Со времени первых демократических выборов (в 1989 году избирали делегатов на I Съезд народных депутатов) прошло 30 лет. Тогда начинающим политикам доверяли и на них надеялись, теперь между властью и обществом кризис доверия, которым озабочены все — от администрации президента до социологов.
Ценности россиян не определяют их поведение, а что определяет — непонятно
Фото: Анатолий Жданов, Коммерсантъ / купить фото
Ну а главная проблема — падение доверия к выстроенной системе: с ее партиями, принципами управления и харизмой власти.
Если еще три года назад замеры социологов показывали, что конфликт между властью и народом в России считают самым острым 32 процента опрошенных, то сегодня такие взгляды разделяют уже 45 процентов россиян. Граждане и управленцы идут на рекорд взаимного отчуждения — безо всяких революций, стабильно. Видимо, ввиду таких проблем даже заметный юбилей — 30-летие первых демократических выборов народных депутатов — затушевывается: история тех событий так и не обрела своей «бронзовой версии» и не стала предметом массовой народной ностальгии. Всерьез апеллировать к опыту 30-летней давности будто никому не интересно, настолько он далек и не привязан к нашей действительности.
— В России конкуренция на политическом рынке возникла раньше, чем на товарном: маркетинговых исследований еще не существовало, а рейтинги политиков уже пользовались спросом,— рассуждает Леонтий Бызов, ведущий научный сотрудник Института социологии РАН.— Я даже помню момент, когда впервые стал применять слово «рейтинг» на рубеже 1989–1990 годов, заимствовав его из шахматной лексики. Тогда это было в новинку. Сейчас это слово почти ничего не значит: когда ты спрашиваешь людей о том, что для них неважно (вроде ситуации в российской политике), то и ценность полученных ответов оказывается мала.
Сегодня, по замечаниям участников процесса, идущий вниз рейтинг политического деятеля будет иметь последствия скорее не для него самого, а для настроений россиян, которые потребуется либо изменить, либо затушевать, подумав над формулировкой вопроса.
— В каких случаях власть интересуется общественным мнением? — рассуждал на круглом столе в «Никколо-М» Григорий Кертман, ведущий аналитик ФОМ.— Изучать, как воспринимаются месседжи и имиджи тех или иных политиков, неблагодарное дело, потому что внятных имиджей и месседжей (не то что программ) фактически нет. Поэтому задача социолога сводится к тому, чтобы предсказать возможность электорального бунта, как в Хабаровске. Или, симметрично, определить градус лояльности на местах. В каком-то смысле это ужасно, но это учит нас работать с проблемным фоном, изучать «социальную атмосферу», что может пригодиться, когда политическая конкуренция снова станет реальностью.
Общественное мнение, превратившееся в погодное явление, и социологи, все чаще понимаемые как придворные метеорологи или астрологи,— тоже своеобразный итог минувшего 30-летия. Глава департамента администрации президента РФ, отвечающего за работу с экспертными организациями, Евгений Михайленко такому положению дел скорее рад: если раньше социологи, выполняя госзаказы, стремились сами предложить администрации свои вопросы, то сегодня, по словам чиновника, «взаимодействие настолько плотное, что такого не происходит: темы выбираются совместно и превращаются в формулировки». Почему-то предполагается, что именно такой механизм работы обеспечивает точность взгляда и адекватность социальных прогнозов. Как признался Михайленко, «без ложной скромности скажу, мы не видим недостатков в нашей системе мониторинга общественного мнения».
От перемены показателей
В замкнутой и непротиворечивой системе российского управления ключевым параметром, связывающим волю народа с судьбой конкретного чиновника, считается «оценка эффективности» деятельности последнего. Мараковали над ней долго: с 24 критериев оценки сократились до 15, во многом за счет отсева различных социологических показателей. Так, теперь для губернатора жизненно важными являются только два показателя, связанные с общественным мнением,— доверие к нему самому и к президенту РФ во вверенном регионе (для министерств и ведомств социологических критериев больше).
— Мы только недавно, после серии мозговых штурмов, стали говорить о доверии как о ключевом индикаторе,— сообщил Евгений Михайленко.— Потому что он включает в себя и оценку ресурсности чиновника, и оценку его результативности.
Кому-то эти мозговые штурмы могут напомнить игры со статистикой в России («Огонек» писал о них в № 3 за 2019 год): поиски той линейки измерений, которая выдавала бы наиболее благоприятные цифры. Как показывает практика, опросы об одобрении деятельности политиков оказываются к последним более критичными, чем более мягкие опросы о доверии (точно так же, как опросы о счастье выдают более благоприятный фон общественных настроений, чем опросы о благополучии: вроде бы изучаешь одни и те же явления, а получаешь существенную разницу в ответах, главное — следить за руками). Впрочем, существует еще и своя «социологическая мода».
— Раньше по умолчанию предполагалось, что развитие страны прежде всего зависит от формирования новых отношений собственности и демократической политической системы, соответственно был спрос на социологию такого рода,— рассказывает Игорь Задорин, руководитель исследовательской группы «ЦИРКОН», недавно презентовавшей как раз масштабное исследование уровня доверия в российском обществе.— Потом сочли, что все дело в институтах. Сейчас, вероятно, решено, что все зависит от социокультурного состояния общества, от межличностного доверия. И внимание приковано к новому параметру.
Толка от перебора вариантов, однако, немного. Открытия везде приблизительно одинаковые: укорененных представлений о собственности нет, развитые институты отсутствуют и доверия тоже днем с огнем не сыщешь (хочется добавить: а страна между тем стоит!). Показательно, что социологи ЦИРКОНа, проведя масштабное и дорогое исследование о социальном капитале доверия, сами же опровергли все свои первоначальные гипотезы.
— Предполагалось, что в российском обществе существуют достаточно представительные отдельные группы, члены которых придерживаются определенных ценностей, поступают в соответствии с ними и имеют друг к другу некоторое доверие,— поясняет Игорь Задорин.— Мы расспросили россиян о самых важных для них ценностях и посмотрели, как последние сказываются на их практических взглядах на жизнь, страну. Оказалось, что почти никак. Даже декларируемая религиозность не определяет отношение человека к некоторым дискуссионным вопросам и практикам. Скажем, приверженцы православия могут выступать за допустимость эвтаназии и абортов, почитающие семейные ценности допускать разводы и измены, самоутверждающиеся индивидуалисты позитивно относиться к Ленину и Сталину и т.п. В головах россиян совершенная мешанина и идеологическая эклектика.
Вот и получается, что ценности, уровни доверия — отдельно, а конкретные действия человека — отдельно, проистекают из неведомого источника народной души, никак не связанного с теми установками, о которых россияне рассказывают социологам. Сотрудники ЦИРКОНа отметили, что их открытия — вызов для управленцев, поскольку работать с обществом, лишенным внятных социальных групп, сложно. Впрочем, государственная машина, только заинтересовавшаяся доверием, вряд ли скоро слезет с нового конька, выжав из него максимум бюрократической пользы для отчетности.
Впрочем, не только у россиян декларации расходятся с поступками, у власти «целевые показатели» с реальными решениями тоже не в ладу.
— Я вам так скажу: в условиях нынешней системы, если есть показатели, которым нужно следовать, мы будем им следовать почти самозабвенно,— признавался на Грушинской конференции Сергей Хайкин, советник руководителя Федерального агентства по делам национальностей в России.— Причем в логике системы заложен рост этих показателей. Про наше ведомство скажу: к 2025 году мы, видимо, чтобы выглядеть хорошо, должны будем до экстаза дойти в своем восторженном отношении к другим национальностям. Доверие, принятие, разнообразие — все вырастет! К реальности это, впрочем, может не иметь никакого отношения.
Ну а кто-то считает, что низкий уровень доверия и сплоченности в российском обществе вообще наш стратегический ресурс. Доцент МГИМО МИД России Алексей Зудин, например, комментируя данные ЦИРКОНа, заключил, что «общество доверия уязвимо: оно является легкой добычей недобросовестных субъектов. Так, например, шведов, показав им пару подложных видеороликов, смогли убедить, что их страна не принимала Олимпийских игр. Россиян не проведешь!». Мы и настоящим роликам не поверим, и социологов вокруг пальца обведем — чем не причина для гордости.
Добиться искренности
Между тем все эти игры с показателями и попытками не представлять, а представляться порождают диковинный запрос на «новую искренность».
Горячая тема для социологов: где россияне ведут себя искреннее — в соцсетях или соцопросах, онлайн или офлайн? Горячая темя для политологов: как создать имидж нового «искреннего политика», за которого проголосовали бы избиратели? На каком языке он должен говорить, какие идеи исповедовать
— Понятно, что старые проверенные образы вроде «крепкого хозяйственника» безнадежно устарели — им не верят, сейчас нужна свежесть и непосредственность коммуникаций с народом, «новая искренность»,— пояснил один из спикеров Конгресса РАПК Евгений Минченко, президент коммуникационного холдинга «Минченко консалтинг».
Петр Быстров, член правления РАПК, проведя большое исследование настроений электората во Владимирской области (где протестное голосование в 2018 году привело к неожиданной смене губернатора), пришел к выводу о важности эмоций в электоральном процессе: когда голосуют против, руководствуются «личной неприязнью» к конкретному кандидату, а формируется эта неприязнь как из ошибок самого кандидата, допущенных им в период работы в должности губернатора, так и из ошибок команды, занимавшейся его технологическим сопровождением.
В этом смысле лозунг: «Голосуй сердцем» — один из немногих актуальных артефактов в истории российского представительства.
Перехитрить неискренних респондентов, докопаться до их подсознания — тайная мечта социологов. Сотрудники ВЦИОМа, например, признались, что очень хотят проводить «валидационные исследования»: респондент сказал социологам, что придет на выборы, а сам не пришел — здорово бы наведаться к нему повторно и спросить, почему. Комментируя инициативу, коллеги тут же заметили: станем прокуратурой… Тоньше действовать позволяют IT-решения, на которые сегодня (не меньше, чем на доверие) возлагает свои надежды власть, заинтересовавшись меритократией и тотальной эффективностью.
— Когда мы проводим общероссийский опрос, то на уровне отдельного региона, где охватываем максимум 50 человек, почти ничего не видим,— поясняла Юлия Баскакова, руководитель практики социального моделирования и прогнозирования департамента исследований ВЦИОМ.— Но с этим можно работать, используя данные статистики и масштабируя с их помощью наши результаты, в США, например, уже научились таким технологиям. Нужно уметь прогнозировать все на очень маленьких участках и на очень малых выборках.
При этом парадоксальным образом не замечается, как две тенденции — к усилению контроля над обществом и к увеличению в нем капитала доверия — противоречат друг другу, обнуляя усилия уважаемых экспертов и чиновников. Один показатель поднимаем, второй падает, за второй беремся — первый проседает… Чудеса!
И стоит ли удивляться открытию Алексея Куртова, президента РАПК, о нашем будущем: согласно обобщенным психологическим тестам, Россия остается одной из немногих стран, где респонденты, которых просят изобразить тремя кружочками прошлое, настоящее и будущее страны, рисуют три непересекающихся кружка, из которых прошлое — самый большой, а будущее — самый маленький. Наше будущее не то что бы не вытекает из настоящего, а даже как-то шифруется: чтобы не подглядели и не сглазили. Ждем, когда кто-то из экспертов объяснит, что и это — повод для национальной гордости.