Зачем понимать китайские новости

Замедление темпов роста ВВП в Китае в течение уже нескольких месяцев рассматривается как главная новость мировых финансовых рынков. Китайские новости наряду с новостями ФРС США определяют текущие колебания рынков уже несколько лет, и они все менее понятны массовым инвесторам из-за пределов Китая. Для того чтобы избавиться от «китайской мифологии», провоцирующей волатильность, рынкам необходим более точный взгляд на процесс китайских экономических реформ, осуществляемых в последние годы.

В начале марта игроки на мировом фондовом рынке в отсутствие содержательных конъюнктурных новостей — например, о «Брексите» — почти полностью переключили свое внимание на китайские новости. Тем более что в начале марта в Китае стартовали «две сессии» — ежегодные заседания Всекитайского комитета Народного политического консультативного совета Китая (ВК НПКСК) и Всекитайского собрания народных представителей (ВСНП), на которых выступал премьер-министр КНР Ли Кэцян,— главные события политической жизни страны. Мало кто из инвесторов интересовался, почему глава китайского правительства избрал для своих заявлений именно «две сессии». Рынки, исходя из их реакции, в большей мере заинтересовали заявления Ли Кэцяна о налоговом стимуле для поддержания роста экономики КНР — о снижении НДС для промышленных предприятий с 16% до 13% и о расширении пакета поддержки малого бизнеса в КНР на 30%. Помимо этого на заседаниях ВСНП (китайского парламента, контролируемого Компартией) и ВК НПКСК (консультативного органа, объединяющего представителей власти, армии и деловых кругов и представляющего в том числе интересы Всекитайской федерации промышленности и коммерции) говорилось о широком спектре тем, имевших непосредственное отношение к будущему росту ВВП Китая (снижение таргета по которому с 7% до 6–6,5% является одним из наиболее важных событий для рынка наряду с торговой войной США и КНР и «Брекситом»), но оставшихся китайскими внутренними новостями — за пределами Китая они почти не обсуждались.

Парадоксально, но в Китае, несмотря на сложный и ритуализованный политический язык, мало что скрывается из реальных планов власти и регуляторов: во многом китайская политическая система для этого не приспособлена и привыкла к тому, что по крайней мере за пределами КНР содержание сообщений будет пониматься плохо или в целом не считываться. В Китае вообще давно уже перестали удивляться «трудностям перевода» с китайского и сложностям помещения их во внутрикитайский контекст. Например, новость о налоговом стимулировании и существенном снижении НДС была предсказуема: она соответствует курсу экономической политики последних лет, открыто провозглашаемой китайскими властями.

В той же степени не стало сенсацией и заявление Ли Кэцяна, а также последовавшие за ним комментарии Народного банка Китая о компенсирующем механизме управления курсом юаня: он вызвал определенное разочарование инвесторов, следящих за ним как за одной из главных тем переговоров США и КНР по новому торговому соглашению — в ING, например, характеризуют его как «расплывчатый». А почти одновременно МВФ выпустил большую работу по эволюции режима валютного курса КНР, в котором очень подробно описал события 2005–2015 годов вокруг юаня (так называемая двусторонняя гибкость обменного курса китайской валюты) и на рынках офшорного юаня. Выводы экономиста МВФ Сонали Дас совпадают с тем, что провозглашалось на заседании ВСНП, и мало напоминают рыночные рассуждения о будущем валютного курса в Китае. Впрочем, работа госпожи Дас и ее коллег технически сложна — обычно такие статьи на рынке не цитируются. Но так же сложен и сам процесс реформ в КНР в последние годы: новости процесса в минимальной степени подходят для реакции на него мировых рынков, при упрощенном понимании это часто просто ложные сигналы.

Для России, по крайней мере часть рынков которой имеет определенное сходство с китайскими (см. статью на стр. 13 об облигационном рынке КНР и РФ), понимание смысла происходящего в экономике КНР еще более важно, чем для США и ЕС. Тем более это актуально, поскольку, в отличие от западных стран, связанных с китайской экономикой преимущественно посредством товарных потоков, Россия делает основную ставку на развитие инвестиционного, а не торгового сотрудничества. Взаимно обе страны связаны средними по размеру прямыми инвестициями: в 2017 году ПИИ из КНР в Россию составили $6 млрд (в основном это сырьевой сектор), ПИИ из России в КНР — $0,7 млрд. Доля российского экспорта в Китай от всего российского экспорта — около 12%, она постоянно растет. Китайский экспорт в Россию — это 3% от всего китайского экспорта. Чуть более важна доля Китая во внешнем долге компаний РФ — это около 6%. Основной среднесрочный тренд в торговых отношениях двух стран — рост агроэкспорта из России, технологическая кооперация в отдельных отраслях хайтека, а также успешные попытки интеграции китайского e-commerce в российский рынок онлайн-торговли.

Но чего ждать от Китая дальше? Что будет происходить с китайским энергетическим рынком, будет ли КНР поддерживать нынешние объемы инвестиций в промышленный сектор, как будет развиваться китайский внутренний рынок цифровых технологий? Ответов на десятки такого рода вопросов в работах академических экономистов (и в официальных плановых документах и отчетах ведомств КНР) существенно больше, чем в комментариях банковских аналитиков.

Важная часть пакета реформ, за реализацией которого следят намного меньше, чем за международными переговорами председателя КНР Си Цзиньпина,— ликвидация диспропорций, вызванных простимулированным ростом китайской экономики в 2005–2015 годах. Так, значительные усилия властей КНР по развитию зеленой энергетики во многом направлены на устранение диспропорции в топливно-энергетическом комплексе КНР, доминантой которого стала угледобывающая промышленность, ощутившая эффект от либерализации цен. В качестве другого примера диспропорций можно привести закрытость рынков для части иностранных инвестиций до 2018 года, ставшую причиной относительно низкого уровня развития сетевого розничного ритейла в КНР и специфического развития цифровой торговли — при относительно низкой интернетизации Китая компании этого сектора отличаются своим масштабом и влиянием на мировом рынке. Важны и плохо замечаемы за пределами Китая проблемы рынка недвижимости КНР (страна в силу уникально высокой нормы сбережений имеет принципиально иное, нежели в большинстве сопоставимых юрисдикций, устройство строительного рынка и связанного с ним финансового сектора), и приоритеты во внешней торговле, и процессы, связанные с изменением регионального устройства КНР (Китай — страна с показательно большей, чем, например, в России, самостоятельностью региональных правительств и с большой долей их налоговых доходов в сравнении с центральным правительством — этим КНР отчасти более похожа на страны ЕС).

К тому же просто следить за китайской статистикой, абстрагируясь от новостного фона, недостаточно — нужно понимать особенности ее формирования. В марте главной сенсацией в мире макростатистики стала публикация исследования американского Brookings Institute, указывавшего на систематическое завышение ВВП КНР с 2005 года в силу устройства системы сбора и корректировки статданных в Китае. Но воспринимать это исследование как свидетельство заговора китайских чиновников (как в основном работу и восприняли за пределами КНР) не стоит: эксперты Brookings Institute подробно объясняют, как именно следует анализировать цифры макростатистики КНР и в чем их особенности, подвергая сомнению не ее честность, а сопоставимость с оценками ВВП в ЕС и США. Отметим, что наибольший интерес исследование вызвало у финансовых аналитиков самого Китая — они, видимо, лучше понимают, о чем на самом деле речь.

«Трудности перевода» в ближайшие годы, видимо, будут усугубляться, ведь даже четко обозначенная китайскими властями стратегия переориентации промышленности страны на удовлетворение внутреннего спроса и развитие внутренних финансовых рынков была воспринята снаружи скорее как риторика, чем как план действий, несмотря на то что подтверждений тому, что происходит именно это, уже много. Между тем изменение качества роста ВВП Китая в ближайшие годы почти неизбежно приведет к снижению темпов номинального роста ВВП при параллельном росте внутреннего потребления, возможном увеличении безработицы и при ряде условий при укреплении юаня, росте доли услуг в ВВП и других последствиях.

Дмитрий Бутрин