Как толковать парадоксы отечественного рынка труда: они что, действительно отражают какую-то нашу особость или же рукотворны по своей природе и являются следствием управленческих и прочих административно-рыночных огрехов? Разобраться «Огоньку» помог Александр Сафонов, проректор государственной Академии труда и социальных отношений, член экспертного совета при правительстве РФ. Масштабное исследование «Влияние рынка труда на систему социального обеспечения», впервые проведенное в современной, уже рыночной России, велось под его руководством, ему и распутывать загадки.
Фото: Коммерсантъ / Александр Петросян / купить фото
Фото: Коммерсантъ / Александр Миридонов / купить фото
— Александр Львович, какой из парадоксов на нашем рынке труда самый яркий?
— В течение многих лет, с 90-х годов, мы наблюдаем одну и ту же тенденцию: количество рабочих мест в стране сокращается. Рынок труда постоянно, исключая отдельные краткие периоды, показывает отрицательную дельту: количество вновь созданных рабочих мест меньше, чем ликвидированных.
Проректор государственной Академии труда и социальных отношений, член экспертного совета при правительстве РФ Александр Сафонов
Проректор государственной Академии труда и социальных отношений, член экспертного совета при правительстве РФ Александр Сафонов
Вроде бы это процесс объективный: международная конкуренция требует повышения производительности труда, поэтому происходит автоматизация, централизация и концентрация производства. Но в развитых странах сокращение мест в крупной промышленности компенсируется ростом среднего и малого бизнеса (СМБ). А у нас, наоборот, этот сектор экономики скукоживается. Сбербанк недавно провел анализ активных счетов, по которым зарегистрированы предприятия СМБ. Если в 2014 году количество занятых в этом секторе составляло 9,8 процента от общего числа населения, то сейчас 2,3 процента.
— Почему это происходит?
— Это следствие затяжного падения доходов населения. Оно приводит к снижению потребительского спроса. Мы не тратим деньги на товары и услуги, которые производит для нас сектор СМБ. В результате там сократилось 10–11 млн рабочих мест. Люди ушли не на формальный рынок труда, а в «серую» экономику или стали самозанятыми. Они как-то зарабатывают на жизнь, но пенсий себе не обеспечивают. Это значит, что, когда наступит для них пенсионный возраст (а он теперь увеличен), возрастет доля людей, получающих пенсию меньше прожиточного минимума. И доплачивать им до этого уровня придется опять же государству. Но мы пока эту проблему до конца не осознаем. У нас рост ВВП в плюсе, хоть и небольшом, за счет добычи и экспорта сырья и продукции первого передела. Но плохо с производством потребительских товаров для внутреннего рынка, они совершенно не конкуренты импорту. По существу, структура экономики осталась неизменной с советских времен, но теперь добавились проблемы с занятостью людей.
— Если сокращается число рабочих мест, должна расти безработица. Почему она сокращается?
— Не было бы счастья, да несчастье помогло. Безработица не растет не потому, что экономика в отличном состоянии или государственная служба занятости хорошо работает, она не работает вообще. «Спасает» нас только общее сокращение населения, в том числе его экономически активной части.
За счет такой демографической ямы нам удалось без увеличения числа безработных пережить кризис 2008–2009 годов, и сейчас она (яма) тоже нас спасает. Это фатальное везение, а не заслуга экономического блока правительства.
Но через 3–4 года «фактор ямы» перестанет работать: на рынке труда станет больше людей трудоспособного возраста. И тогда обострится проблема: что делать с людьми старшего поколения?
— Вы полагаете, их тогда будут выдавливать с рынка труда?
— Эта проблема уже нарастает. В нашем исследовании мы среди других вопросов изучали возрастную дискриминацию по данным электронных платформ и интернет-агрегаторов Headhunter, Superjob и других, а также проводили социологические опросы. Выяснили: 51 процент лиц предпенсионного возраста, то есть мужчин от 55 и женщин от 50 лет, сталкивались с дискриминацией при попытке устроиться на новую работу. Компании, занимающиеся подбором персонала, подтверждают и даже уточняют эту тенденцию: по их сведениям, дискриминация по возрасту начинается с 45 лет. Это, в частности, отражается в данных по зарплатам: пик приходится именно на этот возраст. Потом уровень заработков на пару лет стабилизируется и идет вниз. В западных странах пик заработка достигается в 55 и даже в 59 лет.
— По каким причинам людей в возрасте не берут на работу?
— Их несколько. Сегодня на рынке труда требуются высококвалифицированные кадры. Если человек всю жизнь занимался сельским хозяйством, он не может претендовать на место в электронной промышленности, где нужен инженер с опытом 10–15 лет. И переучивать соискателя в возрасте никто не будет. Работодателю важно, чтобы деньги, вложенные в обучение, давали отдачу более длительный срок, чем три-пять лет до пенсии.
Вторая причина в том, что люди старшего возраста лучше знают свои права. Они часто не соглашаются на тот формат занятости, который может устраивать молодых. Например, сверхурочная или неоплачиваемая работа, работа без отпуска, невозможность брать больничный лист. Люди старшего поколения знают, что, если вышел на работу больным, потом это аукнется сложным заболеванием. По отношению к старшим требуется точное соблюдение трудового законодательства, с ними больше дополнительных расходов и больше рисков. Им положены три дня на диспансеризацию, дополнительный отпуск и прочие льготы. Возрастной работник обходится работодателю дорого.
Есть и ментальные ограничения. Современные виды бизнеса, например в сфере ИТ, создают, как правило, молодые люди. Они стремятся брать на работу своих сверстников. Им не нужен дядя, который, как папа с мамой, будет учить их жизни. Практически все стартапы закрыты для лиц старшего возраста, несмотря на то что они могут обладать колоссальным опытом для принятия правильных экономических решений.
— Это характерно для нашей страны или для других тоже?
— На начальных этапах стартапы во всех странах одинаковы. Но на Западе, да и в Азии тоже, когда стартап получает серьезные инвестиции и переходит в статус публичной компании, ему нужны специалисты в области финансов, налогообложения, права с высоким уровнем квалификации и, главное, с большим жизненным опытом. А у нас этого не происходит. У наших стартапов очень короткий период жизни, они редко переходят в статус среднего бизнеса, не говоря уже о крупном предприятии.
— Но ведь и на Западе тоже имеет место возрастная дискриминация?
Возраст отсечения
На российском рынке труда установился критический возраст работников, после которого не растут зарплаты и трудно устроиться на новую работу.
— Да, это общая проблема. Мы живем в эпоху очень быстрых и значительных трансформаций рынка труда. К тому же крупные транснациональные или национальные компании переносят производства в страны с дешевой рабочей силой. Американского президента Трампа поддержал электорат демократов — квалифицированные рабочие, потому что он пообещал вернуть в США 20 млн рабочих мест. Там «синие», да и «белые воротнички» в 40-летнем возрасте оказались без работы. Добавьте также автоматизацию и цифровизацию производства. Недавнее исследование ученых Массачусетского технологического института показало, что продолжительность жизни в США стала снижаться. Одна из причин — именно 40-летние безработные ищут спасение в алкоголе и наркотиках, а следствие — суициды, рост смертности. Сегодня в той же Америке наркомания — беда не молодежи, а их родителей.
— И как с этим бороться?
— Проблема востребованности людей старшего возраста стоит во всем мире. И повышение пенсионного возраста — одно из решений. Но нигде не ставят вопрос так, чтобы вынуждать пенсионеров трудиться еще 5–7 лет, иначе денег на пенсии не хватит. Нет, в развитом мире дело обстоит иначе. Там повышение пенсионного возраста началось давно, шло постепенно и сейчас фактически заторможено. Есть страны, в которых пенсионный возраст, наоборот, снижается. У нас же сложилось неправильное представление о западных пенсионных системах, затуманенное некачественными переводами данных западной статистики. И в Европе, и в США реально большинство людей выходят на пенсию не в 67, а в 62 года. Но там хорошее здравоохранение, и человек просто физически может работать дольше. Немецкие экономисты посчитали, что, если страна обеспечивает темп экономического роста 3–4 процента в год, текущих отчислений вполне достаточно, чтобы обеспечить стабильность пенсионной системы без увеличения пенсионного возраста. В Великобритании сейчас обсуждают проект привлечения оставшихся без работы людей старшего возраста к муниципальному управлению. Эту работу можно оплачивать им в размере пенсии — примерно 40 процентов от утраченного заработка. Здесь действительно могут пригодиться их знания и опыт. И они реально знают проблемы муниципалитетов, в которых живут. Это полезный опыт.
— У нас сейчас запретили увольнять с работы людей предпенсионного возраста. Это тоже попытка найти им применение?
— Вряд ли. Скорее это перекладывание проблемы на работодателей. Но им это не нужно. Ну, запретили. А состояние и структура экономики не изменились. А ведь именно состояние и структура экономики становятся ограничением на рынке труда для лиц старшего возраста. На самом деле у нас всего 28 процентов людей в возрасте 63 лет продолжают трудиться.
— А не 70 процентов, как считают в правительстве?
— Это один из увлекательных мифов, созданных нашей статистикой. На самом деле ситуация более сложная. Когда мы проводили исследование, то изучали данные Росстата, а также провели собственный общероссийский социологический опрос людей в возрасте от 50 до 70 лет. Результаты сильно разошлись.
Например, женщины после 54 лет в 2 раза сокращают свое присутствие на рынке труда. Получается, из 100 работающих женщин остаются только 50.
Подчеркиваю, речь о женщинах. У мужчин другие проблемы. Женщины бросают работу, потому что надо ухаживать за внуками. То есть они вынуждены дать возможность детям зарабатывать. В том числе и потому, что молодежь часто уезжает работать вахтовым методом — в своих городах или регионах вакансий нет. И в этот момент, когда бабушка нужна в семье, государство говорит: нет, она должна работать или получит мизерную пенсию.
— Подождите, а как же данные, что продолжительность жизни в стране неуклонно растет?
— И что? Для рынка труда, для демографии или для пенсионного обеспечения этот показатель не имеет значения. Тем более что он не абсолютный, а тоже относительный, рассчитывается по сложной методике. Более важно состояние и период здоровья людей. То есть сколько лет могут люди работать. Этот вопрос был одним из основных в нашем исследовании. Институт медицины труда РАН проанализировал по базе Минздрава 180 тысяч медицинских карт работников черной и цветной металлургии, добычи полезных ископаемых, химических производств, транспорта. Вывод такой: мужчины в 61 год с вероятностью в 50 процентов получают какое-либо профессиональное заболевание, вынуждающее уходить на инвалидность. У женщин такая стадия заболевания наступает в 70 лет, потому что они все же меньше заняты на тяжелых и вредных работах.
Это, повторю, наше исследование. А вот по данным статистики мы впереди всей Европы: на 10 тысяч занятых у нас выявляется 1,2 профессионального заболевания. В то время как, например, в Дании в 50 раз больше — 56,4 заболевания. Вряд ли кто подумает, что в Дании или в Германии качество производственной среды настолько хуже нашего.
— Еще один парадокс? И как его объяснить?
— Все очень просто: наши люди обращаются к врачам только в самом крайнем случае, когда терпеть уже невозможно. Пропускают начальный этап болезни, когда еще можно ее вылечить. Работают, пока вперед ногами не вынесут. Это вопрос качества контроля здоровья работающих и качества нашей медицинской статистки. Она тоже приукрашивается, может, и несознательно. В 2012 году Минздравсоцразвития издало приказ об изменении порядка профессиональных осмотров. Был прописан регламент, когда, что и как врачи должны контролировать у лиц, работающих на вредных и опасных производствах. Получили настоящую «бомбу»: в некоторых шахтах, например, половину работников надо было увольнять, потому что у них выявили заболевания, несовместимые с профессией,— радикулиты, сколиозы, артриты, заболевания легких, сердечно-сосудистой системы. Но они свои болезни скрывали, договаривались с врачами. Потому что понимали: если в 40 лет выйдут на пенсию или на инвалидность, сразу попадут в разряд бедных, семью прокормить не смогут. Поэтому у нас очень много латентной инвалидности. Сколько именно, точно никто не знает. Не зря сейчас вице-премьер Татьяна Голикова заговорила о необходимости восстановления цеховой медицины, которую у нас в ходе разных реформирований сократили.
— И какой тут возможен выход?
— Когда принимали закон о повышении пенсионного возраста, исходили из того, что надо увеличить численность работников. Но не учли два важнейших момента. Первый — число людей старше 55 (женщины) и 60 лет (мужчины), мотивированных и способных к труду, резко сокращается. А второй момент — действительная потребность экономики в кадрах. Она постоянно падает. Думаю, редко можно увидеть 65-летнего шахтера или металлурга. Теперь надо посчитать, что для государства выгоднее. Держать человека на производстве еще пять лет, доводя его до инвалидности и дорого платить за его лечение и обслуживание, или отправить на пенсию, пусть даже раньше срока, но сохранив ему здоровье и продлив жизнь. Думаю, второе выгоднее…
