Никита Кобелев поставил в Театре имени Маяковского «Московский хор» Людмилы Петрушевской — историю одной семьи, одной квартиры, одной эпохи. Режиссера при этом больше всего интересовала историческая материя пьесы, и это для театральных интерпретаций Петрушевской не совсем обычно. Рассказывает Ольга Федянина.
Фото: Театр им. Маяковского
Пьесы Людмилы Петрушевской на наших сценах ставят не так часто, русский театр, будучи по-прежнему очень литературоцентричным, на удивление плохо справляется с литературной тканью ее пьес. Театр Петрушевской, в первую очередь,— это театр реплики, предложения, морфемы, звука. Главным героем ее пьес является не слово, а речь. Речь в пьесах Петрушевской безоговорочно узнаваема и так же безоговорочно гротескна. Непрерывное течение речи выносит на поверхность и биографии ее персонажей, и их личные жизненные обстоятельства, и обстоятельства исторического времени. Этой высококонцентрированной словесной материи может позавидовать любой современный русский вербатим, который вот уже лет двадцать Петрушевской с разной степенью успешности подражает. Как раз в жанре вербатима Никита Кобелев поставил в Маяковке два очень удачных спектакля — «Декалог на Сретенке» и «Москва. Дословно». Однако к «Московскому хору» у режиссера интерес скорее исторический.
«Московский хор» — хроника семейных событий, несколько дней из жизни четырех поколений и одной московской квартиры. Время действия — канун Международного фестиваля молодежи и студентов. Семейная, квартирная история в пьесах Петрушевской всегда находится в центре событий, но «Московский хор» неслучайно едва ли не самый многонаселенный из всех ее сюжетов. Бабушке Лике (Евгения Симонова), ее невестке Эре (Зоя Кайдановская), жене вечно отсутствующего Саши (Михаил Евланов), и троим внукам и так уже повернуться негде, а тут еще в квартире оказываются вернувшиеся из ссылки сестра Лики Нета (Татьяна Орлова) и ее дочь Люба (Юлия Силаева). И гулящий Саша собирается въехать на все ту же жилплощадь — со своей «новой» Раей (Мария Болтнева) и еще одним новорожденным ребенком. Все по-родственному вместе и по-родственному делают жизнь друг друга невыносимой.
Широким постановочным жестом Никита Кобелев уводит своих героев из бытового пространства — он меняет местами сцену и зал. Зрители оказываются в амфитеатре, выстроенном на сцене. За открывающимся занавесом — пустые ряды бархатных кресел. Островки квартирного быта причудливо и как бы не совсем надежно встроены между рядами. Актеры получают зрительный зал в качестве сценической площадки.
Режиссер следует за драматургом в том, что условно семейное и условно историческое для героев спектакля неразличимо: коммунальные склоки здесь той же природы, что и политические доносы, личные обиды разрушают семейные связи и здоровье не меньше, чем жизнь в ссылке. Война и репрессии — трагедия, но и развод — трагедия. Однако в спектакле Кобелева акценты явно смещены в сторону «большой» истории с помощью еще одного эффектного постановочного жеста. Жест этот одновременно и совершенно личный, и документальный, и очень пафосный. В диалогах жильцов московской квартиры то и дело упоминаются родственники и свойственники, друзья и знакомые знакомых — погибшие на фронте, недожившие, репрессированные, пропавшие, заболевшие и невыздоровевшие. Не прерывая действия, рабочие сцены вносят в зрительный зал огромные черно-белые фотографии, постепенно занимающие свои места в пустых креслах. Формально это персонажи воспоминаний героев пьесы, реально — фотографии из семейных альбомов самих актеров, людей, судьбы которых, скорее всего, во многом похожи на судьбы, описанные Петрушевской. Последними в рядах портретов свои места, уже под самым потолком, займут Моцарт, Бах, Перголези — композиторы, чьи мелодии звучат в спектакле в исполнении того самого московского хора, в котором поют все герои. Хор этот у Петрушевской — земной отзвук небесной гармонии, все соединяющей и всех примиряющей. В спектакле Никиты Кобелева перед нами скорее настоящий московский хор, поющий, как умеет, «навстречу фестивалю». Вот сейчас они споют, увидят экзотических гостей со всего мира, начнется настоящая «оттепель». А еще лет через десять-пятнадцать всех героев разнесет по малогабаритным Черемушкам и Текстильщикам, и превратятся они в героев других, гораздо более камерных пьес Петрушевской: «Чинзано» или «Три девушки в голубом». Но портреты, заполнившие зрительный зал, напоминают о том, что в любой московской квартире, даже если в нее не набиваются незваные друзья и родственники, живет очень много людей, хотя вы этого можете и не замечать.