Алмаз возродится из пепла на десять дней

Сегодня в киноцентре "Родина" в рамках Дней польской культуры в Санкт-Петербурге фильмом Ежи Кавалеровича "Аустерия" (1981) открывается кинофестиваль "Магия польского кино. Прославленные и неведомые шедевры польского киноискусства ХХ века", который продлится до 28 июля. Фестиваль напоминает об одной из самых ярких в мировом кино "польской школе" 1950-1980-х годов.

В конце XIX века француз Альфред Жарри начал пьесу "Король Убю" так: "Действие происходит в Польше, то есть нигде". Если хлесткую фразу привести в согласие с реальностью, получится: "в Польше, то есть везде". В годы, когда Польша была разделена между "великими" соседями, поляки органично становились классиками французской поэзии, как Аполлинер, английской прозы, как Конрад, или мировой антропологии, как Малиновский. В современном же кино польские операторы котируются едва ли не выше всех остальных. И не кому-нибудь, а именно поляку Кшиштофу Кесьлевскому доверили трилогию "Три цвета", гимн единой Европе. Вот уж действительно "всемирная отзывчивость", греза русской культуры. Корни же такой высокой репутации польского кино — в феномене "польской школы".
       Конечно, это связано и с тем, что цензура после бунта не до конца замороженного общества в 1956 году была почти ангельски терпима. Уже в 1958-м Анджей Вайда в "Пепле и алмазе" (Popiol I diament) сделал символом молодости и бунта антикоммунистического террориста. А в разгар военного положения Рычард Бугайский преспокойно снял фильм "Допрос" (L'Interrogatoire, 1982) о застенках сталинско-берутовской эпохи. Но, как учит российский опыт, слабость цензуры и качество фильмов друг от друга не зависят.
       Польские режиссеры нашли уникальный синтез пристального, но совсем не ученического, чтения авангардных течений мировой культуры, будь то сюрреализм или "новая волна", интимности и эпичности, приправленных католической метафизикой и острой любовью-ненавистью к высокомерной и несчастной родине. Фестиваль представляет действительно достойнейшие и менее всего известные в России шедевры. Смотреть надо все, но не смотреть нельзя, прежде всего, фильмы Анджея Мунка, Ежи Сколимовского и Войцеха Хаса. Мунк, разбившийся в 39 лет в автокатастрофе, не успел закончить "Пассажирку" (Pasazerka, 1961), — его ассистент смонтировал отснятые эпизоды и фотографии. Страшно сказать, но фильм кажется абсолютно завершенным. И еще кажется, что "Пассажиркой" Мунк целомудренно и жестоко сказал все, что можно сказать, о нацистских лагерях и лесбийской любви. Ежи Сколимовский, живущий ныне в Канаде, был самым угрюмым мастером "польской школы" и самым талантливым учеником "новой волны", в программу фестиваля включен его фильм "Победа без боя" (Walkover, 1965). А Войцех Хас, автор незабвенной "Рукописи, найденной в Сарагосе" (Rekopis znaleziony w Saragossie, 1965), сумел в "Санатории под клепсидрой" (Sanatorium pod Klepsydra, 1973) сделать невозможное: найти визуальный эквивалент прозе Бруно Шульца, еврейского фантазера, убитого в 1942 году.
       В названии фестиваля таится печальная правда: эти шедевры одновременно и прославлены, и забыты. Жестокая ирония Жарри в какой-то степени оправдалась. Но благодаря фестивалю, подтверждая упрямую истину одного из главных польских мифов, из пепла забвения хоть на десять дней, но возродится алмаз польского кино.
       МИХАИЛ ТРОФИМЕНКОВ