Тривиальное чтиво
Михаил Трофименков о «Двойной жизни» Оливье Ассаяса
В прокат выходит фильм «Двойная жизнь» Оливье Ассаяса. Комедия положений из жизни французских интеллектуалов, которые без умолку болтают и спят друг с другом, получилась удручающе несмешной
Фото: CG Cinema
Фото: CG Cinema
Фото: CG Cinema
Фото: CG Cinema
Главным фильмом о заболтанной самовлюбленными бунтарями революции 1968 года французы считают «Мамочку и шлюху», шедевр Жана Эсташа 1973 года. И это при том, что ни слова о революции с экрана не звучит, хотя на протяжении 217 минут герой практически не умолкает: все действие фильма сводится к его логорее. По тем временам это было и невиданным эстетическим вызовом, и плевком в лицо богеме, заседавшей на террасах кафе Сен-Жермен-де-Пре, и по большому счету приговором национальной традиции «belle lettres» — изящной словесности, столь же самовлюбленной, как и герой «Мамочки».
Фото: CG Cinema
Меж тем полвека спустя те, кто присвоил себе звание жрецов этой традиции,— «интелло» с левого берега Сены — живы-здоровы, и их не тошнит от самих себя при взгляде в зеркало. О чем и свидетельствует «Двойная жизнь» Оливье Ассаяса. По сравнению с этой историей из жизни книгоиздателей и литераторов «Мамочка» — будоражащий триллер, хоть герои Ассаяса и перемещаются в пространстве гораздо активнее инфантильного пророка постреволюционной богемы. Из кабинета Алена (Гийом Кане), главного редактора очень престижного издательства, в номера, где он кувыркается с бисексуальной Лор (Криста Тере), спецом по информатике, обладательницей аристократической фамилии, белокурых локонов и очевидного дара идти к своему счастью по трупам. Из бистро на прием, с приема на брифинг писателя Леонарда (Венсан Макень), переживающего черную полосу. Оттуда — на ужин то к одним, то к другим друзьям или на съемки бесконечного полицейского сериала. Селена (Жюльетт Бинош), жена Алена и любовница Леонарда, играет в нем «специалиста по разрешению кризисных ситуаций». Так она упрямо аттестует свою героиню, вышибающую двери и выпускающую целую обойму в того, кто неосторожно назовет ее «полицейской» (впрочем, стоит назвать ее, как она просит, ей все равно не угодишь: «да нет же, она — просто полицейский»).
Играя дефинициями, Селена как бы забалтывает реальность, которая никакая на самом деле не реальность, а сериальная мнимость. Но для нее и людей «ее круга» существуют не тексты даже, а просто слова, за которыми давно не стоит ни жизни, ни иллюзий. Фильм Ассаяса без всякого ущерба можно слушать, как радиопьесу,— и то недолго. Через пару минут покажется, что внимаешь потоку случайных — хоть и грамматически безупречно сочлененных — слов, которые генерирует некий автомат. Каким было бы счастьем, если бы герои Ассаяса хотя бы сплетничали — ведь могли бы они обсуждать свое бесперебойное перекрестное опыление. Так ведь нет: если герой «Мамочки» забалтывал концепцию богемного бунта, то эти — концепцию технологической революции. О судьбе книгоиздательства в эпоху интернета они клекочут так многозначительно, словно буквально только что узнали о существовании электронных книг. При этом сами они, похоже, книг не читают никаких, воспринимая их в лучшем случае как товар, в худшем — как инструмент сведения личных или политических счетов, но никак не плод творческого воображения. Так, Селену в новой книге ее любовника интересует одно: не изложил ли он там историю их связи, не выдал ли их маленький буржуазный секрет?
Фото: CG Cinema
Тем более озадачивает название фильма. Если имеется в виду, что персонажи обманывают суженых, то не слишком ли много чести оказывает такое патетическое названием пошлым адюльтерам. А в философском смысле у них нет не то что двойных, но и одинарных жизней: они сшиты из слов. Дунь — и разлетятся, а человечество и та самая культура, носителями которой они себя считают, не заметят потери.
Пролетарий Эсташ, выбившийся в режиссеры, ненавидел своего героя: и за словесное недержание, и за ничтожность мысли, и за свинское отношение к женщинам. Эсташ перехватывал главное орудие болтуна — речь — и оборачивал против него. Ассаяс — в этом едина французская критика, припомнившая в связи с «Двойной жизнью» и традицию «мариводажа», и Эрика Ромера с Вуди Алленом, и даже, господи помилуй, Тарантино — выступил в комическом жанре, снял водевиль, комедию положений. Правда, менее смешного фильма даже во Франции не припомнишь за многие годы: французы разучились смешить и смеяться, а когда комедия не смешит, ее повышают в жанровом звании, называя сатирой. Предположим, Ассаяс, да, задумал сатиру на интеллектуальных импотентов-нарциссов. Откуда тогда ощущение, что его голос сливается с жужжанием экранных «насекомых», что это он для них, для «своих», откалывает синефильские шуточки.
Ален не успевает натянуть трусы, вынырнув из постели Лор, как его осеняет: его жизнь напоминает «Причастие» Бергмана. Старикан — владелец издательства (Паскаль Грегори) — выказывает искреннее желание помочь Селене в кинокарьере, сведя, например, с Жюльетт Бинош. Сейчас, сейчас, где-то у него был телефон этой милой Жюльетт: ах, нет, только имейл ее агента. Комизм якобы в том, что с как бы реальной Бинош обещают свести Бинош как бы нереальную.
Выросший в самовлюбленной атмосфере редакции Cahiers du Cinema начала 1980-х, Ассаяс не может — если бы даже желал — отстраниться от «своего круга». И потому «Двойная жизнь» заслуживает право считаться первым фильмом в невиданном доселе жанре: сатира автора на самого себя, безболезненно переходящая в самолюбование.
В прокате с 4 июля