Экономика ярмарочного типа

Спустя 10 лет после своего закрытия Черкизовский рынок (как и многие другие) стал частью истории рыночных отношений в России. Как выясняется, оригинальность этих отношений хорошо прослеживается по истории наших базаров, ни на что не похожих: «мерцающих» и конкурирующих с государством.

Виктор Дятлов, директор исследовательского центра «Внутренняя Азия», профессор кафедры мировой истории и международных отношений Иркутского государственного университета

Десять лет назад был закрыт Черкизовский рынок в Москве, а вместе с ним — немного раньше или позже — сотни похожих торговых площадок в других городах России. Они вытеснялись на периферию городского пространства по объявленным причинам борьбы с контрабандой, антисанитарией, терроризмом и засильем иностранного капитала (а также, как, например, в столице, ввиду передела городской собственности). Но прежде всего их закрытие знаменовало конец постсоветской эпохи и начало какой-то новой России, название которой мы еще не придумали, но порядки которой уже чувствуем.

Периодизацию истории нашей страны можно выстраивать по-разному: по царям, формам правления, войнам или культурным стилям. Мне симпатична периодизация по рынкам, потому что она касается повседневной жизни человека, которая обычно ускользает от исследователя.

Рынок в России принципиально отличается от своих восточных и западных аналогов: он существует как бы в двух форматах.

С одной стороны, это рынок нормального времени, выполняющий функции «мелкой торговли свежим продовольственным товаром», с другой стороны — это как бы «свернутый рынок», который начинает работать в полную силу при коллапсе власти и обычных систем снабжения. Такие коллизии в истории случались не раз, и всякий раз менялся рынок.

Большевистский строй для обычных людей начался не со штурма Зимнего и даже не со смены правительства, а с появления сухаревок — толкучих рынков, по образцу знаменитого московского рынка у Сухаревской башни, помогавших обнищавшим горожанам получать товары первой необходимости. А закончился как раз появлением Черкизона и его аналогов. Внутри ХХ века были свои вехи: в частности, «год великого перелома» и установление сталинской диктатуры можно четко отследить по уничтожению остатков рыночных отношений царской России, сохранявшихся, например, в Сибири до самого начала 30-х годов.

То, как сегодня выглядят и функционируют рынки в России, тоже многое говорит об особенностях нашего общества, в частности о главенстве в нем бюрократического аппарата и страшной нехватке горизонтальных сетей и связей. Так что покажи мне свою модель рынка, и я скажу, кто ты.

Темная материя

При этом, однако, история базаров в России изучена еще меньше, чем история местного самоуправления или история демократических течений. Зияющие лакуны в эмпирическом материале ХХ века еще можно объяснить советским подходом: того, что не было официально разрешено, для исследователей как бы не существовало. Но и в истории царской России рынкам уделялось до смешного мало внимания. Отдельные работы описывают феномен ярмарок, кто-то изучал коробейников, но постоянно действующие рынки остаются в тени. Это обстоятельство ярко контрастирует с обилием исследований, посвященных классическим восточным базарам и европейским рынкам, накопившихся за рубежом. Там существуют целые школы и научные направления, занимающиеся анализом «базара» и «европейского рынка», подходы которых можно с разной степенью эффективности заимствовать для анализа отечественных реалий. Наша главная проблема — нехватка свидетельств, эмпирического материала: тот же Черкизон ушел в прошлое, как барахолки и колхозные рынки времен застоя, а внятного описания, чем все они являлись, так и не осталось.

Объяснять это умолчание можно по-разному: с одной стороны, рынки очень привычная часть нашей жизни, в которой, кажется, и нечего изучать. Тем более что интерес к повседневности в России всегда был развит слабо. С другой стороны, рынки у нас все время оказываются как бы «теневой зоной», до конца не вписывающейся в представления государства о самом себе, а значит, неудобной для изучения. Скажем, что такое восточный базар? Это не просто экономический феномен, но удивительное пересечение социальных, религиозных и экономических практик. Это место для обмена информацией и формирования «общественного мнения», в конце концов, говоря современным языком, это главное публичное пространство восточного города. Он плотно вписан в систему общественных отношений: не случайно харталы — закрытия лавок — на Востоке всегда считались событиями чрезвычайными, имевшими далеко идущие политические последствия. В европейской традиции рынки обеспечивали устойчивость связей между городом и деревней, а также между отдельными городами, они «сшивали пространство» и тоже являлись неотъемлемой частью социального ландшафта. У нас же обе эти функции рынка — формировать публичность и «сшивать пространство» — государство старалось оставить за собой. Поэтому рынок часто выглядел его невольным конкурентом и оказывался «свернутым», действующим вполсилы — до очередного государственного коллапса, когда наконец-то это подводное рыночное течение русской жизни вдруг выходило на первый план и становилось организатором повседневных связей. Разумеется, до очередного усиления государства — и так по кругу.

Понятно, что сказывались и географические, и социальные особенности нашей страны. Царская Россия знала трехступенчатую систему торговых связей с ярмарочной, развозной и стационарной торговлей, но главную роль играли два первых типа отношений. На ярмарках и развозе, а не на успехах собственно стационарных лавок и рынков поднялся наш динамичный и успешный слой купечества. Можно сказать, что ярмарка, этот базар «по случаю», способный сворачиваться и разворачиваться, когда необходимо, сопровождающийся обширной развлекательной программой, оказалась наиболее востребована в нашей системе общественных связей. И она вполне соответствовала пульсирующему характеру рыночных отношений в стране.

Только в эпоху поздней империи стало расти значение стационарной торговли, причем в современных форматах — магазинов и пассажей.

Стационарные рынки все это время были незаметной рабочей лошадкой экономики: они действовали в каждом губернском и уездном городе, а в крупных центрах число таких базаров доходило до десятка. Их основной функцией было обеспечение горожан массовыми товарами повседневного спроса, как правило, производимыми в самом городе и окрестных деревнях (так формировались мучные, сенные, дровяные, мясные, рыбные, овощные и прочие ряды, а также конские базары). Торговцами выступали как сами горожане (они по закону могли строить на базарах свои лавки и перекупать товар у производителей), так и крестьяне, торгующие с возов и саней. За порядком и санитарией следил избираемый постоянными торговцами базарный староста: государство как бы признавало рынок территорией особого регулирования.

Тогда же, во времена царской России, возник феномен этнических рынков. Во второй половине XIX века страна стала обживать Дальний Восток — территория колоссальная, населения практически нет, граничит с двумя крупными империями: Китаем и Японией. Понятно, что нужны чиновники, гарнизоны — а кто их будет обслуживать? На спрос откликнулись китайцы, которые накануне революции составляли до 10 процентов жителей Дальнего Востока. Вся мелкая и средняя торговля оказалась под их почти монопольным контролем, причем манзовские рынки (китайцев называли манзами) просуществовали вплоть до 1929 года, то есть до ужесточения сталинской репрессивной политики.

Как стать своим человеком на блошином рынке

В конце XIX — начале ХХ века, еще до революции, шли бесконечные споры о том, не стоит ли ограничить китайскую торговлю на территории России. В частности, барон Андрей Корф, генерал-губернатор Приамурья, видел большую опасность от «водворения и размножения китайских купцов в крае». Однако абсолютно все высокие совещания и министерства признавали: ничего поделать с этим нельзя. Исследователь Дальнего Востока Владимир Арсеньев справедливо писал, что удалить китайских торговцев значило бы оставить наших горожан и крестьян без кредита и товаров первой необходимости. Сила «китайского менеджмента» уже тогда представлялась бесспорной: участие служащих в предприятии, стремление как можно чаще оборачивать капитал, даже распродавая товар по бросовым ценам, кредитование крупными фирмами мелких делали китайских купцов конкурентоспособнее их российских собратьев. Возможно, последние тоже переняли бы схемы работы манзов, но в тот исторический период для этого просто не хватило времени. Китайский рынок снова пришел в Россию только после перестройки.

Быстрый разворот

Советская власть, как уже отмечалось, для большинства населения страны началась с появления сухаревок: площадок непрофессионального обмена и мелкой розничной торговли. Собственно, только они спасали от голода широкие слои населения при полном разрушении всех цепочек поставок. С началом НЭПа отчасти восстанавливается дореволюционная система торговли, кое-где даже реанимируются ярмарки, но вскоре государство берет верх, и рынок окончательно дискредитируется, уходит в теневую сферу, оборачиваясь колхозными базарами и барахолками времен застоя.

Спецификой советского рынка отныне становится спекуляция и затейливый симбиоз с государственно-кооперативной торговлей. По данным официальной статистики, колхозный рынок в разные периоды существования СССР занимал от 2 до 16 процентов сектора советской внутренней торговли, но официальные цифры мало о чем говорят. Теневой оборот советского базара вряд ли будет когда-нибудь точно подсчитан, а вклад его деятелей в переход страны к рыночной экономике оценен. Своя этническая окраска торговли, что характерно, проявилась и в советскую эпоху: колхозные рынки стали ключевым элементом огромной и разветвленной системы межрегиональной торговли, по которой шел поток овощей, фруктов и цветов из Средней Азии и с Кавказа, причем в сознании массы советских людей торгашество стало ассоциироваться с лицами кавказской национальности.

С коллапсом Советского Союза на территории страны повсеместно стали появляться новые сухаревки — сначала на месте старых колхозных рынков, а потом, с увеличением числа российских челноков (научившихся такой торговле у поляков), уже на месте закрывшихся заводов и стадионов. В этом не было чего-то удивительного.

На самом деле способность к быстрому развертыванию при благоприятных обстоятельствах изначально заложена в модели русского рынка, которого в тихие времена как бы нет, но который — чуть что — готов заиграть ярмарочными красками нового «Шанхая».

На заре 90-х челночный товарооборот между Россией и Турцией и Россией и Китаем был сопоставим по объемам, но вслед за китайскими товарами шел «китайский менеджмент», знакомый нашей стране еще с XIX века, поэтому жители Поднебесной оказались среди главных деятелей постсоветского рынка. Вновь возродился кяхтинский пиджин — особый язык приграничной торговли между КНР и Россией, заработали чифаньки (китайские кафе для своих), появились русские рынки в Китае (крупнейший пекинский — Ябаолу), а также логистические хабы в Киргизии (Карасу и Дордой).

К середине 90-х постсоветские рынки достигли пика своего развития: обзавелись буквально всем — от собственных «крыш» и сетей карманников (моему коллеге Дмитрию Тимошкину доводилось опрашивать этих тайных участников торговли: средняя прибыль карманника за день на иркутском рынке в период его расцвета могла составлять до 10 тысяч рублей) до русских продавцов и штата дворников. Впрочем, медпункт, канализация и водопровод, как правило, так и оставались недостижимыми благами цивилизации. Вскоре вместе с китайскими рядами стали возникать другие, в первую очередь киргизские. При этом наши рынки так и не превратились в настоящие восточные базары или в постоянно действующие европейские торговые площади: с самого момента их возникновения и до заката они считались временными конструкциями, как бы ждущими своего часа, чтобы снова свернуться. Реальной легализации рынка даже в системе рыночной экономики так и не последовало.

Ну а час икс настал во второй половине нулевых. Государство стало закрывать рынки или вытеснять их на окраины городов тогда, когда стало понимать: это не вызовет серьезного социального протеста. Крупные внешнеторговые и транспортно-логистические фирмы стали переходить на современные форматы торговли, насытили массовый спрос. В широких потребительских слоях стало неприличным одеваться в китайское — и пространство шанхайской ярмарки стушевалось, мигрировало куда-то на периферию крупных городов.

Что осталось? Остался, безусловно, китайский менеджмент: он перенаправил потоки своих товаров во вновь открывшиеся моллы и разветвленную сеть мелких китайских рынков, как осколки зеркала, разбросанных по стране. Сегодня, с ростом финансовой нагрузки на российские домохозяйства, эти рыночки снова выполняют свою важную функцию — обеспечивают товарами первой необходимости малоимущие слои населения. Живут и будут жить блошиные рынки. Базары заняли привычное скромное место эпохи стабильности, где сложилась разветвленная, с современными технологиями, система крупного и мелкого опта, транспортно-логистических компаний, многочисленных ритейлерских сетей. До новых катаклизмов?