выставка история
Американским красавицам двадцатых годов посвящена выставка "Ревущие двадцатые: новая нью-йоркская женщина" в Музее города Нью-Йорка. Платья и украшения, плакаты и противогазы разглядывал специально для Ъ корреспондент "Домового" АЛЕКСЕЙ Ъ-МОКРОУСОВ.
Музей города Нью-Йорка расположен на Пятой авеню почти в конце знаменитой "музейной мили", в одном ряду с такими монстрами, как музеи Метрополитен и Гуггенхайма. Редкий турист доберется сюда в первые три дня своего путешествия на берега Гудзона. Меж тем здесь любопытные собрания — от интерьеров гостиных и жилых комнат, включая ротшильдовские, до коллекции детских игрушек позапрошлого века.
Но в политические корректные времена игрушками не обойтись. Всем предстоит давать ответы на правильно поставленные вопросы. Потому сейчас на первом этаже музея рассказывают не только об истории Гарлема, но и об образе и облике (разве что не моральном) "новой нью-йоркской женщины" двадцатых. По-английски название, а с ним и смысл выставки подчеркнут простодушной, как однодолларовая банкнота, игрой слов: The New New York Woman.
Казалось бы, подобную выставку можно было сделать в любой стране и о любой эпохе, включая наших рабфаковок и "бывших" дам дворянского сословия. Но в относительно благополучной Америке двадцатых было нечто сильно отличавшее страну даже от Европы поры межвоенных "безумных двадцатых". Это сформированный суфражистками взгляд на права женщин, осмысленный в 18-й поправке к американской конституции, принятой 26 августа 1920 года и наконец-то закрепившей за ними право голосовать на выборах. А также четко прописанный "дресс-код" для повседневной и ночной жизни.
Одеяния для свободы импортировались оттуда же, где были почерпнуты и демократические ценности: одежда для богатых либо завозилась прямо из парижских мастерских, либо делалась по французским лекалам. При этом европейские моды неминуемо приобретали отчетливый местный колорит. "После Европы поражает сытость, богатство и безвкусие",— писал композитор Прокофьев в дневнике 1926 года, упоминая заодно и о своей жене, знатоке моды, которая "была особенно поражена безвкусием здешних женщин".
В моде был образ новой женщины — "смертельно бледной, ядовито накрашенной, с вызывающе обведенными глазами" (писал журналист The New Republic три четверти века назад). В истории стилей и костюма даже прочно закрепился термин The Flapper, означающий и дикого утенка, и птенца куропатки, и девочку-подростка — таков был нью-йоркский идеал двадцатых.
Правда, разглядывая все эти бесконечные вечерние платья, украшенные брильянтами, стразами и страусовыми перьями, рассматривая витрины, посвященные знаменитым дамам столетней давности, задававшим стандарты новой жизни, таким, как Элен Рубинштейн или Элизабет Арден, понимаешь, что реальное влияние на окружающий мир оказывают все же не столько боровшиеся за женские права суфражистки, не поправки к конституции и не ядовитые упреки деятелей культуры, а воля и вкус женщин, непосредственно входивших в финансовые и политические элиты Североамериканских Соединенных Штатов.
Остальным оставалось (и остается) кино, дансинги и еще сотни разнообразных развлечений, включая спорт или модные журналы с рекламными фотографиями. Они и закрепили в массовом сознании образ новой нью-йоркской женщины двадцатых годов, раскрепощенной и всесильной. Трудно представить себе, что всего лишь два десятилетия ХХ века (прорезанных мировой войной) потребовалось для перехода от затянутых в корсет институток до полуобнаженных красавиц, гоняющих на автомобилях и не выпускающих изо рта сигарету даже во время танца. Специализированные журналы и ежедневная пресса упорно настаивали в двадцатые на шимми и чарльстоне, появившихся впервые в одном из бродвейских шоу и полюбившихся журналистам настолько, что они готовы были сделать из танцев символ наступивших времен.
Стилистически так оно, может быть, и оказалось, но финансовое первенство все же следует признать за косметикой. Многие пали жертвой знаменитого слогана "Красота, здоровье и независимость". После того как обороты фирм, торговавших кремами-лосьонами, достигли в 1925 году $6 млн в день, можно было уже с полным правом говорить о наступившем новом культе — культе подкрашенной красоты и внедренного в массовое сознание, словно картофель при Екатерине, здорового образа жизни.
Правда, завершается выставка витринами со служебными одеждами — от повседневных нарядов мелких клерков и облачений медсестер Красного Креста до костюмов химической защиты со встроенными в них противогазами. В противогазе трудно обнаружить особую женственность да и намек на модные тенденции сезона. Но в сочетании с бриллиантами и джазом, бесконечно разливающимся по выставочным залам, и противогаз оказывается символом эпохи, защищавшей женское и женственность столь необычными способами.
Выставка продлится до 14 сентября.