Борьба с системой принуждения по-молдавски

В Республике Молдова 12 лет реформируют учреждения интернатного типа для детей — за это время количество детей в детских домах и интернатах снизилось более чем в десять раз, появилось 12 типов социальных услуг для семьи и детей. Почему власти бедной постсоветской страны решились на долгую и трудную реформу, кто им в этом помогает и при чем тут школьная инклюзия, рассказывает специальный корреспондент “Ъ” Ольга Алленова.

Гейткипинг в сфере социального сиротства — деятельность государственных социальных органов, направленная на предотвращение попадания ребенка в закрытые детские учреждения и включающая в себя поддержку неблагополучных и замещающих семей, образовательные программы для родителей и специалистов, работающих с семьей.

«Когда мы с братом вернулись домой и пошли в обычную школу, над нами смеялись»

Я встречаюсь в Кишиневе с молодыми людьми, которые приехали из разных районов Молдовы, чтобы рассказать о том, как государственная реформа системы интернатного ухода за детьми отразилась на их жизни.

Многие из них еще несколько лет назад жили в интернатах и детских домах. Когда в стране началась реформа детских интернатов, они вернулись домой, а повзрослев, решили объединиться в «консилиум выпускников», чтобы при поддержке благотворительной организации «Люмос» добиваться закрытия всех интернатов и детских домов в стране. Британский фонд «Люмос», основанный в 2005-м британской писательницей Джоан Роулинг и работающий в 34 странах мира, пришел в Молдову в 2006 году, а уже в 2007-м здесь началась реформа детских домов и интернатов. «Одно из направлений работы "Люмоса" — участие детей в обсуждении их проблем и принятии решений,— рассказывает директор фонда "Люмос" в Молдове Домника Гыну.— Мы должны слушать детей, когда решаем их судьбу».

Молодые люди, которые пришли на встречу, рассказывают о своем прошлом.

— Я попала в интернат, потому что меня не взяли в школу в моем поселке,— вспоминает Ирина.— Когда началась реформа, интернат закрыли, я вернулась к родителям и пошла в обычную школу. Школа тогда уже стала инклюзивной. Но было очень тяжело. Одноклассники меня не принимали. Я одевалась не так, как они, старомодно. Я плохо говорю, у меня ДЦП, спастика. Со мной никто не общался. Но потом они ко мне привыкли, не избегают меня, и я счастлива.

Теперь Ирина совершеннолетняя и мечтает устроиться на работу. В Молдове успешно реформируют сиротские учреждения, но проблемы трудоустройства инвалидов не решены. «Люмос» планирует решать эти проблемы вместе с молодыми людьми, выстраивая систему поддержки уже для взрослых.

— Папа пил, бил маму, мама убежала, мы голодали, мы уехали к бабушке, чтобы нам было что кушать,— ровным голосом рассказывает Анна.— Но у бабушки не было денег. И она отдала меня в интернат. Позже, при помощи «Люмоса», бабушка оформила опеку и стала получать ежемесячное пособие на мое содержание.

Анна учится в колледже, получает стипендию как сирота и живет в общежитии.

Диана — девушка маленького роста, с печальным лицом:

— У меня ДЦП, родители отдали меня в интернат, потому что в обычную школу меня не брали. Я много там плакала. Мои родители не пили. Когда появился «Люмос», меня вернули домой. Но после интерната в обычной школе было тяжело. Меня не хотели видеть. Мою младшую сестру из-за меня дразнили, с ней тоже никто не дружил, хоть она здоровая. Но через год это прошло. Я училась по другой программе, но у меня хорошая память, и я часто помогала вспоминать одноклассникам разные детали по русскому языку или истории. Я самостоятельно учила русский, по телевизору. Мне никто не помогал. В нашем классе я лучше всех знала русский. Они стали ждать от меня подсказок и так подружились со мной. Я была так рада! Я очень маленького роста, но сейчас я этого не замечаю.

Я спрашиваю ребят, помнят ли они что-то хорошее об интернатах, в которых жили.

— Мы с братом убегали оттуда, прыгали через забор, и нам казалось — мы на свободе,— вспоминает Мария.— Вот это чувство я вспоминаю.

— В интернате у всех общая одежда,— говорит Аня.— Одинаковая.

— Она стирает твои особенности, соглашается Диана.— Девочки похожи на мальчиков, у девочек короткая стрижка, носишь то, что тебе дают.

— Когда мы с братом вернулись домой и пошли в обычную школу, над нами все смеялись,— говорит Мария.— Мы носили одинаковые куртки, и я была пострижена как мальчик.

— Неужели ничего хорошего не можете вспомнить? — уточняю я.

— Ничего хорошего там не было,— отвечает Виктор.— В интернате дети не получают внимания. Их не спрашивают, чего они хотят. У них нет выбора. Мой друг жил в интернате, мы с ним в одной школе учимся. Он весь год ходил в одной одежде. Воспитатели не давали им новые вещи, складывали их на складе.

Родители Виктора уехали в Россию на заработки, связь с ними прервалась, он попал в патронатную семью. Потом уехала на заработки и патронатная семья, а подросток оказался в детском доме. Но это не обычный, а общинный детский дом, в нем живут всего десять детей. «В моей школе знают, что я из общинного дома,— говорит Виктор.— Раньше я стеснялся, а сейчас ко мне друзья из класса приходят в гости. Они говорят, что я хорошо живу, хотя у них есть семьи».

Виктор живет в городе Флорешты, к нему мы и отправляемся в гости.

«Без разрешения детей мы не входим в их комнаты»

Общинный дом во Флорештах — альтернатива интернату и один из результатов реформы. Он был построен на средства «Люмоса», но содержит его государство.

— Невозможно устроить в семью абсолютно всех детей,— говорит Домника Гыну.— Есть подростки, которых невозможно реинтегрировать в биологические семьи, а идти в патронатные они отказываются. Есть дети с тяжелыми формами инвалидности.

Во Флорештском районе два общинных дома, в каждом живут десять детей до 18 лет. У каждого ребенка — своя отдельная комната. В общих зонах можно делать уроки, смотреть телевизор, сидеть в интернете, заниматься рукоделием.

Мы приехали днем, не все дети к этому часу вернулись из школы, так что заглянуть мы смогли не во все комнаты. Директор объяснил: «Без разрешения детей мы не входим в их комнаты, это их личная жизнь, личное пространство».

У Виктора небольшая комната с собственным шкафом, письменным столом и кроватью. Ему 17, он хочет стать программистом, умеет хорошо готовить, ходит в общеобразовательную школу и спортзал. О родителях говорит скупо: уехали работать в Москву, потом были лишены родительских прав.

В общинном доме работают восемь социальных педагогов, директор и повар, а еще на полставки — уборщица, которая следит за чистотой на территории общего пользования. В своих комнатах дети убирают сами. К каждому ребенку прикреплен «значимый взрослый» — человек, который общается с конкретным ребенком, знает о его проблемах, реагирует на его эмоции. Получается, что соотношение детей и взрослых здесь один к одному. Социальные педагоги работают посменно — сутки дежурят, двое суток отдыхают. Это значит, хотя бы два дня в неделю каждый ребенок видит своего значимого взрослого. В общинном доме могут разместить детей с десяти лет, но в особых случаях, когда речь идет о братьях и сестрах — с шести лет. Дети младше шести лет здесь жить не могут — считается, что потребности маленьких детей могут быть удовлетворены только в семье.

В Молдове осталось два детских дома старого типа, в которых живет 40 детей с тяжелыми и множественными нарушениями развития. Власти планируют закрыть и их, говорит Домника Гыну.

С прошлого года каждому ребенку в системе социальной опеки государство выдает карманные деньги — 10 лей в день. Это касается детей в патронатных семьях и в общинных домах. Карманные деньги — это способ научить ребенка планировать бюджет.

В 18 лет из общинного дома уходят. Исключение — те, кто продолжает учебу в образовательном учреждении и не имеет общежития. В этом случае им разрешают остаться до окончания обучения.

Квартиры сиротам в Молдове не дают. После ухода из общинного дома молодые люди получают пособие, на которое могут снимать квартиру. Считается, что за год можно найти работу и встать на ноги. При этом в 2017 году правительство одобрило госпрограмму постинтернатного сопровождения, и в Кишиневе начался первый пилотный проект. Во Флорештском районе в прошлом году на постинтернатном сопровождении находились 38 молодых людей.

В Молдове существует два типа общинных домов — для детей в ситуации риска и для детей и взрослых с тяжелыми и множественными нарушениями развития (ТМНР). Во Флорештах есть только общинный дом первого типа, так что четыре местных ребенка с ТМНР живут в другом регионе страны.

Население Молдовы — более 3 млн человек, из них около 1 млн постоянно выезжают в другие страны на заработки. Около 700 тыс.— дети до 18 лет. Из них 2% — дети с инвалидностью. В 2005 году, до начала реформы в стране было 67 учреждений интернатного типа, в них воспитывалось 12 тыс. детей. Сегодня осталось 20 интернатов, в которых живут 1240 детей. За 12 лет реформы количество детей в детских домах, приютах и интернатах сократилось в десять раз.

«Мы поняли, что надо перенаправить финансовые потоки с интернатов на семью»

Флорешты — большой район, удаленный на север от центра страны. В советское время здесь было много фабрик, заводов, военный аэродром, танковая дивизия и три детских интерната. Сейчас район считается бедным, но здесь сумели выстроить такую систему социальных услуг, что все интернаты закрыли еще в 2014 году. В районе два общинных дома, в каждом по десять детей. Остальные дети живут в кровных или приемных семьях. Заместитель главы районной администрации Владимир Гутюм рассказывает: «У нас в районе много служб, которые занимаются социальными вопросами и не дают детям попадать в учреждения».

Я спрашиваю, почему район согласился развивать социальные услуги за счет собственных денег, ведь интернат финансировался из государственного бюджета и такое положение для района было выгоднее. Чиновник отвечает: «Раньше все интернаты подчинялись Министерству образования, но когда началась реформа интернатов, правительство перевело интернатные учреждения в подчинение местных органов власти. И вслед за учреждениями в местный бюджет перешло и финансирование. Посчитав все трансферы и расходы, мы поняли, что надо перенаправить финансовые потоки с интернатов на семью и социальные услуги». Начальник финансового управления Флорештского района Светлана Грыу подтверждает: «Годовой бюджет района на три интерната был $385 тыс. Сейчас бюджет района на все социальные услуги, в том числе на приемные семьи и общинные дома, в десять раз меньше».

— А качество услуг в несколько раз выросло, и дети живут дома,— дополняет Владимир Гутюм.

Во Флорештах живет 83 тыс. человек, из них 16 тыс.— дети. В 2007 году, когда страна начинала реформу, здесь было две общеобразовательные школы-интерната и интернат для детей с ограниченными возможностями, в них учились 236 детей из Флорешт и 158 детей из других районов Молдовы. Размещали их в интернатах по направлению ПМПК. «Дети получали услуги в интернате — ели, спали, учились, лечились,— а мы хотели, чтобы все это они получали в обществе,— вспоминает глава райотдела здравоохранения, социальной помощи и защиты семьи Петр Русу.— Человек должен знать, как купить хлеб, как пойти в школу, как пойти к врачу. Но многие дети прожили в интернатах много лет, и вывести их в общество было трудной задачей».

Сам чиновник в те годы не поддерживал реформу: «Мы не понимали, как и зачем все это делать. С нами много работал "Люмос", они возили нас в Великобританию, чтобы мы своими глазами увидели, как живут без интернатов, к нам привозили оттуда специалистов».

В 2007 году правительство приняло национальный план действий по реорганизации детских учреждений интернатного типа, который предполагал снижение количества детей в интернатах к 2012 году на 50%, а во Флорештах создали местный координационный совет по реформированию — он разработал собственный план реформы районного масштаба. Одновременно правительство Молдовы приняло стандарты качества по уходу за детьми в интернатах, и вскоре стало ясно, что оказывать качественные услуги ребенку в интернате значительно дороже, чем дома, вспоминает господин Русу.

— У нас тогда практически не было социальных услуг в районе, нужно было их создать,— говорит чиновник.— Мы проанализировали, какие дети и почему находятся в интернатах.

Вот какие данные получил районный координационный совет в 2009 году. 21% детей жили в интернатах, потому что их родители работали за границей. 11% — дети из многодетных семей, которые не справлялись финансово. 9% детей воспитывались одним родителем. 2,4% имели инвалидность, еще у 2,4% детей инвалидность имели родители. Около 2% детей пришли в интернаты из неблагополучных семей.

— Наш план предусматривал, что всех этих детей можно будет размещать в районных социальных услугах,— рассказывает Петр Русу.— Мы изучали личное дело каждого ребенка, ездили к ним домой, в села, узнавали, кто родители, какое окружение. На каждого ребенка был разработан индивидуальный план размещения. То есть к этому моменту мы уже знали, что одного ребенка можно вернуть в кровную семью, а другого — только в патронатную семью или общинный дом.

«Есть дети, которым мы не можем найти семью срочно»

Одновременно был принят закон о патронатном воспитании, разделивший услуги семейного типа на срочные, краткосрочные, долгосрочные и временные. «Есть дети, которым мы не можем найти семью срочно, но при этом ребенка нужно срочно забрать из семьи,— рассказывает господин Русу.— Мы в течение 72 часов обязаны поместить его в патронатную семью, где он может оставаться до 45 дней, это срочная услуга».

В патронатных семьях, а также в общинном доме ребенок может быть размещен и в «плановом порядке — до 12 месяцев (краткосрочная услуга) или до 18 лет (долгосрочная). Если же требуется временное размещение — патронатная семья принимает ребенка на срок, не превышающий 45 дней в году. Эта услуга называется передышкой и предоставляется родителям для того, чтобы они восстановили силы.

В патронатной семье может воспитываться не более троих детей. Другая форма семейного устройства — семейные детские дома — предполагает размещение до семерых детей, включая кровных. Здесь тоже могут оказывать услуги разного уровня срочности.

Зарплата патронатного воспитателя — чуть выше средней по стране, около €120. К этому добавляются пособие по уходу за ребенком и пособие по инвалидности, если она есть.

В 2018 году в семьях 34 патронатных воспитателей проживали 52 ребенка.

В процессе реформы отдали предпочтение патронатной семье, поясняет Петр Русу. Семейный детский дом по закону может существовать только на базе полной семьи, при этом родители в такой семье выполняют обязанности опекунов. Патронатным воспитателем может быть одинокий родитель, при этом он не является законным представителем ребенка, так что государству проще его контролировать. Патронатным воспитателем может стать человек, который прошел 50 часов обучения.

За качеством услуг в патронатных и опекунских семьях, в детских домах семейного типа, а также в общинных домах следит районная Служба по поддержке детей. Ее руководитель Аурика Бурлаку уточняет: патронатные семьи — это люди, которые официально трудоустроены, имеют социальный пакет, ежегодно проходят обучение и супервизию. На 15 патронатных воспитателей выделяется один руководитель службы качества, и на 20 детей — один социальный ассистент, который общается с детьми, наблюдает за их развитием и эмоциональным состоянием. Законным представителем ребенка может быть либо родитель (опекун) в семье, либо районное управление социальной защиты.

В отличие от патронатных родителей опекуны не имеют таких обязательств и привилегий. Законодательство Молдовы предусматривает разделение функций опеки на два типа. Если родитель уехал на заработки на несколько месяцев, то ребенок признается временно оставшимся без родительского попечения, и его временно устраивают под опеку к родственникам, которые не получают за это вознаграждения. Если ребенок остался без родителей, органы опеки выходят в суд, где ребенок получает статус, а его опекун — пособие. Сегодня в районе 276 детей временно находятся под опекой, 120 имеют статус оставшихся без родительского попечения.

«Опека не может поместить куда-то ребенка без заключения нашей комиссии»

Биологические семьи поддерживаются на уровне района и другими службами. В каждом городе или поселке при местном органе власти существует служба социальной помощи ребенку и семье. В ней работают общинные социальные ассистенты и социальные работники. Общинные социальные ассистенты — это специалисты с высшим образованием, которые работают с семьями, знают каждую семью, окружение, проблемы ребенка и составляют индивидуальный план для предотвращения разлучения с семьей. Такой специалист знает, где ребенок учится, лечится, какие услуги нужны его семье и кто их оказывает.

В каждом муниципалитете создана комиссия по защите детей, находящихся в трудной жизненной ситуации. Этот орган — ключевой посредник в жизни и судьбе ребенка. Комиссия сформирована из членов местного сообщества, в ней обязательно участвует глава муниципального образования, психолог, врач, педагог, два представителя от НКО, по двое сотрудников от местной и районной администраций. Комиссия созывается по требованию органа опеки и попечительства не позднее пяти календарных дней с момента обращения. На заседание комиссии обязательно приглашаются ребенок, родитель, общинный социальный ассистент, а также руководитель службы социальной помощи ребенку и семье. Если ребенок находится в замещающей семье, то на заседание приглашаются также патронатный воспитатель и руководитель службы, отвечающий за его работу.

Заключение комиссии направляется в орган опеки. «Эта комиссия не имеет ничего общего с органом опеки,— рассказывает Петр Русу,— опека не может ни одного ребенка куда-то поместить без заключения нашей комиссии».

Исходя из заключения комиссии общинный социальный ассистент составляет индивидуальный план для ребенка и семьи. Комиссия, ознакомившись с планом, может попросить изменить его, включить в него определенные мероприятия. Комиссия указывает территориальному органу опеки самую подходящую службу для ребенка, а если ребенок не может оставаться в кровной семье, выдает заключение о его запланированном размещении в замещающей семье.

«Наша задача — предупредить разлучение ребенка с семьей,— рассказывает глава комиссии по предотвращению институционализации Флорештского района Валерий Фурдуй.— Если все-таки невозможно оставить ребенка в семье, то одна из задач комиссии — принять решение о размещении ребенка в расширенную семью (к родственникам.— “Ъ”) или в патронатную семью».

Комиссия может рекомендовать общинному социальному ассистенту чаще навещать семью, наблюдать за тем, как ребенок выглядит, посещает ли школу, как взаимодействует со сверстниками. Она может дать рекомендации школе, а также любому органу власти, от которого может зависеть та или иная форма поддержки семьи. Иногда комиссия выдает заключение о необходимости адресной материальной поддержки — по словам Петра Русу, несколько раз срочный ремонт в доме помогал предотвратить разлучение семьи и ребенка. В адресной финансовой помощи участвует и «Люмос» — фонд может купить семье мебель или детскую одежду, но при этом специалисты фонда отмечают, что такая помощь должна быть разовой, чтобы семья не становилась иждивенцем.

Всего в районе создали девять социальных услуг. В их числе — мобильная бригада, которая выезжает в семьи и оказывает услуги всей семье — медицинские, психологические, юридические. В 2012 году в стране был принят закон о персональных ассистентах, работающих с детьми и взрослыми с первой группой инвалидности,— на следующий год такие штатные единицы появились в местной соцзащите. Чаще всего персональными ассистентами становятся родители. «Этот человек получает зарплату за свою работу (около €120.— “Ъ”), соцпакет, ему начисляется трудовой стаж и пенсия, но он обязан проходить ежегодно 30 часов обучения,— говорит специалист районной службы по поддержке детей в биологических семьях Людмила Кобзак.— У нас в районе сегодня 56 персональных ассистентов, 22 из них работают с детьми».

О результатах реформы чиновники рассказывают с особым воодушевлением: с 2007 года 82 ребенка были реинтегрированы в биологические или родственные семьи, 55 детей размещены в услугах патронатного воспитания. Дети из других районов, которые жили в интернатах Флорештского района, вернулись домой — под присмотр местных общинных социальных ассистентов, в сферу услуг своего района.

Примечательно, что две трети детей из общего числа, размещенных в интернатах Флорештского района, имели диагнозы, которые не подтвердились.

«Гипердиагностика в учреждениях интернатного типа — частое явление,— комментирует Домника Гыну,— и доказать, что врачи поставили неправильный диагноз, очень трудно, потому что врачам придется признать, что они совершили ошибку.

Но мы очень рады, что каждый на своем месте признал свою ошибку, и диагнозы были сняты».

За последние десять лет 350 детей, находившихся в ситуации риска, не разлучились с семьями. «Все это непросто нам далось,— вспоминает Петр Русу,— мы постоянно обучали глав сельских администраций, секретарей, всех членов местных комиссии по защите прав ребенка в трудной жизненной ситуации, социальных ассистентов, патронатных родителей, специалистов общинных домов. Труднее всего было донести мысль, что лучшее место для ребенка — это семья». Больше всего сопротивлялся реформе персонал интернатов. «Некоторые по сей день с нами не разговаривают,— говорит господин Русу.— Но мы работали в интересах детей». Часть бывших сотрудников интернатов перешла работать в новые услуги, а часть ушла на пенсию. Здания интернатов остаются на балансе района, поэтому в двух из них разместили общеобразовательные школы — по словам Петра Русу, здания интернатов ремонтировались чаще, чем школы. Еще одно здание разрушается, но это было старое здание на окраине поселка.

О проблемах, которые решить пока не удалось, чиновник тоже говорит откровенно: «У нас пока нет услуг для детей с тяжелыми и множественными нарушениями развития, поэтому четыре наших ребенка сегодня живут в интернатах в других районах Молдовы, и наша задача на 2019 год — вернуть их. У нас в районе еще есть дети с инвалидностью первой группы, которые ждут, когда у них появится персональный ассистент,— нам пока не хватает бюджета».

«Честно говоря, у нас в министерстве не было ни опыта, ни особого желания что-то менять»

Начальник департамента среднего образования Министерства образования, культуры и исследований Республики Молдова Валентин Круду — энергичный молодой чиновник, который на момент начала реформы детских домов и интернатов был заместителем министра. В Молдове тогда детские интернатные учреждения подчинялись трем ведомствам, но больше всего подшефных интернатов было у Министерства образования, культуры и исследований, и именно это ведомство президент Воронин и назначил ответственным за реформу сиротских учреждений. Так что господин Круду хорошо помнит, с чего все начиналось.

— Честно говоря, у нас в министерстве не было ни опыта, ни особого желания что-то менять,— вспоминает он.— Нам повезло с нашими НКО, они стали нас обучать. И в процессе работы мы поняли, что этот процесс был неизбежен. Что мы и так сильно опоздали. Нам помогли международные организации — например, ЮНИСЕФ,— а также наши неправительственные организации — «Люмос», «Эвери Чайлд». Они подготовили методологию реформы, обучили нас.

В 2007 году правительство приняло пятилетнюю национальную стратегию и план действий по реформированию системы интернатного типа по уходу за ребенком , которая ставила перед реформаторами две задачи — снижение на 50% количества детей, проживающих в интернатах и реорганизацию учреждений интернатного типа.

Сначала стали считать. Оказалось, что 86% детей, находившихся в интернатах, имели родителей, и только 10% родителей вели асоциальный образ жизни.

В школах-интернатах, подчинявшихся Министерству образования, культуры и исследований, тогда находились 5,5 тыс. детей, 50% из них — здоровые, имеющие родителей, и лишь 4% были сиротами. В интернатах для детей с интеллектуальными нарушениями 30% воспитанников не имели никаких диагнозов. «Они находились там по разным причинам, в том числе потому, что ранее там училась бабушка или мама, и теперь родные считали, что ничего страшного в интернатах нет»,— говорит чиновник. Валентин Круду эмоционально вспоминает свой приезд в интернат для детей с девиантным поведением — в стране было одно такое учреждение.

— В этом учреждении жили 57 детей. У интерната было очень много земли, большое подсобное хозяйство, и дети работали там весь день. Они в буквальном смысле пахали на интернат. По сути, это была маленькая колония, дети оттуда все время убегали. При этом у большинства были нормальные семьи. Но с ними не справлялась школа. Это был первый интернат, который мы закрыли, а детей отправили домой.

Большинство детей, оказавшихся в школах-интернатах, всего лишь имели проблемы с обучением в школе, и именно поэтому власти начали реформу системы образования. Была разработана государственная национальная программа по инклюзивному образованию, которую здесь еще называют законом об инклюзии. При помощи «Люмоса» государство ввело обязательный курс инклюзивного образования в педагогических институтах — все работающие педагоги, директора школ и детских садов также обязаны пройти этот курс.

В Молдове теперь нет специализированных государственных школ, все дети ходят в общеобразовательные. Большинство школ имеет собственные ресурсные центры, где разрабатывают индивидуальные образовательные программы для каждого ребенка с особыми потребностями. В ресурсных центрах есть ставки вспомогательных педагогов — сегодня в школах Молдовы 900 таких специалистов работает с особыми детьми. «У нас есть методология адаптирования школьного курса для каждого предмета, дети с ограниченными возможностями учатся на базе индивидуального плана, составленного в центре,— говорит Круду.— Для детей с ограниченными возможностями были созданы специальные экзаменационные тесты, сдав которые они могут учиться дальше после девятого класса». За последние пять лет около 1 тыс. детей закончили общеобразовательную школу по индивидуальным планам и смогли сдать экзамены.

Сегодня в Молдове 1253 школы, в них учатся 350 тыс. детей. Дошкольных учреждений — 1500, их посещают 86% детей от трех до шести лет и 99,7% детей старше пяти лет. По закону об образовании любой ребенок старше пяти лет должен ходить в детский сад, чтобы подготовиться к школе. 10 тыс. детей с особыми образовательными потребностями (ООП) учатся в общеобразовательных школах, около 6 тыс. детей с ООП посещают детские сады.

«В прошлом году к нам пришел ребенок с эпилепсией»

«Инклюзивное образование — обязательная часть реформы,— говорит Домника Гыну.— Как было раньше? Если ребенок не адаптировался к школе, его отправляют в спецшколу, в интернат. А сейчас не ребенок адаптируется к школе, а школа — к ребенку. Для каждого ребенка должно быть место в общеобразовательном учебном заведении».

Детский сад «Ликурич» в городе Яловены — инклюзивный. Здесь получают услуги более 500 детей, из них 23 — с особыми потребностями. «Дети распределяются по возрасту, а не по нарушениям,— говорит директор Татьяна Вражмаш.— У нас есть дети с задержкой в развитии, аутизмом, физической и интеллектуальной инвалидностью. В прошлом году к нам пришел ребенок с эпилепсией. Мы направили нашего сотрудника на обучающий спецкурс, теперь Зинаида — персональный помощник этого ребенка. Недавно у него был приступ, длился около часа. Зинаида оказывала ему первую помощь, воспитатель вызвал скорую, позвонил бабушке. Мы знаем, что в такой ситуации нужно убрать все твердые предметы с углами, о которые можно удариться».

В 2018 году девять выпускников детсада с особыми образовательными потребностями пошли в школу. А на их место пришли дети с более тяжелыми нарушениями. «Раньше родители думали, что их никуда не возьмут, а теперь информация распространяется и они уже знают, что здесь их примут».

В Яловенах три детских сада, но в «Ликуриче» больше всего вспомогательных педагогов.

С первого взгляда заметно, что детский сад небогатый: в группах по 30–35 детей, в обед в игровых зонах выдвигаются кроватки. Но благодаря этому месту около сотни детей за последние восемь лет остались в своих семьях, а не ушли в детские дома и интернаты.

Скоро на базе районной больницы в Яловенах появится Центр раннего вмешательства, куда смогут обращаться семьи, имеющие детей с особыми потребностями до трех лет. «Начинали реформу со школ, потому что надо было срочно решать проблему тех детей, кто уже жил и учился в интернатах,— говорит главврач больницы Михаил Котован.— Теперь есть понимание, что надо заниматься детьми с рождения. Чем раньше такую помощь оказываешь, тем дешевле в итоге это выходит государству».

В 2016 году правительство включило в программу национального медицинского страхования оказание услуг раннего вмешательства, так что вопрос «где взять деньги» отпал, поясняет Михаил Котован, все услуги оплачиваются государством. Специалисты, приглашенные «Люмосом» из-за рубежа, обучили местных педиатров, логопедов, физиотерапевтов, психологов для работы с маленькими детьми с особыми потребностями. «Семейный врач знает ребенка с роддома,— поясняет главврач,— он и направляет ребенка в Центр раннего вмешательства». По его словам, скоро специалисты по раннему вмешательству появятся и в обычных поликлиниках.

Яловенский район — один из самых благополучных в стране. Это видно по демографическим показателям: на 100 тыс. жителей 25 тыс. детей. Район — один из первых, где в 2011 году началась реформа системы образования. «Было тяжело, все боялись: и родители, и учителя, и воспитатели,— вспоминает начальник управления образования Яловенского района Галина Ница.— "Люмос" проводил семинары, возил нас в Англию: и директоров, и педагогов. Сюда тоже приглашали специалистов из-за рубежа. Первые ресурсные центры по инклюзивному образованию мы открыли на базе шести наших школ. А сейчас в каждом детском саду, даже самом удаленном, есть хотя бы один специалист, умеющий работать с детьми с особыми потребностями».

Мы сидим в ресурсном центре Теоретического лицея имени Петре Штефэнукэ, в котором два года назад стали обучать детей с тяжелыми формами инвалидности. Здесь работают шесть вспомогательных учителей, а еще физиотерапевт, персональный ассистент (тьютор), логопеды. При центре есть группа продленного дня для детей с ОВЗ, где ребенка бесплатно покормят обедом (в Молдове все учащиеся начальных классов получают бесплатный завтрак).

Директор лицея Вера Балан объясняет, что в классе учатся 30 детей, к ребенку с особыми образовательными потребностями прикреплен вспомогательный педагог или ассистент. Если ученику нужен массаж, логопед или физиотерапевт, он получит эти услуги на базе ресурсного центра. Ресурсный центр устроен таким образом, что дети с особыми потребностями могут находиться там и вне уроков. Например, если школьник устал от занятий, он может отдохнуть, попрыгать, поиграть в специальной комнате на матрасах. Здесь есть отдельные кабинеты для индивидуальных занятий. «Сюда приходят дети, которые не могут пока находиться в школе долго,— говорит Вера Балан.— У нас есть мальчик с аутизмом, который всю жизнь сидел дома, он долго привыкает к обстановке. Пока он приходит в школу на один час, мама ждет его в фойе». В фойе стоят мягкие диваны. Мальчик, о котором говорит Вера, занимается в сенсорной комнате с психологом, его мама дежурит за дверью. «Я боюсь отпускать его надолго,— признается она.— Никак не привыкну».

«Ресурсный центр — это место поддержки для всей школы,— говорит Галина Ница.— Здесь помогают детям с ООП, их родителям, одноклассникам, учителям». Особые образовательные потребности не связаны только с инвалидностью, поясняют учителя. Такой статус может быть временно присвоен ребенку с трудным поведением, подростку, которому не дается конкретный предмет, и тогда с ним в школе будут заниматься больше.

В Яловенском районе 33 школы, в 30 из них сейчас работают ресурсные центры по инклюзивному образованию. Такие центры открыты и в пяти детских садах. Всего в районе 40 вспомогательных педагогов.

«Никто не гоняет семью по кабинетам, служба сама приходит к ребенку в школу»

Как особый ребенок попадает в школу или детский сад? В рамках реформы в Молдове упразднили психолого-медико-педагогическую комиссию (ПМПК) как «устаревшую структуру с медицинским компонентом» и создали районную Службу психолого-педагогической поддержки (СППП). Главное отличие этой службы от ПМПК: в ней нет медиков, медицину полностью вывели из образования. «Для оценки ребенка мы перешли от медицинской модели к социальной,— говорит руководитель службы Анжела Шинкович.— Мы сотрудничаем с поликлиникой, если нужно посоветоваться по тому, как лучше взаимодействовать с ребенком, но диагнозы не важны».

Взаимодействие семьи, учебного заведения и службы происходит так, рассказывает Анжела Шинкович: ребенок пришел в школу, педагоги проводят собственную оценку его развития, потом направляют заявку в СППП, и специалисты оттуда выезжают в школу на комплексную оценку развития ребенка. Родители или опекуны дают на это согласие и присутствуют на оценке. «Никто не гоняет семью по кабинетам, служба сама приходит к ребенку в школу,— говорит госпожа Шинкович.— Комплексная оценка делается в результате анализа физического развития ребенка, его речи и общения, когнитивных навыков, социально-эмоционального и адаптивного поведения. Если у нас нет какого-то специалиста, мы приглашаем его из Кишинева».

После комплексной оценки служба определяет категорию особых образовательных потребностей ребенка и рекомендует ученику вспомогательного педагога. Назначают педагога уже непосредственно в ресурсном центре в школе, там же для него составляют индивидуальный план. Если ребенок выполняет свою программу и все успевает, Служба проводит переоценку и снимает категорию особых образовательных потребностей. В 2018 году Служба провела оценку и переоценку образовательных потребностей у 412 детей, оказала более 1 тыс. методологических консультаций школам. 136 детей с особыми образовательными потребностями учились в прошлом году в начальных классах, 198 — в средней школе, 78 дошкольников получали услуги в детских садах. «Особая наша гордость — 28 ребят, которые учились по индивидуальным планам в средней школе и сдали экзамены по общеобразовательной программе,— говорит Анжела Шинкович.— Родители не верили: "Неужели мой ребенок сдаст экзамены?" — теперь они учатся в колледжах».

СППП работает не только в учебных заведениях, но и с семьей. «У нас в стране образование обязательно для всех, ребенок не может не учиться,— говорит Анжела Шинкович.— И если семья не хочет отдавать его в школу или там есть другие проблемы, влияющие на образование ребенка, мы должны с семьей работать. Если мы выходим в семью, то обязаны делать это вместе с соцработником. У нас есть для этого транспорт, мы выезжаем в любой поселок. Вот сейчас у нас в районе пять семей разводятся и уже длительное время делят детей, наши психологи с ними работают».

Если у семьи возникли проблемы со школой, она может пожаловаться в районный департамент образования: там есть отдельный сотрудник по инклюзивному образованию.

Теоретически СППП должна работать и с интернатами. Десять лет назад здесь была одна школа-интернат, но сейчас в этом районе интернатов не осталось. Сегодня в Яловенах есть один общинный дом для детей до 18 лет и один общинный дом для взрослых с тяжелыми нарушениями развития. В каждом живут по девять человек.

«Проклятие полумер»

В Министерстве здравоохранения и социальной защиты Республики Молдова молодой и энергичный начальник управления по защите прав ребенка Корнелиу Цэруш перечисляет, что нужно сделать для деинституционализации детей. «Подвести местное законодательство в сфере защиты прав ребенка под международные стандарты — раз,— загибает палец чиновник,— обеспечить доступ ребенка и семьи к качественным социальным услугам — два. Обучить кадры и повысить профессионализм на местах — три. Придумать финансовый механизм, перенаправляющий финансовые ресурсы из системы интернатного типа в службы местных сообществ и семейные службы,— четыре. Создать систему мониторинга семьи на уровне местных муниципалитетов — пять. И, наконец, убедить общественное мнение в том, что реформа необходима».

В 2007 году по всей Молдове прошли информационные кампании в СМИ о том, как вредно ребенку находиться в детском доме или интернате. Директор фонда «Люмос» в Восточной Европе Ирина Маланчук вспоминает: «У нас были дебаты на телевидении, было много социальной рекламы и видеороликов, и всюду говорилось, что ребенку в учреждении плохо, он страдает, плохо развивается, у него нет навыков проживания в обществе и понимания социальных правил, и в итоге он лишается будущего. Везде сообщался телефон горячей линии, и в 2007–2008 годах мы получали массу звонков от родителей, которые плакали в трубку: «Что мне делать, я хочу вернуть ребенка».

Поддержка неправительственного сектора в проведении такой реформы — краеугольный камень, полагает господин Цэруш. «На протяжении всей реформы с 2007 года по настоящее время мы работали в партнерстве с пятью-шестью неправительственными организациями, которые импортировали к нам лучшие практики из-за границы,— говорит эксперт.— Система, которую мы строим, основана в первую очередь на британской модели, но в ней есть и элементы скандинавских практик. Краеугольным камнем в этой модели является работа со случаем. Это нелегкий процесс, особенно если вам нужно подготовить на местном уровне социальных ассистентов, которые будут работать с семьей и предотвращать помещение ребенка в интернат. В 2005 году, когда мы начинали эту работу, уровень наших специалистов в районах был невысоким, а сейчас они могут обучать новичков».

Когда принималось решение о реорганизации интерната, Министерство образования объявляло мораторий на прием новых детей и сотрудников, вспоминает чиновник. В учреждении к этому времени уже работала одна из неправительственных организаций, которая вместе с представителями двух министерств изучала личные дела детей, составляла индивидуальные планы. «Вот сейчас мы вместе с нашими НКО берем три интерната, в которых уже объявлен мораторий на прием новых детей, и готовим всех детей к переводу в услуги семейного типа,— продолжает Корнелиу Цэруш.— Таким образом, к началу следующего года закроем еще три интерната».

Многие мои собеседники в Молдове, говоря о реформе, рисуют пирамиду — то же самое делает и господин Цэруш. Сначала он рисует перевернутую пирамиду, верхняя часть которой символизирует институциональные учреждения, а нижняя — услуги для ребенка и семьи. В 2007 году в интернатных учреждениях проживали около 12 тыс. детей и еще 6 тыс. детей находились в замещающих семьях либо получали социальные услуги в кровных семьях. А в 2018-м 1,2 тыс. детей остались в интернатах, более 11 тыс. живут в замещающих семьях, 12 тыс. являются клиентами социальных служб по поддержке биологической семьи. «Это значит, что благодаря проведенной работе более 30 тыс. детей не попадают в учреждения — мы все-таки поставили пирамиду в правильное положение»,— говорит чиновник.

Он убежден, что в любой реформе важны не деньги, а профессионалы: «Мы провели эту реформу только благодаря поддержке международных донорских организаций и некоммерческих организаций. Можно делать реформу, не имея миллионов долларов, но необходимы профессионалы, которые могут правильно писать проекты для доноров и знают политическую обстановку. Потому что ни один донор не станет давать вам миллионы на реформу, если увидит, что правительство и парламент ее не поддерживают. Зачем инвестировать в дело, которое не получит продолжения?»

Кстати, первые интернаты в Молдове были закрыты благодаря поддержке ЮНИСЕФ. По плану реформаторов сотрудники интерната, который подлежал закрытию, должны были пройти переподготовку, чтобы идти работать в систему социальных услуг для семьи и ребенка, но были случаи, когда персонал отказывался пройти переобучение. Так случилось с самым первым интернатом, закрытым в 2007 году. По закону работодатель обязан был выплачивать сокращенным сотрудникам зарплату в течение полугода — на это денег у правительства не было, и вместо него это сделала ЮНИСЕФ. Но именно закрытие этого интерната стало важным политическим шагом на старте реформы.

Когда я спрашиваю, были ли ошибки в реформе, Корнелиу Цэруш говорит о «проклятии полумер».

— Когда мы начинали реформу, нам казалось, что нужен промежуточный период. Развивать патронатное воспитание в сжатые сроки было очень тяжело, поэтому мы решили открыть в районах центры временного размещения детей на 20–25 мест. Это неплохие дома, дети живут по двое в комнате, есть кухня, спортплощадка, они ходят в школу и получают все услуги в местном сообществе. Туда мы направляли детей, которые не могли оставаться в своей семье, и детей из интернатов, которые пока не могли вернуться домой. Это привело к тому, что мы развили совершенно ненужную инфраструктуру центров, которые укомплектованы и персоналом, и детьми. Сейчас у нас около 1 тыс. детей находятся в этих центрах временного размещения. Это нагрузка на социальную систему, систему здравоохранения, систему образования. И эти центры — тоже институции, тоже учреждения. И их тоже надо закрывать. Но сейчас закрыть их не так просто, они уже под местным самоуправлением в зоне чьих-то интересов: у кого-то жена там работает, у кого-то — зять. Там госзакупки, там капитальные ремонты, там большие деньги — куча вопросов, которые в патронатной семье не возникают. Так что не играйте в полумеры. Развивайте патронатное воспитание, отдавайте больше финансирования в опеку и попечительство, в расширенную семью, а вот эти мини-интернаты не создавайте.

В Молдове осталось 20 учреждений интернатного типа, в том числе два дома ребенка для детей до шести лет, в которых живут дети с тяжелыми нарушениями развития. Это маленькие учреждения, где дети живут небольшими группами. «Многие семьи еще не готовы брать детей с поведенческими нарушениями или нарушениями зрения и слуха,— говорит Ирина Маланчук.— Но мы работаем над тем, чтобы закрыть эти интернаты».

В последние два года стационарозамещающие услуги развиваются и для взрослых людей с ограниченными возможностями. Ирина Маланчук говорит, что специально деинституционализацией взрослых «Люмос» не занимается: «Мы работаем над тем, чтобы дети не поступали в систему интернатов. В перспективе это приведет к тому, что интернаты для взрослых тоже станут ненужными».

«В этой реформе была политическая воля»

За четыре дня, проведенных в Молдове, я слышала от чиновников разного уровня о том, что они не хотели проводить реформу, не понимали ее, противились ей. Я задавала всем своим собеседникам вопросы: что заставило власть начать реформы? Что нужно сделать для того, чтобы государство приняло решение закрыть интернаты? Ответы показались мне настолько примечательными, что я решила выделить их в отдельную главу.

В июле 2014 года правительство Молдовы ратифицировало соглашение об ассоциации с Европейским союзом, но вектор в Европу был задан задолго до этого. Чтобы стать членом ЕС, необходимо выполнить программу действий, и один из пунктов программы — деинституционализация детей и взрослых, внедрение системы гейткипинга, закрытие интернатов, которые считаются наследием коммунистических режимов.

— В этой реформе была политическая воля,— отмечает Валентин Круду.— Президент поставил задачу, и на самом высоком уровне при премьер-министре работала группа реформаторов, которая отчитывалась перед президентом. Можете себе представить: президент вызывает в кабинет министров, и они все отчитываются за проделанную работу. Это и есть политическая воля. Да, были проблемы. Да, не все понимали, зачем это нужно. И вначале министерства пытались скрывать цифры. Но у нашего президента была своя команда, которая параллельно с нами работала, и они считали так же, как и мы, но у них почему-то цифры были другие.

На этой фразе Валентин Круду смеется: у него много воспоминаний о том времени, когда приходилось раз в месяц ходить на ковер к президенту.

— А кто рассказал президенту о том, что нужна именно такая реформа? — уточняю я.

— У него были хорошие консультанты. Президенту нужна была реформа. Один из его консультантов, Оксана Доменти, побывала в нескольких странах, изучила опыт, подготовила план действий. А президент действовал жестко: издал указ о разработке национальной стратегии и плана действий для внедрения реформы системы интернатного ухода за детьми. Нам пришлось учиться всему на ходу. Сейчас Оксана работает послом в ООН.

Чиновник убежден, что во всех странах на постсоветском пространстве одни и те же проблемы, потому что в Советском Союзе действовали «нормативы общежития».

— Я был в Казахстане, в Киргизии, в Азербайджане — там просто называют интернат именем президента страны, и на этом разница заканчивается. В Бишкеке я удивился директорам, которые пришли к нам на встречу: они все ездили на Lexus. В то же время зарплата там в школах и интернатах меньше, чем в Молдове. Это о многом говорит, правда? Когда мы сделали оценку детей в интернатах и увидели, что больше половины детей не имеют диагнозов, мы уже знали, почему это происходит и кому это выгодно.

Размер страны не имеет значения, когда речь идет о реформе, полагают мои молдавские собеседники.

— Если хочешь делать реформу, то ты ее сделаешь,— говорит Валентин Круду.— И не обязательно развивать реформу сразу по всей стране, достаточно взять пару регионов. Но обязательно нужны план действий и опыт. Нам повезло, потому что у нас были международные неправительственные организации, которые не давали нам расслабиться.

Руководитель молдавского «Люмоса» Домника Гыну говорит, что международные благотворительные фонды работают, как правило, только там, где государство само заинтересовано в реформах. «Большая ошибка НКО — тратить силы и ресурсы на собственные проекты, не вовлекая при этом в работу правительственные структуры,— полагает эксперт.— Если НКО не работает с правительственными структурами, то проект закрылся — и все. Мы избегаем таких моделей. Построить систему можно только во взаимодействии с властью и сообществами. Мы работаем и с правительством, и с местной властью в районах, и с конкретными учреждениями и услугами, то есть мы участвуем во всей цепочке действий, которые предотвращают попадание ребенка в интернатную систему. И мы всегда говорим: надо успеть сесть в поезд реформы. Кто не успел, тот опоздал навсегда».

Одна из стратегических задач британского «Люмоса» — закрытие детских домов и интернатов по всему миру до 2050 года. По данным ЮНИСЕФ, 8 млн детей в мире живут в закрытых учреждениях. «Мы думаем, что на самом деле их больше, но никто других цифр не приводит,— говорит Домника Гыну.— Миграция, бедность, болезни, слабые экономики — причин у институционализации много. Мы считаем, что все дети должны иметь возможность расти в заботливой, домашней обстановке. Потребности ребенка могут быть удовлетворены только в семье. Это европейские ценности — ребенок в центре реформы, семья — наш основной партнер, а другой наш партнер — местное сообщество».

Директор благотворительного фонда «Люмос» в Восточной Европе Ирина Маланчук убеждена: чтобы вывести детей из интернатов, в государстве должны объединиться все ключевые ведомства: «Когда был разработан план реформ, наш фонд был частью одного координационного комитета, в который входили Министерство образования, Министерство социальной защиты, Министерство здравоохранения, Минфин, МВД, некоммерческие организации ЮНИСЕФ, Эвери Чайлд. И мы все встречались за одним круглым столом много раз в год. Был план работы, была техническая группа, работу которой оплачивала ЮНИСЕФ».

Я вспоминаю, как один из чиновников российского Минтруда на мои слова о молдавской реформе сказал, что это маленькая страна и ее опыт невозможно транслировать на Россию.

— И большая рубашка, и маленькая рубашка раскраиваются по одному и тому же принципу,— возражает Домника Гыну.— Наша страна маленькая, а ваша — большая. У вас много хороших специалистов, которые хотят и могут изменить жизнь детей, и у вас есть на это деньги.

— Одной из причин реформы действительно было давление со стороны Евросоюза, который требовал развивать систему гейткипинга и ежегодно уменьшать количество детей в учреждениях на 10%,— говорит Ирина Маланчук.— Но другой, не менее важной причиной было то, что Молдова — небогатое государство. Нам дешевле перераспределить ресурсы с интернатов на семью, чем содержать интернаты. У вас в России есть ресурсы, финансы, кадры, институты — это богатая страна, и вы можете все это сделать гораздо быстрее.