«Уважаемый товарищ Берия! Дело это исключительное по беззаконию и несправедливости»
История адвоката Бриккера, который добился от КГБ реабилитации, но не смог вернуть имущество
“Ъ” продолжает рассказывать о попытках граждан СССР и РФ добиться от государства компенсации за политические репрессии. В первом материале “Ъ” рассказал, как дочь советского политзека Евгения Шашева пытается через Конституционный суд получить жилье в Москве взамен незаконно изъятой у отца квартиры. Вторая публикация этого цикла — история московского адвоката Наума Бриккера, арестованного и осужденного в 1937 году. Добившись полной реабилитации и снова поселившись в Москве, Бриккер попытался вернуть свое имущество, незаконно конфискованное после ареста. Однако государство ему в этом отказало.
Фото: Дмитрий Шабельников
Фото: Дмитрий Шабельников
Фото: Дмитрий Шабельников
14 ноября 1937 года в Москве был арестован Наум Борисович Бриккер, 42-летний адвокат, член Московской коллегии защитников. НКВД обвинил его в принадлежности к «Польской военной организации» — военизированной группе, которая в годы Первой мировой войны боролась за независимость Польши от царской России. Уже к 1920 году организация прекратила свое существование, растворившись в польской армии, но спустя полтора десятилетия НКВД «возродил» ее, чтобы обосновывать репрессии против советских граждан с польскими корнями.
Наум Бриккер действительно родился в польском городе Бельске, но во время Первой мировой войны семья перебралась в Россию. В 1918 году Наум поехал учиться в Днепропетровск; когда началась гражданская война, молодой еврей оказался в отряде знаменитого красного командира Павла Дыбенко, где участвовал в «подавлении мятежа атамана Григорьева». Был контужен и переведен в тыл. Демобилизовавшись в 1920-м, Наум с тремя братьями и сестрой перебирается обратно в Польшу. Проработав несколько месяцев на текстильной фабрике в Лодзи, Наум решил вернуться в Россию. Позже в многочисленных объяснительных он расскажет, почему:
«Материальное положение не улучшилось, а ухудшилось. Я понял, что я сделал огромную ошибку с приездом в Польшу. Я не знаю польского языка, кроме унижения, как я, так и моя семья, как евреи, ничего в Польше не видели».
С помощью «еврея пограничного местечка» и взятки Наум в 1923 году нелегально перешел границу с Россией, тут же был задержан и пять недель провел под арестом. Потом Бриккера осудили за нелегальный переход границы, но освободили по амнистии. Как «перебежчику» ему выдали разрешение на проживание в Казани. Там молодой иммигрант впервые вступил в борьбу с советской бюрократической машиной: когда ОГПУ стало тянуть со снятием его с учета как перебежчика, он написал в ЦК ВКП(б) «с просьбой ускорить». Это помогло, и Наум Бриккер переехал в Москву, поступил на факультет советского права МГУ, и, обратившись в ЦИК СССР, добился предоставления гражданства себе и родственникам из Бельска.
До 1937 года дела у Бриккера складывались в Москве неплохо. За 13 лет Наум успел окончить университет, поступить в коллегию защитников и устроиться юрисконсультом в Наркомат тяжелой промышленности. Он женился, стал отцом двоих сыновей, потом развелся (бывшая жена жила в той же квартире в соседней комнате). И тут — неожиданный арест со странным обвинением в работе на польских военных.
Причины ареста Бриккера указаны в служебной записке, направленной 17 октября 1937 года из НКВД СССР в УНКВД Московской области: «По сведениям гр. БРИККЕР является перебежчиком из Польши. Сообщается Вам для перепроверки и мероприятий в порядке выполнения опер. приказа НКВД за №485».
Этот приказ был издан 11 августа 1937 года наркомом внутренних дел Николаем Ежовым. Ссылаясь на небывалую активность польской разведки, Ежов приказывает «начать широкую операцию, направленную к полной ликвидации местных организаций "Польской организации войсковой" и прежде всего ее диверсионно-шпионских и повстанческих кадров в промышленности, на транспорте, совхозах и колхозах». Аресту подлежали среди прочих категорий «перебежчики из Польши независимо от времени их перехода в СССР».
В том же приказе была заранее решена судьба арестованных: «шпионские, диверсионные, вредительские и повстанческие кадры польской разведки» подлежали расстрелу, а «менее активных» отправляли «в тюрьмы и лагеря сроком от 5 до 10 лет».
Бриккеру повезло. 29 декабря Особое совещание при наркоме внутренних дел СССР приговорило его к 10 годам заключения «в исправтрудлагерь». Отметим, что в обвинительном заключении нет ни слова о причастности юриста к польской разведке. Более того, в нем не упоминается даже конкретный состав преступления.
Через полгода был расстрелян его бывший командир Павел Дыбенко — за «участие в военно-фашистском заговоре» и шпионаж в пользу США.
«Продолжают испытывать лишения и обречены на мытарство»
Оказавшись в Каргопольлаге (Архангельская область), Бриккер несколько раз обращался в различные ведомства с просьбой о пересмотре дела. Он снова и снова излагал свою биографию, причины и обстоятельства нелегального перехода границы в 1923 году. В пересмотре дела ему неизменно отказывали.
В лагере он был на хорошем счету. В 1945 году лагерное начальство ходатайствует о снижении ему срока на шесть месяцев (отсидел он к тому времени уже семь с половиной лет), приложив различные характеристики, справки и рапорты. Указывается, например, что «… в трудных условиях военного времени, з/к БРИККЕР, как грузовой диспетчер, проявил творческую инициативу, борясь с перепростоями и недогрузами вагонов и добиваясь их погрузки в срок и досрочно». В сентябре 1945 года все то же Особое совещание удовлетворяет ходатайство, и Бриккер выходит на свободу в мае 1947-го.
После освобождения юрист уезжает в Малоярославец Калужской области, где пытается добиться реабилитации. Ему снова и снова отказывают, хотя и нельзя сказать, что отмахиваются: разные отделы и управления МГБ составляют многочисленные справки, подтверждающие обоснованность осуждения Бриккера в 1937 году. Причем для убедительности предъявляют все новые и новые обвинения. В одном отказе говорится, что Бриккер в юности был членом сионистской партии «Поалей-Цион», а в другом — что он «в 1919 году в городе Саранске резко выступал против Советской власти, за что в 1924 году в Казани был исключен из числа слушателей юридических курсов». Напомним, речь в справке идет о событиях 25-летней давности.
Но один ответ все же пригодится Бриккеру в будущем. В июне 1948 года он просит Управление МГБ Московской области вернуть изъятые при обыске 11 лет назад документы (послужной список, диплом об окончании Московского университета и профсоюзный билет), «без чего работать нет возможности». В ответ ему только выдают справки о том, что все эти бумаги у него действительно были изъяты, но разыскать их «за давностью не представляется возможным».
15 июня 1953 года, после смерти Сталина Бриккер пишет огромное письмо на имя Берии (которого арестуют и снимут со всех постов уже через десять дней). «Уважаемый товарищ Берия! Дело это исключительное по беззаконию и несправедливости»,— сообщает он и просит о «личном вмешательстве». Юрист объясняет, что его жизни мешают «ограничения по ст. 39 положения о паспортах». Напомним, что наличие судимости за ряд преступлений (в том числе «контрреволюционных») не позволяло гражданину жить в так называемых режимных местностях, к которым относились все крупные города. «Это лишает меня возможности включиться в жизнь и получить работу по специальности или иную работу, связанную с умственным трудом. Вот уже полтора года, как я опять без работы, несмотря на то что в поисках ее исколесил за это время многие города и поселки. По состоянию здоровья и возрасту я уже не способен к неквалифицированному физическому труду. Из-за паспортных ограничений я лишен возможности жить с моими родными или хотя бы в таких местностях, где много предприятий и где спрос на работников велик»,— пишет Бриккер. В заключение юрист просит Берию о личном приеме, пересмотре дела и реабилитации.
Интересно, что незадолго до своего ареста именно Берия предлагал либерализовать систему ограничений места жительства. «При существующем положении граждане, отбывшие наказание в местах заключения или ссылки и искупившие тем самым свою вину перед обществом, продолжают испытывать лишения и обречены на мытарство»,— писал он в докладной записке председателю совета министров Маленкову.
Даже после смерти Сталина государство отказалось пересматривать дело и реабилитировать Бриккера. Вместо этого МВД СССР предложило ему обратиться с заявлением о снятии судимости. Поначалу Бриккер отказался — он назвал это «половинчатым решением», которое «оставит пятно» и сохранит статус «неполноценного среди честных советских людей». Однако, получив очередной отказ, в сентябре 1953 года 59-летний Бриккер от полной безысходности все же подает заявление о снятии судимости. В графе «Какие данные еще желаете сообщить о себе» Бриккер пишет: «С последнего места работы (Барановичский облпотребсоюз) я вынужден был уволиться, так как мне предложили подать заявление об уходе и откровенно объяснили, что это вызвано исключительно моей судимостью. За время после увольнения из облпотребсоюза я и письменно, и лично обращался во многие организации и стройки СССР, изъездил многие города, но повсюду следовал отказ и все по тому же мотиву (фактически) — судимость».
Одновременно Бриккер еще раз ходатайствовал о пересмотре своего дела и реабилитации. Ответа ему пришлось ждать очень долго. В КГБ его допрашивают об обстоятельствах жизни в Бельске, Саранске и Казани (то есть о событиях более чем 30-летней давности). Для вынесения решения госбезопасность пытается разыскать — в некоторых случаях успешно! — свидетелей его пребывания в Казани и Саранске. В одном из секретных запросов говорится: «Жалоба БРИККЕР стоит на контроле в ЦК КПСС и с исполнением запроса просим не задержать».
Наконец, в конце 1954 года КГБ выносит решение «возбудить ходатайство перед генеральным прокурором СССР о внесении протеста в Верховный суд СССР на предмет отмены постановления Особого совещания». Еще через полгода заместитель генпрокурора СССР просит Верховный суд дело прекратить «за недостаточностью собранных улик», а 14 мая 1955 года Военная коллегия Верховного суда этот протест удовлетворяет и прекращает дело в отношении Бриккера «за недоказанностью предъявленного ему обвинения». В октябре того же года Военная коллегия меняет формулировку — и теперь дело прекращено «за отсутствием состава преступления».
Итак, через 18 лет после ареста справедливость восторжествовала, и 60-летний Наум Борисович Бриккер наконец переселяется в Москву, где воссоединяется с сыновьями.
Но у адвоката остается еще одно дело.
«Книг было сотни три-четыре»
В 1956 году Бриккер направляет заявление прокурору Москвы и в управление КГБ по Московской области. В письме, начинающемся со слов «Я полностью реабилитирован», Бриккер снова просит вернуть ему изъятые документы (без которых, по его словам, не может оформить пенсию). А потом сообщает, что в 1937 году после ареста сотрудники НКВД вывезли из квартиры все его ценные вещи, «в том числе большую библиотеку с ценными книгами, всю одежду, белье, постель, золотые мужские ручные часы с золотым браслетом и многое другое». Наибольшую ценность для Бриккера представляли «фотографии моих детей в детском возрасте». В заявлении отмечалось, что «опись вещей произведена не была» и что в приговоре не говорилось о конфискации имущества. Бриккер просит вернуть вещи, книги и фотографии, «а если это сейчас уже невозможно, то их стоимость».
Через месяц Бриккеру возвращают копию «трудового списка», а об остальных документах сообщают, что их «в деле не оказалось». УКГБ по г. Москва обращается в учетно-архивный отдел КГБ с просьбой предоставить опись имущества, изъятого при аресте, но получает ответ, что такого документа в материалах дела нет. Тогда Бриккеру предлагают самому составить опись утраченных вещей и библиотеки. «Прошло 19 лет, и, естественно, дать полный список я сейчас не могу, так как болен склерозом, и многое память не удержала,— пишет он КГБ.— Во всяком случае книг было сотни три-четыре. Было много книг по праву… дореволюционные энциклопедии и БСЭ, были все издания "Академии" и много, много других… Главное же — это фотоснимки, о которых я писал в основном заявлении».
Пытаясь разыскать пропавшие вещи, подмосковное управление КГБ выяснило, кого вселили в комнату Бриккера. Оказалось, что ордер на жилье арестованного адвоката получил сотрудник НКВД по фамилии Иванов (в переписке его имя не указано). В 1956 году Иванов был все еще жив, работал в Восьмом главном управлении КГБ и жил в той самой комнате Бриккера. В докладной записке он сообщил коллегам, что ничего не знает о судьбе вещей прежнего владельца помещения. И в ноябре 1956 года КГБ выносит заключение: «Никаких документов о конфискации и сдаче имущества в госфонд не обнаружено», поэтому государство не должно платить Бриккеру никаких компенсаций.
Наум Борисович скончался в 1976 году в Москве, так и не увидев детских фотографий своих сыновей. Он не знал, что их поиск был обречен на провал.
В архивно-следственном деле есть документ 1939 года, о котором КГБ не рассказал Бриккеру. Оказывается, специальная комиссия «просмотрела фото и разную переписку, изъятую при аресте, распечатании квартиры», и постановила «уничтожить, как не имеющие отношение к делу и не представляющие ценности».
Документ подписан тремя фамилиями, есть среди них и сотрудник НКВД «товарищ Иванов». К сожалению, сейчас уже невозможно установить, этот ли Иванов получил от государства жилье арестованного Бриккера.
