Яков Блюмкин — фигура мифическая. Воспоминаний, в которых не тиражировались бы легенды о нем, почти нет. Редкое исключение — неожиданные мемуары Юлия Лабаса, главу из которых публикует «Огонек»
Книга Юлия Лабаса «Когда я был большой» вышла в издательстве «Новый хронограф»
А до революции губастый чернявый мальчик Яша Блюмкин был эсер-максималист, а заодно полиглот, поэт-имажинист и, после многократных смен занятий в Одессе, книгоноша в питерской «Лавке писателей». Он добывал книжные раритеты для библиофила А. Грановского. Откуда и пошло злополучное знакомство сестер Идельсон (младшая, Раиса Идельсон, во втором браке была замужем за Александром Лабасом.— «О») с этой эксцентричной особью.
В Октябрьскую революцию эсеры-максималисты действовали заодно с большевиками. Вместе брали Зимний, разгоняли «Учредилку». Но вдруг в вопросе Брестского мира возникли разногласия. Эсеры были за продолжение войны, а большевики — за мир любой ценой, имея в виду территории.
Результатом стало провокационное убийство немецкого посла эсером Блюмкиным и бунт левых эсеров, подавленный большевиками с необычайной жестокостью.
Блюмкин был тогда в личной охране Ф.Э. Дзержинского. Он бежал и бесследно исчез. Поиски ЧК оказались тщетными. Таковы исторические псевдофакты. Мы все это знаем из советских учебников.
А как на самом деле? В июле 1918-го Блюмкин явился в немецкое посольство не один, а с неким громилой-матросом Николаем Андреевым. Толовая бомба Блюмкина не взорвалась. Сам он, убегая, зацепился штанами за железную ограду. Андреев хладнокровно ухлопал Мирбаха из «маузера», снял с ограды Яшу Блюмкина, и вместе они удрали на грузовике. ВЦИК решил: «Наш Яша хочет воевать с немцами. Пошлем его на Украину в партизанский отряд Щаденко». Так и сделали. А между тем был объявлен всероссийский розыск «исчезнувшего» Блюмкина! Покушение стоило свободы и жизни многим ни в чем не повинным левым эсерам. Это была очередная, хорошо продуманная большевиками провокация с целью избавиться от надоевших союзников, и не более.
Тетя мне рассказала несколько любопытных эпизодов. В 1919 году Блюмкин, «прощенный» после покушения на Мирбаха, сидел в «Метрополе» и громко декламировал стихи Н. Гумилева. Вдруг в зал вошел Гумилев и спросил:
— Много вы знаете моих стихов?
— Все! — самоуверенно ответил Блюмкин.
— Мне лестно, что герой, известный террорист, столь высокого мнения о моих стихах,— ответил ему Гумилев и публично пожал Блюмкину руку.
Тогда еще для русской интеллигенции террористы не были «нерукопожатными» людьми! Позже в стихотворении Гумилева появилось упоминание о Блюмкине: «…Человек, среди толпы народа застреливший императорского посла, подошел пожать мне руку, поблагодарить за мои стихи…» А в другой раз (не помню, до или после убийства Мирбаха) в том же «Метрополе» Блюмкин важно восседал за отдельным столиком и просматривал какие-то списки. Подошел Осип Мандельштам:
— Яша, что читаешь?
— А, ерунда, расстрельные списки. Хочешь, и тебя впишу?
Мандельштам попросил у Блюмкина список и тотчас разорвал пополам, а потом бросился бежать. Блюмкин — за ним:
— Стой! Убью!
Мандельштам кинулся к покровительствовавшей ему мадам Каменевой. Каменева позвонила Феликсу Эдмундовичу и подозвала к телефону Мандельштама. Дзержинский вскричал:
— Позор! Мерзавец! Позорит знамя революции! Расстреляю!
Осип Эмильевич взмолился:
— Пощадите Яшу, он ведь такой молодой, глупый.
Блюмкину, видно, все-таки тогда досталось на орехи. Назавтра он бегал по Москве с пистолетом:
— Доносчик, негодяй! Застрелю!
Мандельштама предупредили. Он с перепугу решил в ту же ночь уехать в Питер. Вошел в вагон, занял место. И тут в тот же самый вагон входит… Блюмкин, зачем-то командированный в Петроград. С сардонической улыбкой снимает портупею с кобурой и демонстративно закидывает на верхнюю, вещевую, полку. Оба промолчали всю дорогу. В Петрограде, не прощаясь, разошлись в разные стороны. По крайней мере, так эту историю Блюмкин и жена Мандельштама, Надежда Яковлевна, однокашница моей матери, через несколько лет рассказали (в разных версиях) моей тете. Ведь Яша тоже любил стихи Мандельштама.
В конце октября 1929 года глубокой ночью в нашей квартире 36 дома 21 по Мясницкой раздался звонок. Мать в одной рубашке подбежала к двери:
— Кто там?
— Откройте! Это я, Яша Блюмкин. За мной гонятся!
Его впустили с растерянностью и испугом. Кто гонится? Почему? Ведь Блюмкина все побаивались, зная, что он важный чекист.
Войдя, Блюмкин сбивчиво рассказал о том, что привез какие-то троцкистские инструкции, обращение к оппозиции, а также рассказал, что некий подчиненный командарма Тухачевского, роясь в архивах царской охранки, наткнулся на очень странную бумагу. Некто из членов ЦК большевистской партии настрочил в полицию донос на другого члена ЦК, депутата Думы и в то же время провокатора Малиновского. Что-де тот фактически занимается антигосударственной деятельностью и плохо справляется со своими прямыми (провокаторскими?!) обязанностями.
Автором доноса в охранку (подпись, если я не ошибаюсь, «Фикус») по всем признакам был не кто иной, как сам Коба, он же Иосиф Виссарионович Джугашвили!
Блюмкин все сгоряча выболтал дружку — Карлу Радеку (поляки его звали Карл Крадек, по-польски «Карл-вор») и собрался было по своим бумагам разведчика тотчас улететь на аэроплане обратно в Турцию, чтобы там передать фотокопию находки Льву Давидовичу Троцкому, пребывавшему тогда то ли в Стамбуле, то ли на Принцевых островах: «Если доверенные мне документы попадут к Троцкому, здесь власть перевернется!». Радек, однако, немедленно заложил Блюмкина, и теперь все пропало. Блюмкин метался по громадной квартире.
— Никому не открывайте дверь. Буду стрелять!
Потом он позвонил врачу Григорию Лазаревичу Иссерсону:
— Гриня, достань мне яд!
— Зачем тебе?
— Я завалил операцию, за мной гонятся, мне грозит расстрел!
— Так у тебя пистолет на боку.
— Из пистолета не могу.
— Других мог многократно. Что же себя не можешь?
— Себя не могу.
— А я не травлю людей, я их лечу,— спросонья сказал напуганный Иссерсон и бросил трубку.
Блюмкин как пойманный зверь метался по квартире:
— Жить! Жить хочу! Хоть кошкой, хоть собакой, но жить!
Под утро, после бессонной ночи, Блюмкин позвонил некоей Лизе (Лиза Горская, любовница Блюмкина и приставленный к нему соглядатай ОГПУ, в будущем подполковник ГРУ Зарубина).
— Лиза, приходи на Мясницкую и принеси мою шинель с Арбата — на улице холодно (на Арбате была квартира Блюмкина. Вот наивность!). Надеюсь, придешь ОДНА? Собеседница запротестовала, мол, конечно же, приду одна. Вскоре Блюмкин ушел, предупредив:
— Никому, кроме меня, не открывайте, скоро вернусь.
Блюмкин же больше не вернулся. В дверь громко застучали сапогами:
— Откройте: ОГПУ!
Вошли:
— Где вещи Блюмкина?
Студентки молча показали.
Назавтра всех студенток вызвали в ОГПУ к Мееру Абрамовичу Трилиссеру. Взяли подписку о невыезде. Между прочим, «уходя за шинелью», Блюмкин оставил в фальковской мастерской свое шикарное кожаное пальто «чекистского» покроя. (Через много лет мама с тетей подарили его бывшему директору ГОСЕТа Арону Яковлевичу Пломперу, вернувшемуся после лагерной отсидки домой.) А через неделю после ареста Блюмкина в квартиру вошел Цацулин (он заходил как-то к маме при мне после войны в серой мидовской форме):
— Девочки, будете жить. Блюмкин перед расстрелом рассказал, что ворвался к вам в квартиру, угрожая оружием, и ни с кем из вас не общался.
Трилиссера вскоре выгнали из ОГПУ, а гораздо позже, 2 февраля 1940 года, расстреляли. Были смещены со своих постов и затем расстреляны все три начальника Иностранного одела ОГПУ — НКВД, занимавших этот пост после Трилиссера. Раньше того, в 1936 году, был расстрелян и майор Штейн, по приказу Сталина и Ягоды тоже рывшийся в архивах охранки (ему было велено срочно отыскать там компромат на опальных вождей, обреченных на казнь в 1937-м) и, по слухам, откопавший вместо того, к своему ужасу, целую папку доносов товарища Кобы на своих соратников по партии. К папке было приколото фото. Заодно расстреляли все чекистское начальство Штейна и почти поголовно весь высший комсостав РККА, в первую очередь участников Гражданской войны.
Кто знает, может быть, и вся сталинская паранойя развивалась на почве безумного страха разоблачения его как бывшего провокатора — платного агента царской охранки?
Любого открывшего чемоданчик Блюмкина и просмотревшего лежавшие в нем взрывоопасные документы, несомненно, ждала смерть. Не исключаю, что содержимое чемоданчика (тем более папку, раскопанную майором Штейном) чекисты поспешили засунуть в какой-то сейф и просто боялись вскрыть или уничтожить при свидетелях. Риск любых действий с документами подобного рода, учитывая тогдашнюю бюрократическую отчетность и взаимное соглядатайство в ОГПУ, был равновелик. А во время гражданской войны в Испании туда выехал резидент иностранного отдела НКВД Александр Михайлович Орлов (Лев Лазаревич Фельдбин). Оттуда он бежал в США и увез с собой кое-какие документы, которые там положил в банк и завещал опубликовать через 40 лет после его смерти (последовавшей в 1973 году). Условием была безопасность стариков-родителей, оставшихся в СССР. Известно, что родителей Орлова, в отличие от тысяч других членов семей «врагов народа», не тронули. А наш шпион Михаил Александрович Феоктистов уже при Брежневе дважды отыскал квартиру постоянно ее менявшего Орлова в США и получил заверение, что документы не будут обнародованы раньше вышеозначенного срока.