"Ромео и Джульетта" вернулись на родину

Лондонский Королевский балет показал в Мариинском театре "Ромео и Джульетту" Макмиллана. Это едва ли не единственный английский балет, который не стоило здесь показывать ни при каких обстоятельствах, считает ЮЛИЯ ЯКОВЛЕВА.

       Дело в том, что у Мариинки есть свой "Ромео" в постановке Леонида Лавровского 1940 года. Эти два спектакля находятся в отношениях оригинала и ремейка: плененный спектаклем Лавровского на легендарных первых советских гастролях в Лондоне, Макмиллан сделал имитацию для домашнего пользования. Выглядит это забавно: либо человек с дырявой памятью силился вспомнить, либо, наоборот, все прекрасно помнил в деталях, но изо всех сил старался запутать следы в перспективе разбирательств по авторским правам. Его, к примеру, явно поразило, как Галина Уланова в роли Джульетты, расшалившейся девочкой подскакивая по сцене, случайно задевала свою грудь и смущенно замирала, — так у Лавровского придумано. Макмиллан тоже запускает Джульетту скакать и прыгать, но в положенный момент подпускает к ней кормилицу, которая решительно отнимает у Джульетты куклу и с видом продавца-консультанта в отделе белья указывает на размер бюста. То же самое, в общем-то, происходит и с чисто идеологическими разногласиями. Лавровский в паре с художником Вильямсом вдохновенно городили на сцене подробно и красочно выписанный "Ренессанс": с флорентийским куполом Брунеллески на панораме Вероны, с подлинными английскими танцами итальянских аристократов, с панно и костюмами в духе Боттичелли и генеральной идеей темных сил Средневековья, отступающих перед рассветными гуманистическими лучами Возрождения. Именно это воодушевление глобальностью идеи (с виду как будто бы очень отвлеченной и жутко нетеатральной), кажется, и выручило авторов советского "Ромео". Гости Капулетти на балу, одетые Вильямсом в тяжелые, шитые золотом одежды, олицетворяли как раз темные силы, которые злобно гнетут. И у Лавровского это получилось. До сих пор мариинские дамы из кордебалета старательно копируют излом корпуса с ренессансных портретов, а каждый танцовщик смотрит орлом и тяжко печатает шаг, будто и впрямь неся на плечах несколько веков. У Макмиллана это просто "историко-бытовой" танец, а шествующий во главе гостей папаша Капулетти с седой бородой котлеткой выглядит довольным жизнью дантистом.
       Но ровно за этой гранью увеселительной балетной глупости и начинается тот Королевский балет, который свел с ума мир. Труппа, живущая по законам футбольного клуба, приглашающая и скупающая лучших солистов со всех континентов. Труппа, для которой артисты — главное сокровище, гордость и художественное оправдание. "Ромео" — образцово-показательный пример этой политики: во главе спектакля английский Королевский балет поставил выученную в Киеве румынку Алину Кожакару и датчанина Йохана Кобборга. И именно они превратили сонного, вялого, раскрашенного в веселенькие немаркие цвета макмиллановского "Ромео" в произведение хоть куда.
       Эту пару в Петербурге уже видели весной на фестивале балета "Мариинский". При виде Кожакару Петербург тогда сошел с ума. Говорят, что оба уже в то время были приглашены в Мариинку на разовые выступления. Накануне российских гастролей Кожакару получила травму и не выступала в Москве. Но все-таки сумела мобилизовать себя хотя бы на один спектакль в Петербурге. И хотя в Петербурге ее видели не раз, ее появление по-прежнему повергает в эстетический шок. С легкой ноги Сильви Гиллем уже казалось, что балерины ростом ниже метра восьмидесяти профессионально непригодны. Кожакару доказала, что можно быть маленького роста и похожей на подростка. Что не нужно ввинчивать тройные туры, форсировать трюки, раздираться в вертикальных шпагатах, прыжками взрывать воздух. О безумном количестве симпатичных балерин писали, что они танцуют, как дышат. Но только в случае Кожакару это правда. Она танцует как бы нечаянно. И буквально немеешь, обнаруживая, что за этим трогательным танцевальным лепетом стоит непреклонный профессионализм под стать железной Гиллем, а это крошечное субтильное тело обладает прямо бешеной харизмой. И что самое удивительное, при всем этом Кожакару начисто лишена балеринского эгоцентризма. Их спектакль с Кобборгом — виртуознейшая теннисная партия: реакция на малейший взгляд и жест следует незамедлительно, и в результате этой "химии", когда оба, уставясь друг на друга, просто останавливаются, изображая обмерших от налетевшей страсти подростков, в зале начинается нешуточное волнение. И весь тяжкий "Ромео" Макмиллана превращается в историю о воздушном мире, где с одинаково жуткой легкостью случается все: невеста за день до свадьбы влюбляется в случайного гостя, чье лицо скрыто маской, парни со шпагами вьются как осы и умирать легко.