Вслед за тремя другими резонансными событиями — показами спектакля «Старик и море» Анатолия Васильева и российской премьерой «Гиены» авторитетного немецкого авангардиста Георга Фридриха Хааса — в Перми прозвучал «Идоменей» Моцарта в концертном исполнении с Теодором Курентзисом, хором и оркестром MusicAeterna и сборной командой солистов. Опера завершила невольно сложившуюся фестивальную трилогию о чудищах — морских и не очень. Рассказывает Юлия Бедерова.
Хотя Теодор Курентзис в этот раз делал упор на концертный жанр, в событиях фестиваля хватило театральности
Фото: Gyunai Musaeva
Циклопическая фестивальная программа в этот раз концентрируется на концертном формате, по крайней мере в ней против обыкновения нет эпохальных оперных премьер. Но кажется, что разнообразие жанров — пуще прежнего. И всякая вещь в новом контексте приобретает специфическую перформативную интонацию, исполнительски трансформирующую театр в музыку и обратно.
Как оратория-перформанс для голоса и воображаемого хора (предъявленного в движении людей, света и легких тряпичных декораций) прозвучал «Старик и море» с Аллой Демидовой на сцене «Театра-Театра». Спектакль Анатолия Васильева явным образом, пусть и неожиданно, продолжил пермскую серию музыкально организованных театральных форм с центральной партией драматической актрисы. Рассказчик Демидовой оказался наследником и Корифея, и Персефоны (София Хилл) в «Носферату» Дмитрия Курляндского (постановка Теодороса Терзопулоса, 2014), и уборщика / Жанны в исполнении Одри Бонне в «Жанне на костре» Онеггера, которую Ромео Кастеллуччи поставил в Перми на прошлом фестивале. А хемингуэевские акулы казались фактом не океанической фауны, а внутреннего мира.
Следующее чудовище всплыло из подсознания и материализовалось в «Гиене» Георга Фридриха Хааса (автор текста и рассказчик — его жена Моллена Ли Уильямс-Хаас: еще одна фестивальная партия драматической актрисы). Музыку признанного европейского поставангардиста на прошлом фестивале играл ансамбль МАСМ. Теперь Хаас привез с собой специалистов-европейцев — именитый ансамбль Klangforum Wien, уже бывавший в России, но не в Перми.
Солисты «Клангфорума» сначала потешили самолюбие «дягилевцев» хаасовским Третьим квартетом, сыгранным в зале в темноте: музыканты не видят ни нот, ни друг друга, как это бывает и в гала-программах пермского фестиваля в зале Дягилевской гимназии. А потом уже в полном составе исполнили «Гиену» — пластичную, дрожащую, шепчущую и кричащую музыку для традиционных инструментов и сторителлинга, которой публика аплодировала стоя. В центре психоакустического пространства, звуковой и социальной микрохроматики боли (именно так воспринимается та часть работы, которую выстраивает Хаас) — автобиографический рассказ Моллены об антиалкогольной реабилитации. Это страшноватый триллер-детектив и сдержанный coming out в художественной форме, где гиена — подсознательное чудище, не видимое никому другому, оно живет бок о бок с героиней и просит выпить.
И наконец, моцартовское морское чудовище, пожирающее Крит в отместку за нерешительность Идоменея, пообещавшего Нептуну принести в жертву первого встречного: им оказывается собственный сын Идамант. У Моцарта черты зверя описаны с французской живописностью, итальянской экспрессией и персональной виртуозностью так, что центром эстетической конструкции оказывается чудесная печальная догадка: источник всех чудовищ, крушений и бурь — в глубине души.
Для слишком юного и чуть меланхоличного в партии Идоменея Сергея Година это был мощный и блестящий дебют, а для Курентзиса и хора MusicAeterna — концертная репетиция намеченной на лето этого года зальцбургской постановки Питера Селларса с Фрайбургским барочным оркестром. Курентзис предупреждал о лабораторном статусе концерта — и был прав. Своей одновременно импозантностью, подчеркнуто волнующей импровизационностью и неприбранностью исполнение было похоже на то, как Валерий Гергиев обыгрывает, например, в Москве с подручными солистами свои будущие европейские спектакли. Или на то, как в первых подходах оркестра к Рамо (Курентзис слышит его среди моцартовских источников) энергия и тембровая характерность преобладали над инструментальной точностью. «Идоменей» с играющими стоя струнными, старинными духовыми, клавесином, каблуком дирижера, как будто исполняющим партию тамбурина, и красиво распределенным по залу хором выглядел причудливым узорчатым ковром. Когда его дочистят, публика сможет оценить концепцию, где «Идоменей» как изумительный гибрид итальянской оперы seria и французской «лирической трагедии» с балетным апофеозом сам окажется волшебной лабораторией оперного театра конца XVIII века. Пока же его разные жанровые элементы, матовая живопись и сухая графика, разноязыкость и разностилье монтируются кусками.
Из всех солистов пермского концерта зальцбургская публика услышит только китаянку Ин Фан — Илию. Звучанию ее голоса в пермской акустике чуть недоставало полетности, но мастерство изящной фразировки своей рокайльной плавностью изрядно украшало мозаичную конструкцию. Идамант (кажется, для Мари-Клод Шапюи партия была высоковата) звучал старательно и корректно, особенно в ансамблях. А Элеонора Буратто сорвала овации, поскольку ей единственной удалось вокально вырваться из глуховатого плена общего звучания партитуры так, что демоны ревнующей Электры как будто в полный рост предстали перед изумленной публикой, дополнив пермскую галерею чудищ отменными внутренними фуриями.