к Женскому дню — в подарок дорогим женщинам.

Между вечерним часом в октябре 1988 года, когда из телевизоров впервые раздался шаманский, невнятный, негритянский напев заглавной песни «Изауры» «Унгазунгаунге», аналог «Дубинушки», речитатив рабов, работающих на плантации: «Высокий сладкий тростник // Ой, высокий сладкий тростник // Гляди, какой высокий // Высокий и сладкий // Ой, сладкий!» (самодеятельный перевод, Lurkmore), и вечерним часом в октябре 1992-го, когда Вероника Кастро, исполнительница главной роли сериала «Богатые тоже плачут», второй латиноамериканской мыльной оперы, представленной в России, расплакалась (с символической силой) в машине возле Большого театра — машину раскачивала ликующая толпа зрителей; а особо смелые поклонники кидались на капот, и Кастро, возможно, маскировала страх восторгом: «Я не могла представить, что когда-нибудь в жизни со мной подобное произойдет!» — и уложилась история Большого Прихода, первого российского сериального взрыва.

Первой телевизионной мыльной оперой считается «Фэйрвэй-Хилл» (1946 год) — история о молодой вдове, переехавшей в маленький город и пытающейся найти в нем свою новую любовь; но еще раньше, перетекая из радио в свежий маленький крутолобый телевизор, началась радиотеленовелла «Направляющий свет», самый долгий сериал в мире: 57 лет, с 1937 по 2009 год с перерывами, 18 262 серии. Это история о скромном клирике из (опять же) маленького городка, методистском подвижнике, духовно-социальном волонтере преподобном Рутлендже, который оставлял на окне зажженную лампу в знак того, что заблудшим в его доме всегда будет оказана помощь.

То есть англосаксонская сериальная история вырастала медленно и сразу предлагала минимум два варианта зрелища: классическую горизонтальную мелодраму и мелодраму социальную, с вертикальным сюжетом.

Российская же началась с опозданием на полвека и именно что со взрыва — с особенной, оглушительной реакции на латиноамериканский сериал. Сами сериалы были простецкой горизонтальной (последовательное развитие действия) сказкой с золушкиным сюжетом — в обоих речь идет о притеснениях сироты; но вокруг просмотра их сразу стали расти сюжеты мощные, и не сказочные, а мифологические.

Во имя сериала

Города и села пустели — звук «Унгазунгаунге», словно зов роландовой трубы, собирал людей с улиц; учительницы устраивали просмотр сериала в классах (утренний повтор) — уверяли отроческую паству, что полезно знать исторические реалии рабовладельческой Латинской Америки; появились детские игры (скрытые от взрослых), сюжетом которых было бичевание раба Андре (сцена в «Рабыне Изауре»).

Но это интернет-свидетельства, фольклор. А вот факты: по просьбам колхозников (колхозников!) показ сериала «Богатые тоже плачут» был передвинут в программной сетке на время, не совпадающее с вечерней дойкой. В Абхазии на время демонстрации очередных серий «Богатых…» прекращалась война; в одной из северокавказских республик были устроены похороны Эстер (отрицательной героини, мучившей положительную Веронику Кастро) со стрельбой в воздух и кострами; правительство Молдавии вынуждено было возобновить трансляцию Первого московского телеканала — молдаване хотели досмотреть «Богатых…». Жители российской сельской местности (богатыри, не мы) подняли за полчаса упавшую опору линии электропередачи, поскольку именно полчаса оставалось до трансляции очередной серии (свидетельства из книги Федора Раззакова «Блеск и нищета российского ТВ»). Наконец, в книге кинодокументалиста Сергея Муратова сказано о демонстрации тысяч домохозяек возле Останкино в 1993 году: они вышли с требованием вернуть «Санта-Барбару» (третья мыльная опера, пришедшая в Россию, с бессчетным количеством серий). На самом деле прошла она не около Останкино и никаких «тысяч домохозяек» там не присутствовало; но в страхе тех дней диковато смотрелись женщины с ожесточенными лицами и потешными плакатами — они не смогли пережить исчезновение замещающей, более комфортной реальности. Жизнь рушится, так хоть параллельную жизнь не трогайте! Один плакат запомнился: «Нам не нужно ножек Буша (куриные окорочка, американская гуманитарная помощь, нарочно забытая), верните Круза-дорогушу (Круз — герой сериала)».

Право на любовь

В чем же была особенная, исключительная ценность сериала в период Большого Прихода? Очевидно, что первые сериалы громким своим успехом были обязаны эффекту железного занавеса, эффекту прорыва; сериалы имели мифологическую цену импортной вещи — как и только что открывшийся «Макдоналдс» с его бессмысленно огромной очередью.

Следующая очевидная ценность — удовлетворение голода на экранные страсти, и голода почти тактильного. Чрезвычайно редко советская домохозяйка могла пережить подобные мелодраматические объятья; скромен был и пантеон ее героев — в городском мире не о ком было говорить. «Изауру» вспоминают как взрыв разговора, суда, обсуждения — вся страна спорила, имеет ли право героиня на вторую любовь и такой ли уж злодей Леонсио, раз он любит. Община живет судом, обсуждением поступков своих членов или доступных героев — так выстраиваются новые жизненные практики, легализуются поведенческие и мировоззренческие новинки. И именно сериал, как скоро стало понятно, способен быстро, грамотно и профессионально поставлять для этого материал.

Наконец, зрительницы «Рабыни Изауры» впервые почувствовали то, что станет основой мировой любви к сериалу как таковому. Равенство.

Латиноамериканская традиция сериалов — в том, чтобы активно идти навстречу желаниям зрителя. Этого движения навстречу, этого объятия равенства отечественный зритель до первой нашей «Рабыни Изауры» не знал: советская кинематографическая и телевизионная традиция не могла отделаться от разночинно-имперского воспитания нравов и вкусов. С «Изаурой» человек простого, массового вкуса впервые получил равный себе доброжелательный продукт, сделанный именно для потребителя.

С 1988 года прошла целая жизнь. Домохозяйки были вынуждены смириться с интересным феноменом: большая часть отечественного мелодраматического продукта не равна своему зрителю, она ниже его.

И одновременно вырастала мировая сериальная история, бытование сериала как нового романа, обдумывающего и описывающего современность. Человеком, взломавшим сериал изнутри, стал Дэвид Линч с его «Твин Пикс».

И все, новое время пошло: «Общим местом стало мнение, что явление, которое Гегель называл Weltgeist, мировым духом,— по-видимому, средоточие того, что происходит в массовой культуре,— перемещается из кино в телесериалы. Сериалы становятся средоточием всех важнейших творческих процессов» (Славой Жижек). Нынешний период увлечения сериалами совпадает во многих деталях с романной лихорадкой XVIII века, особенно с увлеченностью общества романами с продолжением.

«У общества всегда была и будет потребность объяснять себя для себя, эффективнее этой цели служат отнюдь не высокие жанры, больше занятые совершенствованием существующих или поиском новых форм, не ответами на уже поставленные вопросы, а формулированием следующих... Только такой не признававшийся возвышенным жанр, как роман, по словам Бахтина, предполагает живой контакт с неготовой, становящейся современностью (незавершенным настоящим)»,— пишет Ева Рапопорт, преподаватель философии Высшей школы экономики, в работе «Логика сериала».

Когда меняется повседневность, жизненные стратегии, смысл и цели образования, трансформируется мораль и социальные иерархии, только протяженная, внимательная к деталям, населенная массой второстепенных героев и сюжетов, нравственно подвижная, лишенная оглушительных амбиций форма способна стать реально современной.

Мы пытаемся описать практики сериальной лихорадки с экспертами — кинокритиком Инной Кушнаревой и преподавателем Школы культурологии Высшей школы экономики Александром Сувалко.

— Что сейчас смотрят?

А. С.: О сериалах я могу говорить, опираясь на данные всероссийского исследования культурно-досуговых практик россиян, проведенного Лабораторией исследований культуры Высшей школы экономики. Данные пока предварительные и неполные. Охотнее всего россияне смотрят российские сериалы — 33%; зарубежные сериалы — только 12% выбрали этот вариант ответа, а 20% не просто не смотрят, а не любят зарубежные сериалы. Выделяются три группы поклонников сериалов. Первая — любители мелодрам (90% — женщины). Вторая группа — исторических сериалов. Третья — приключенческих боевиков и экшена. Все предсказуемо.

И. К.: Сериал и начался, и продолжается как массовое явление. Если посмотреть на рейтинги, окажется, что всеобщие любимчики, сериалы, о которых везде говорят или которые стали явлениями культуры и вписаны в историю телевидения, имеют не самую большую, а иногда совсем небольшую долю аудитории. Говорят об одних сериалах, а смотрят в массе своей — другие.

А. С.: Да, аудитория сложных сериалов довольно узкая. Притягательность же условных латиноамериканских сериалов связана, во-первых, с тем, что они созданы людьми, которые отлично понимают, как устроена формульная литература. Во-вторых, они, кажется, стали тем, чем сейчас по-прежнему наслаждаются любители «Дома-2» — наблюдением за героями, которые стареют в реальной жизни. Это незнакомцы, за которыми разрешается подглядывать, те самые лучшие друзья, которых вы видите постоянно и которые всегда говорят только о себе.

И. К.: Меня скорее интересует вопрос: а остались ли пресловутые домохозяйки при таком количестве работающих женщин? Тут у сериальной продукции есть конкуренты — прежде всего реалити и ток-шоу. Мужчины в массовой нише, думаю, продолжают смотреть procedurals. Интересный момент — обилие запущенных в последнее время сериалов по комиксам и о супергероях, фантастики — более ширпотребной, не такой концептуальной, как «Мир Дикого запада». Cериалы все больше ориентируются на молодежную или подростковую аудиторию. «Игра престолов», несмотря на обилие жестокости и обнаженки, тоже во многом подростковое зрелище. Вопрос, будут ли еще создаваться такие подчеркнуто взрослые вещи, как «Во все тяжкие» или «Безумцы».

— Влияют ли сериалы на реальность, меняют ли жизнь?

А. С.: Известно, что и Барак Обама, и Дональд Трамп — фанаты сериальной культуры. Обама получал доступ к некоторым сезонам «Карточного домика» и «Игры престолов» раньше остальных зрителей и нередко цитировал иные эпизоды в своих речах. Трамп подхватил эту игру и даже относительно недавно в своем твиттере опубликовал картинку с подписью «Санкции близко. 5 ноября», намекая на санкции против Ирана. Но «Зима близко» — это девиз дома Старков из «Игры престолов»: скоро придется выполнять долг хранителей Севера и защитить всех людей от «ходоков». Вряд ли это можно назвать влиянием сериалов на политическую повестку, скорее сериал выступает метафорой.

Мне кажется, лучше смотреть на микроуровень влияния сериалов, большая политика — дело очень сложное. Возьмем сериал «Бесстыжие» (Shameless), один из главных героев которого — панк, а второй мечтает служить в вооруженных силах. Что их связывает? Оба они геи. Сериалы, где прослеживается тематика защиты ЛГБТ-сообщества, способны влиять на общество, уже влияют. Для нас показ такого продукта невозможен.

И. К.: Не надо путать реальные социальные изменения и то, что сериалы удобны для академических ученых, чтобы иллюстрировать теории. Кажется, курсы философии в университетах скоро сведутся к комментариям к «Черному зеркалу» или «Миру Дикого запада». Интереснее, что на смягчение нравов и воспитание работают не самые передовые и раскрученные жанры, с которыми связывается сериальный бум. Такие сериалы, как «Друзья», «Как я встретил вашу маму», даже «Элен и ребята» или сериал «Новенькая», например, работают на не то чтобы реабилитацию, но на новое утверждение дружбы, которая оказывается для социума важнее романтической связи. Понятно, что зрительские ожидания формируются романтической комедией, кульминацией которой становится образование пары. Но ситком утверждает важность дружеских связей: романтические отношения приходят и уходят, а друзья остаются.

Ситком — жанр вроде бы периферийный, малый жанр, а ведет важную воспитательную работу. Есть такой сериал, ежегодно собирающий телевизионные премии «Эмми» — «Современная семья» (Modern Family), в котором есть три пары: папа с мамой, у них дочь и сын, пожилой папа, женившийся на латиноамериканке много моложе и с ребенком, и геи-супруги, ребенка усыновившие. Энциклопедия современной семьи! Есть сериал «Очевидное» (Transparent) о проблемах транссексуалов. Есть ситком «Просто нет слов» (Speechless) о паре с ребенком-инвалидом, паре настолько эксцентричной, что, кажется, и неважно, что ребенок — инвалид (что позволяет ему гораздо лучше интегрироваться). Отдельная линия — ситкомы о гиках, заучках и ботанах, типа «Теории большого взрыва». Они тоже призваны своих героев реабилитировать или иронизируя над ними им польстить, сгладить какие-то травмы.

Но я перечисляю в основном нишевые продукты. Самые раскрученные вещи вроде «Игры престолов» воспитанием зрителя точно не озабочены и чувствуют себя свободными от морализаторства. «Безумцы» были консервативно-ностальгическим сериалом, упивавшимся сексизмом и нездоровым образом жизни — до определенного момента. Или сравните давний сериал «Западное крыло» об идеальном президенте и его администрации и «Карточный домик» с его вульгарным макиавеллизмом. Есть и сериалы, до некоторой степени романтизирующие бедность и гопничество, как «Бесстыжие» или «Сыны анархии»,— созданные, признаемся, для буржуазной аудитории.

— Как сериалы изменили повседневные зрительские практики?

И. К.: Сериалы задают рамки, внутри которых не нужно делать выбор. Микровыборов в жизни хватает, за день от них можно просто устать. Вот появились CD и DVD, затем торренты и стриминговые сервисы: как здорово, можно взять и послушать что угодно и в любой момент! Но думать, что ты будешь слушать, смотреть дальше, оказалось страшно утомительным. Зачем все время вслушиваться в себя, пытаться понять, чего хочется именно сейчас? Иногда эти функции хочется перепоручить. Сериал позволяет не делать выбора хотя бы какое-то время: пока смотришь этот сериал, ты обеспечен гарантированным досугом.

Отсроченный конец или отсутствие конца позволяет решить и еще одну проблему. Очень часто неудачный конец фильма моментально девальвирует просмотр, время кажется бездарно потраченным. У сериала может быть неудачный финал, но он его не отменяет. Финал становится условностью, не ключевым элементом, по которому судят обо всем эстетическом явлении. Даже хороший сериал можно не досмотреть, и это не испортит впечатления. А в том постоянном ажиотаже, который возникает в начале каждого сезона или перед запуском нового проекта в логике стартапа, появляется отдельное удовольствие — быстро подключиться к нарративу, следить за ним и без угрызений совести бросить.

А. С.: Во-первых, они сами себя утвердили: сериалы уже давно не стыдно смотреть, они стали авторитетной частью массовой культуры, появилась масса исследователей, которые пишут о сериалах, как о литературе или искусстве.

Во-вторых, теперь можно купить один сезон какого-нибудь «Карточного домика» и устроить себе отдых на целый день. Такая практика получила название запойного просмотра (binge watching).

— Есть ли у вас сериал жизни?

И. К.: Мне нравятся не самые раскрученные проекты. Не люблю, когда меня дразнят рекламой и ажиотажем — «Как это ты не смотришь "Молодого папу"?». Но я, например, любила сериал «Гримм» или «За гранью» (Fringe). Хочется, чтобы досуг оставался личным и неотчужденным и не колонизировался модами и апелляциями к обязательности. Кроме того, очень люблю жанр мини-серии, два любимых — «Что знает Оливия» и «Однажды ночью».

Кажется, они пришли надолго. Сериалы — новый тип досуга. Новое удовольствие, устроенное именно как чтение — можно смотреть сериями, можно устроить запойный просмотр, будто подросток, глотающий книгу за ночь. Альфред Хичкок говорил, что продолжительность фильма определяется выносливостью мочевого пузыря зрителя. Продолжительность сериала восхитительно неопределенна и определяется разве что выносливостью его производителей. Но и в сериале много физиологического — он должен попасть в нерв, он должен вас трогать.

Евгения Пищикова

Личный выбор Инны Кушнаревой

«Родина» (Homeland)

Сериал «Родина» работал в жанре, в котором сложно ожидать чего-то нового и каких-то прорывов. Кажется, что в шпионском триллере можно только плодить неправдоподобные эффекты, умножать аттракционы. Но «Родина» была реалистична, несмотря на вполне джеймсбондовский размах событий. Мировое пространство оказывалось легко проницаемым — даже над Тегераном можно было повесить спутник, который будет обеспечивать временную связь с агентами. Эффект реализма достигался не за счет трясущейся камеры или рваного монтажа. Дело было скорее в особой интонации, которую я бы назвала «интимной», в горстке персонажей, с которыми срастался за это время, и в особом фатализме и трезвой меланхолии. Из сезона в сезон возникал один и тот же мотив: все запороли и провалили, и если что-то получилось, то случайно. Условные «наши» из ЦРУ в финале обычно проигрывали, да не просто так, а с треском, в особо чудовищной форме. Никого сейчас не удивишь агентом или детективом с дисфункциональной психикой, но биполярное расстройство Кэрри Мэтисон было хорошо интегрировано в сюжет. Переклички с текущей реальностью в сериале всегда были, но выруливали в неожиданном направлении: в «Родине», например, выбрали женщину-президента, но из-за паранойи она почти стала диктатором. «Родину» было бессмысленно смотреть по серии в неделю. Надо было смотреть подряд хотя бы сезон, в идеале все семь. И забавно, что мелодрама в нем никуда не девалась: рядом с Кэрри ходил мой любимый персонаж — безответно в нее влюбленный, отчаянный и потерянный Квин, который мог сказать вслед за героем «Весны на Заречной улице»: «Знаешь, как я тебя люблю? Мертвый приду». И приходил, предпоследний сезон промучившись полутрупом, как будто продержавшийся на топливе своей несчастной любви.

«Скорая помощь» (ER)

«Скорая помощь» была первым осознанием сериала как места, в которое каждый вечер возвращаешься. Первый сериал, позволивший осознать жанр как рамку, установленную надолго, создающую стабильность и освобождающую от необходимости выбора. «Скорая помощь» — один из тех сериалов, с которых началась эра нового телевидения. Большое по тем временам количество персонажей и обилие технических медицинских подробностей. Сверхдинамичный монтаж с 800 монтажными склейками вместо 300–400 привычных на телевидении. Первые опыты со съемками в режиме реального времени и на киношную 35-миллиметровую пленку. И, возможно, одна из первых попыток телевизионного документализма, в котором эффектом реального был сумасшедший ритм происходящего. Едва ли я была в состоянии все это отрефлексировать в 1990-е, когда его показывали по российскому телевидению, просто была заворожена. Но зато в те годы, когда медицина в России разваливалась, «Скорая помощь» успокаивала и убаюкивала, Казалось, что в ней можно найти практические подсказки или хотя бы понять, куда бежать в чрезвычайной ситуации, прокричав волшебное слово «Интубируем его!».

«Элен и ребята» (Helene et les Garcons)

В России «Элен и ребят» начали показывать всего на пару лет позже, чем во Франции. Там он тоже был очень популярен. Французская пресса возмущалась слащавостью и беззубием, тем, как упорно сериал игнорирует социальные проблемы молодежи. На одном из французских каналов даже запустили в пику другой сериал, настоящий, реалистический: молодежь самого разного этнического происхождения материлась, кололась, занималась незащищенным сексом, безуспешно искала деньги и работу. Французский зритель предпочел «Элен и ребят». Во Франции сериал смотрели в самых разных возрастных стратах: пенсионеры — с ностальгией, дети и подростки — с любопытством, девочки из рабочих семей — с обожанием, более буржуазная молодежь, к которой вроде бы принадлежали герои сериала,— с некоторым презрением, но все же смотрела. Мир «Элен и ребят», в котором не было учебы, практически не было родителей и прочих родственников, а были только четыре места — университетское кафе, гараж, в котором репетировала группа, и две комнаты в общежитии,— образовал своеобразное пространство утопии. И в этом заключался высший реализм: в определенном возрасте отношения затмевают все — учебу, карьеру, интеллектуальные и прочие интересы. И в те времена, когда сериал шел по российскому телевидению, мне, студентке филфака, было доподлинно известно, что самыми главными местами в учебном корпусе были два буфета и «сачок», вестибюль на первом этаже, где все встречались или не встречались, наблюдали за тем, кто с кем и куда пошел, с деланной незаинтересованностью ждали своего шанса. Потом стало понятно, что рамка из общаги, кафе и гаража и есть настоящий «день сурка».

«Во все тяжкие» (Breaking Bad)

Мне нравится смотреть «Во все тяжкие» как иллюстрацию к курсу по бизнесу. Первый сезон ушел на создание малого предприятия по производству лучшего продукта на рынке. У производителей возникли проблемы с дистрибуцией: оптовики оказались людьми ненадежными и опасными. Во втором сезоне не без труда был налажен контакт с подходящим дистрибутором, но малое предприятие было поглощено большим бизнесом. Выпуск продукции растет. Встает проблема легализации доходов. Затем Уолтер Уайт возвращает себе управление компанией, а в последнем сезоне находит новых партнеров и даже выходит на международный рынок. Уолтер Уайт — абсолютно рациональный агент, герой современных экономических теорий, но его идеально отлаженная логистика все время рушится из-за чужих эмоций и идиосинкразий. В то же время он перфекционист, которому нравится заниматься бизнесом и нравится сам процесс варки мета. Одна из моих любимых серий — «Муха», в которой авторы могли позволить себе не делать ничего. Герои просто ловят муху, залетевшую в лабораторию. Конечно, это возможно только потому, что со всем остальным сюжетостроением в сериале всегда было хорошо. И, конечно, «Во все тяжкие» — редкий случай не просто антигероя на экране, этим никого не удивишь. Важнее, что в центре большого проекта было развитие характера — из типичного положительного и правильного школьного учителя в настоящего мафиози. И само превращение не происходило одномоментно — был хорошим, стал плохим, у зла были градации и переходы, что особенно трудно показать, даже в хорошем романе.

Личный выбор Александра Сувалко

«Твин Пикс» (Twin Peaks)

В 2011–2012 годах на отделении культурологии Высшей школы экономики (сейчас — Школа культурологии) я задумал сделать дискуссионный клуб о сериалах. Я вспомнил, что есть выражение «Кто убил Лору Палмер» — тут и про Кеннеди, и про «Саус Парк», да и название без вопросительного знака еще и добавляет флера, будто бы это название для группы, которая играет пост-панк. А посмотрел «Твин Пикс» я только летом 2017 года, перед выходом последнего сезона. «Твин Пикс» должен посмотреть абсолютно каждый, кто так или иначе считает себя продвинутым зрителем и потребителем современной культуры — видеоигр, веб-сериалов, музыки, мультфильмов и т. д.

Почему «Твин Пикс» задал моду для остальных сериалов? Во-первых, потому, что действие в нем происходит на отдельно взятой территории, которой в действительности не существует. В уютном городке в горах, окруженном соснами, происходит ужасное событие — убийство молодой девушки. Позже непередаваемая атмосфера мистики и загадочности будет перенята другими режиссерами — сериалов «Остаться в живых», «Сосны», «Тьма» и т. д. Во-вторых, это насыщенный деталями мир. Линч лучше всех показал, что детали имеют значение. Дугласовы пихты, пончики, кофе, вишневый пирог, совы, Черный и Белый вигвамы — все детали активно используются в фанатском сообществе, например, библиотека им. Некрасова даже создала событие, посвященное выходу нового сезона «Твин Пикс», оборудовала специальную красную комнату. В-третьих, присутствие в сериале, с одной стороны, ярких персонажей, с другой — загадочных героев, тайна которых до конца остается нераскрытой. Боб, карлик, женщина с поленом, которое подсказывает ей, где нужно искать разгадку убийства. О «Твин Пикс» до сих пор выходят книги, и вряд ли этому придет когда-то конец.

«Улицы разбитых фонарей» («Менты»)

Я родом из семьи полицейских, проще говоря, ментов. Мой папа нередко встречал меня из детского садика с работы, и мы ехали в автозаке. Мне нравилось сидеть в крохотной камере, где было только место для твоего крохотного тела, машина постоянно подпрыгивала на кочках и чувствовался запах бензина — все это вызывало максимальный дискомфорт. Конечно, я узнал об «Улицах разбитых фонарей» только благодаря родителям.

Тогда, как мне станет известно позже, многие милиционеры смотрели этот сериал, потому что он был честным и на самом деле представлял то, что происходило тогда в органах и в стране в целом. Особенно яркими были самые первые серии, снятые создателями практически на коленке и без бюджета.

Выкатывающийся стакан из ящика стола Ларина и умение открывать пиво затвором пистолета — яркие детали, которые сопровождали жизнь каждого отдела. Менты ходили пешком, потому что штатных автомобилей практически не было. Сотрудники носили одну и ту же одежду, так как форму нередко не выдавали или заставляли женщин шить юбки в ателье на свои деньги, а на работе могли выдать только материал. В непростые времена ментам приходилось подрабатывать охранниками в кафе. Тогда же многие менты могли ездить без прав, показывая одно удостоверение. Конечно, в сериале преступления раскрываются молниеносно, в настоящей жизни оперативникам приходилось попотеть над оформлением бумажек. Это была первая попытка показать настоящую страну.

«Девочки» (Girls)

«Девочек» сразу же окрестили «Сексом в большом городе» нового поколения. Основу сюжета составляет реальная жизнь создательницы сериала Лины Данэм, о которой даже недавно вышла книга,— а о сериале по-прежнему продолжают выходить статьи. В основном, правда, на тему феминизма, хотя куда интереснее мне кажутся там другие сюжеты: попытки трудоустройства молодых людей и образ современного Нью-Йорка.

Не определившиеся со своей жизнью двадцатилетние успели многое — некоторые закончили бакалавриат; одна героиня поработала в Японии и после бросила всех друзей и нашла призвание в бизнесе; другая после нескольких неудачных попыток неожиданно стала школьной учительницей и студенткой PhD-программы; третья устроилась помощницей галеристки и нашла себя в творчестве. Все эти истории типичны для нового поколения — такие роли трудно было представить себе еще десять лет назад. Свободные от предрассудков, они уже думают, как их биография будет выглядеть в будущем. Фраза, которую говорит главная героиня своим родителям: «Чтобы написать мемуары, их нужно пережить»,— хорошо характеризует поколение «Инстаграма», которое так тщательно заботится о содержимом своего аккаунта. Его увидят сотни людей в течение жизни, и наверняка эти фотографии в будущем посмотрят дети. Философ Герман Люббе изобрел для описания этого явления понятие «прецепция». Коротко говоря, это выработка стратегии: что будет интересовать будущие поколения в их собственной истории, а в данном случае речь идет о персональной биографии.

За поисками места в жизни и десятками любопытных локаций большого города кроются и совсем не очевидные сюжеты, которых не ждешь в типичной драматической комедии, такой как «Девочки». Совсем недооценены сюжеты, связанные с городом. В одной из последних серий герои сериала начинают изучать Бруклин методом устной истории — берут интервью у местных жителей, чтобы узнать их истории, понять, какие люди населяют Бруклин. Лина Данэм, кажется, выступает с педагогической поэмой перед своим поколением, представителям которого стоит помнить, что у каждого места есть своя история. А если вспомнить, что один из главных героев еще и нередко выступает в роли городского активиста и показывает, что путь к демократии тернист, то и вовсе становится понятно, что это своего рода роман взросления для современных горожан.

«Черное зеркало» (Black Mirror)

Сериал «Черное зеркало», вышедший на экраны в 2011 году,— скорее набор короткометражек, объединенных общей тематикой: всесторонним проникновением медиа в повседневность. С сильной натяжкой все же его можно назвать сериалом, потому что во многих сериях есть отсылки к предыдущим работам.

Почему этот сериал важен? Это метафора страха перед новыми технологиями. Китай внедряет рейтингование граждан — что-то подобное уже было в «Черном зеркале»; Кевина Спейси после #MeToo убирают из титров — кажется, в одной из серий можно было заблокировать героя, лишив его общения с другими людьми. Если попробовать набрать в твиттере фразу «как в "Черном зеркале"», выпадут тысячи подтверждений, что этот сериал стал по-настоящему важен для описания технологических, далеко не утопических изменений, которые переживает человечество.

Современные антиутопии несут моральную оценку скорого будущего, которое кажется весьма тоталитарным, и нельзя сказать, что эти опасения безосновательны. Уже сложно кого-то удивить тем, что ты смотришь любимый сериал за ужином, в ванной или по дороге на учебу или работу. Взаимодействие с экранами редко прекращается дольше, чем на час.

Однажды ребенок моих приятелей сидел у окна. Вдруг неожиданно пошел дождь. Это его так сильно расстроило, что он попытался выключить дождь, делая свайп вправо. У него не получилось, и он заплакал. Самое страшное для жителя большого города — несколько часов без смартфона. Это новая инвалидизация.