«У нас законодательно регламентирован курс на сохранение биологической семьи»

В России обсуждается реформа в сфере устройства детей, оставшихся без родительского попечения, в приемные семьи. В соседней Эстонии такая реформа уже прошла. Руководитель эстонской некоммерческой организации «Осознанное родительство», сопровождающей приемных родителей и биологические семьи в кризисной ситуации, сертифицированный преподаватель программы PRIDE Инна Клаос, рассказала спецкору “Ъ” Ольге Алленовой, где живут сироты подросткового возраста и дети с серьезными нарушениями развития, не устроенные в приемные семьи, почему сопровождение замещающих семей напрямую связано с их подготовкой, как изменились права биологических родителей в результате реформы и зачем государство делегирует работу в сфере сиротства некоммерческим организациям.

«У нас нет психологического тестирования»

— Как в Эстонии происходит подготовка и обучение приемных семей?

— Расскажу с самого начала. Появляются люди, желающие взять приемного ребенка. Они обращаются в департамент социального страхования, департамент направляет их к нам.

— Погодите, к вам — в некоммерческую организацию?

— Да. В Эстонии в рамках госзаказа и программы улучшения работы замещающих семей НКО «Своя семья» оказывает услуги приемным родителям. А наше НКО сотрудничает с департаментом социального страхования и с НКО «Своя семья».

— Значит, НКО выполняет эту работу по заказу государства.

— Да. Потому что сотрудники в этих НКО сами прошли весь путь приемного родительства. То есть когда мы работаем с кандидатами в приемные родители, они знают, что мы уже пережили то, что им только предстоит пережить.

Итак, к нам приходят кандидаты в приемные родители, мы проводим первичную встречу, она длится минимум три часа. На ней мы рассказываем, кто вообще такой приемный ребенок. Рассказываем о диагнозах, травмах, трудностях воспитания. И даем им время подумать.

— Вы их не пугаете?

— Мы говорим им так, как есть. А то, что есть, оно страшно, как ни крути. Ребенок, оставшийся без семьи, пережил сильную травму.

После этой первой встречи люди думают. И, если надумали, они приходят на следующую встречу — групповую, на которой другие родители расскажут о своем опыте.

Бывает, кандидаты приходят два-три раза, потом говорят: «Спасибо, все-таки это не наш путь». И уходят.

Есть родители, которые задерживаются на этом этапе ознакомления — и не пишут заявление на принятие ребенка, а ходят к нам и год, и два. Они остаются кандидатами. С этого начинается вся система сопровождения, потому что мы на этом этапе уже закладываем базу.

— Итак, кандидаты ходят к вам знакомиться и общаться на темы, связанные с воспитанием приемных детей. Сколько раз?

— Они приходят столько раз, сколько считают нужным. Когда человек созрел, он пишет заявление в департамент социального страхования о своем желании стать приемным родителем, или попечителем, или усыновителем, или и тем, и другим. После этого чиновники из департамента производят оценку семьи кандидата, которая длится до восьми часов.

— Чиновники приходят в его семью?

— У нас это не совсем «чиновники», эти люди сами имеют большой опыт работы с семьями — приемными и биологическими. Они приходят в семью, изучают ее. После этого департамент направляет семью на обучение к нам на PRIDE.

— PRIDE — это школа приемных родителей?

— Да, это программа повышения компетентности в сфере приемного родительства.

— А если семья не прошла оценку департамента?

— Тогда она идет снова к нам на групповые занятия. Понимаете, у нас так не говорят: «Вы не прошли». У нас говорят: «Ребята, здесь, здесь и здесь вам надо чуть-чуть подправить — и тогда все получится».

— Значит, вы не отказываете совсем тем, кто не прошел оценку?

— Юридически это невозможно сделать. Потому что в Декларации прав человека написано, что каждый человек имеет право на семью.

Значит, моя задача как специалиста — сделать так, чтобы та семья, которая сегодня нересурсная, подошла к такому уровню, когда она будет ресурсной.

И если семья заинтересована, она воспользуется моими услугами, а если не заинтересована, то она уйдет, и вопрос решится сам.

— Такие случаи у вас были?

— Да. Приходила к нам женщина, которая хотела стать приемным родителем. Спустя три или четыре года выяснилось, что это было не ее личное желание, а желание ее мамы. Мама ставила ей задачи: «Ты должна иметь детей, должна стать матерью». У нее не было детей, не было партнера в жизни, зато она хороший врач, профессионал, постоянно учится. В результате работы с нами она поняла, что ребенок не очень-то вписывается в ее жизнь. При этом она всю жизнь работает с детьми, помогает им развиваться, и ей это приносит радость. Но мы не сказали ей: «Знаешь, ты не должна быть мамой, у тебя этого ресурса нет». Она пришла к этой мысли сама, мы ей только помогли.

Еще одну историю расскажу. Женщине 50 лет, она хотела усыновить ребенка, но только до трех лет и только мулата, потому что у нее муж — мулат. Но у нас мулатов просто нет, а до трех лет тем более. А у нее было жесткое требование. Она походила к нам полгода, а потом вдруг пришла и говорит: «А вообще-то зачем мне нужен ребенок-мулат, если муж меня на десять лет моложе, и он мне и так как сын?» Люди способны сами принимать решения, им просто нужно дать возможность выбора.

Иногда супруги понимают, что они не смогут помочь какому-то ребенку, но могут спасти умирающую от голода собаку.

А можно, как наш врач, помочь десяткам детей — она для каждого из них тетя, к каждому вхожа в дом, ее все любят, ей всегда рады. Ей не надо кого-то усыновлять, чтобы спасти, она и так спасает.

У нас есть такие люди, которые решили, что не смогут воспитывать ребенка, но могут стать для него дядей, тетей, бабушкой — они приходят в гости, на дни рождения, участвуют в семейных мероприятиях. Да, они с семьей должны совпадать, семья должна захотеть их впустить, но семьи обычно рады такой поддержке и помощи. А поскольку мы, приемные родители, все вместе в одном котле варимся, то у каждого из нас есть какая-то «неофициальная» функция бабушки, дяди или тети. И это тоже сопровождение.

Сейчас у нас сопровождение так разрослось, что приемные родители с опытом сами начинают сопровождать начинающих. Этот принцип еще применяется в современной реабилитационной медицине: «Я знаю, что ты чувствуешь, я это пережил, и я могу тебе помочь».

— А психологическое тестирование кандидатов проводится?

— У нас нет психологического тестирования как такового. Семью начинают оценивать с разных сторон четыре разных специалиста на протяжении примерно полутора лет, все это время идет постоянная работа с семьей. В итоге до PRIDE доходят только ресурсные семьи. На PRIDE не может попасть нересурсная семья — она пойдет доучиваться к нам в НКО.

— Что должен узнать чиновник из департамента социального страхования, который пришел в семью на собеседование?

— Существует определенная методика, по который он работает. За эти восемь часов ему нужно узнать прошлое семьи, ее травмы, рассмотреть семейную систему, есть ли в ней поддерживающие звенья, которые в трудные минуты не дадут ей рассыпаться.

Важно узнать уровень образования семьи — не каждый родитель со средним образованием сможет справиться со сложным ребенком с девиантным поведением, потому что ему придется много читать и заниматься самообразованием.

Не каждый человек, не разбирающийся в медицине, справится с ребенком, которому требуется пересадка почки.

— А если кандидат скроет информацию?

— В конце третьего часа люди начинают расслабляться и раскрываться, и тогда они говорят правду.

— Почему?

— У нас чиновник, который идет на такое собеседование в семью,— это не тетя «черный низ — белый верх», это человек, который приходит в ваш дом с желанием вам помочь, с добром, он не исследовать вас пришел, а понять, чего вам не хватает, чтобы вы стали приемной семьей. То есть мы не смотрим, годен или не годен и какой срок годности, мы даем возможность каждой семье осуществить желание принять ребенка.

Пример. Папа и мама, перфекционисты, пришли, сели и говорят: «Так, нам мальчика от нуля до года, здорового, блондина с голубыми глазами, потому что папа блондин». Папа особенно категоричен. Социальный работник, который вел это обследование, на протяжении восьми часов говорил с ними о жизни. Выяснились травматические ситуации в жизни этого папы: у него был сын, мальчик с голубыми глазами, в возрасте полутора лет он умер, и это зафиксировалось у папы в голове. Эту семью направили к нам на вызревание, они ходили к нам полтора года, и за это время так изменились, что когда они в итоге пришли к нам на PRIDE, я их не узнала. Это были настолько открытые миру люди, их травмы были проработаны, мама сменила боевой раскрас, за которым она пряталась от мира, на свой натуральный образ и стала просто красавицей. И вы себе не представляете, какие чудесные родители из них получились, они взяли девочку пяти лет, это счастливая семья. Три года ушло на их подготовку, но это добровольная работа семьи, они этого хотели.

— Можете подробнее рассказать о том, на что конкретно вы обращаете внимание, когда впервые общаетесь с кандидатом, желающим усыновить ребенка?

— Мы говорим о его прошлом, о его детстве. Каким он себя помнит? Как рано он себя помнит? А маму? Папу? Какая его любимая игра в детстве? А что он любил больше всего в детстве? Потихонечку выстраивается образ ребенка. Детство любят все, об этом очень много говорят. Из детства мы плавно переходим к внутрисемейным отношениям — как конкретно этот ребенок, который сейчас уже взрослый, воспринимал маму и папу. Дальше мы говорим о его молодости, как он встретил жену, ходили под луной или брак был заключен по договоренности, потому что время пришло, есть ли дети, а, если нет детей, как они это пережили. Может выясниться, что сделали 17 ЭКО, и муж носил на руках, а в другой семье супруг завел любовницу, а жена после каждой неудачи с ЭКО чувствовала, что хоронит ребенка. Это все состояние такой, знаете, человеческой искренности, которую на бумагу выкладывать нельзя. Из этого можно только делать для себя определенные смысловые блоки, чтобы понимать, как с семьей надо работать. Дальше — образование, какой у вас уровень и насколько вы открыты новым знаниям, любите ли кружки, лекции, лектории. Это важно. Европа вся учится — вот как родились и начали учиться, так и учатся до гробовой доски, учиться очень популярно. Но дело не в популярности, конечно.

Приемный родитель должен уметь учиться, потому что ему придется освоить целую науку воспитания ребенка.

На что еще смотрит специалист? На ближайший родственный круг и группу поддержки: родственники, друзья, социум. Если их нет, родитель не справится. И на здоровье, конечно. Но тут у нас есть проблема — люди порой скрывают состояние своего здоровья. Справки о здоровье физическом и психическом не всегда соответствует действительности. Иногда у человека заболевание, которое не диагностируется в ходе диспансеризации. Вот одна мама у нас есть, диабет в последней стадии, она не может жить нормально. Это издержки, но хотелось бы обойтись без них.

«У нас нет возможности выбрать себе ребенка»

— Расскажите о программе PRIDE — как проходит обучение?

— В самом начале PRIDE мы, преподаватели, работаем парой, и парой идем в семью к кандидатам — тоже на шесть-восемь часов минимум. Мы с ними общаемся, обсуждаем проблемы, которые могут возникнуть в приемной семье, говорим о предстоящем обучении. Это, получается, уже второй после специалиста из департамента выход в семью. После этого они ходят на PRIDE. Обязательны девять занятий по три часа каждое. На каждом занятии мы разрабатываем какие-то темы, а к каждому уроку наши кандидаты пишут толстые книги жизни. К каждому уроку — новую. То есть они от одного урока до другого работают самостоятельно. Это большая работа.

В книге жизни многие вопросы повторяются — детство, юность, школа, первый травматический опыт, первые обиды и опыт их переживания, первые утраты, мечты, самоидентификация, брак, дети, мама, папа, внутрисемейные связи.

Это все домашняя работа, которую они делают и которую мы не оцениваем — мы только читаем это и для себя отмечаем, где и чем нужно помочь этому родителю, как усилить какие-то его стороны. К концу PRIDE у нас снова индивидуальная встреча с кандидатом, мы с ним говорим как с коллегой: «Как вы считаете, есть ресурсы у вас? Если есть, то какие? А слабые места — какие? Как вы думаете, они могут вам помешать в воспитании ребенка?»

Мы со своей стороны можем предложить им какие-то варианты преодоления препятствий. У нас была семья, они жили в квартире на 24 метрах — маленькая комнатка и маленькая кухонька. Мы им говорим, что у них все хорошо, все отлично, но в эти жилищные условия ребенка никак нельзя. Семья была настолько мотивированной, что нашла выход — продала дачу и купила нормальное жилье.

— Кто-то уходит после прохождения курса обучения?

— Обычно одна-две семьи уходят. И это хорошо. Значит, они приняли осознанное решение, поняв, что не справятся.

— После обучения кандидаты уже могут принять ребенка в семью?

— Могут. Для этого собирается совет в департаменте социального страхования, за круглым столом встречаются шесть специалистов — четыре сотрудника департамента и два PRIDE-преподавателя,— они работали с семьей и обсуждают то, что увидели. Выводы оформляются документально и направляются семье. Если семья не согласна и считает, что нужно что-то добавить или убрать, мы это с ними обсуждаем. Когда достигается соглашение, документ подписывается обеими сторонами: государством и семьей. В этом документе оговариваются рекомендации для приемной семьи. Но мы не предписываем возраст, пол, и у нас нет понятия группы здоровья. У нас есть ребенок здоровый и ребенок с особенностями. Вот у меня девочка с особенностями, но она здорова. С этим проще жить, потому что у меня просто ребенок, который вызревает медленнее, чем другие.

— Как семья выбирает ребенка?

— У нас нет возможности выбрать себе ребенка. Семью подбирают для ребенка. После прохождения PRIDE семья получает заключение, в котором определяется тип семьи. Всего выделяется несколько типов замещающих семей. Одна семья справится с ребенком с девиантным поведением, потому что у нее есть опыт, она умеет и знает. Другая сможет воспитывать ребенка с хроническим инфекционным заболеванием — ВИЧ, СПИД, гепатит, или сердечные заболевания. У нас есть семья, которая прекрасно растит детей с аутистическим спектром, потому что они своих вырастили и умеют это делать. Но при этом важно понимать, что мы не навязываем им ребенка. Это их осознанный выбор.

— Они могут отказаться от предлагаемого им ребенка?

— Конечно. Это только их решение.

— Сколько раз семья может отказаться?

— Она может отказаться много раз. Допустим, в отношении вот этого ребенка у нее нет ресурсов, а в отношении другого — есть. Если она будет хватать первого ребенка только для того, чтобы он у нее был, это может привести к краху.

Кроме того, у людей бывают разные жизненные обстоятельства. Мы предлагаем семье ребенка, а у нее заболел кто-то близкий, и она понимает, что все свои ресурсы направит сейчас на то, чтобы помочь ему поправиться.

В данный момент она не может посвятить себя приемному ребенку. Но чуть позже будет другая ситуация.

— То есть можно отказываться много раз и не перестать быть кандидатом?

— Отказы все же должны быть мотивированными. Семья, которая знает свой ресурс, не будет брать всех детей подряд. И это неплохо — если семья отказалась. Значит, она ответственно подходит к этому шагу. Принудительно устраивать ребенка в семью нельзя. Это должен быть осознанный шаг для всех. Но конечно, если семья отказалась десять раз, то, вероятно, на самом деле она не хочет приемного ребенка.

У нас был случай — устраивался в семью хороший, интеллектуально сохранный ребенок, которому нужна была экстренная серьезная операция, и несколько семей отказались. Потому что внутреннего ресурса на лечение ребенка не было. Но зато в конце концов нашлась семья, у которой все получилось. А эти семьи, которые отказались от него, взяли других детей, на которых их ресурса хватает.

— Как долго искали семью этому мальчику?

— Один год.

— И где он находился все это время?

— В SOS-деревне. Это малокомплектные детские дома, у нас больших нет.

— И приютов тоже нет больших?

— Да. Сейчас в таллиннском приюте находится шестеро детей.

— А на сколько детей он рассчитан?

— На восемь. До прошлого года было две группы, осталась одна. Сейчас дети не задерживаются в приютах. Раньше они сидели там годами, сейчас это очень короткий период времени. Пришел — ушел.

— Сколько в Эстонии детских домов?

— Очень мало. У нас всего по стране около тысячи детей живут в таких SOS-деревнях, включая детей с тяжелой формой инвалидности.

В последние годы в связи с профилактикой очень сильно сократилось количество детей с инвалидностью в детских домах, выросла ответственность у родителей. Детей с тяжелой инвалидностью уже не отдают. Только в исключительных случаях. Сейчас основная масса детей, которые находятся в детских домах, — это дети от десяти до 18 лет. Как правило, они уже сами не хотят идти в семью. Вот живут три девочки в деревне-SOS, им 14, 12, восемь лет. Всего в домике четыре ребенка, но мальчику скоро 18, и он уйдет в армию. Девочкам в этой семье хорошо, они привыкли к этой замещающей маме, не хотят ее менять.

— Вы семьей называете вот этот дом в детской деревне SOS?

— Да, у вас они группами называются, у нас семьями.

— А сколько детей может быть в таком домике?

— Не больше шестерых разновозрастных детей.

— А в приемной семье?

— Так же. У нас нет различий, это SOS-деревня или приемная семья. Не больше шестерых детей, включая биологических. Если ребенок с особыми потребностями, то не больше четверых. А если ребенок с тяжелой формой инвалидности, то один.

— Когда и почему произошли такие изменения?

— У нас в стране была реформа социальной системы в 2016 году. Провели исследование, почему дети задерживаются в детских домах. Внесли изменения в закон о защите детства, в закон о семье, и один из аспектов реформы касался как раз замещения детских домов семейным воспитанием, поэтому стали развивать профессиональную подготовку замещающих родителей. Количество детских домов резко уменьшилось.

— То есть пошли от учреждений в сторону семей.

— Да. В сторону сохранения биологической семьи или устройства в замещающую семью. Есть тонкая грань: родитель и воспитатель.

Тот, кто берет ребенка в замещающую семью,— он не родитель, он воспитатель. Но вот я, мама двух биологических детей,— я родитель, но, воспитывая их, выполняла воспитательскую функцию. Это важно понимать.

Если ты воспитатель, то ты подходишь к этой работе профессионально. И наши замещающие родители сегодня стали более мотивированными, они хотят учиться, узнавать что-то новое, чтобы справиться с этой работой. Так что мы не раздаем детей как горячие пирожки. Семейное устройство — это результат серьезной подготовки и осознанных поступков.

«У вас служба сопровождения — государственная, у нас это делает НКО»

— А как проходит сопровождение после принятия ребенка в семью? Меня это интересует, потому что у нас в России хотят сделать обязательным сопровождение всех замещающих семей, но многие семьи с этим не согласны.

— Сопровождение семьи у нас начинается в точке, когда кандидат только пришел к нам на PRIDE. Люди привыкают, что рядом с ними есть кто-то знающий и готовый помочь. И когда человек принимает ребенка в семью, он уже знает, что мы есть и мы рядом. Начинается адаптация ребенка и семьи — на этом этапе семья может закрываться. Мы это знаем, и поэтому здесь уже мы активны.

— А как вы проявляете эту активность? Приходите в семью?

— Мы не приходим просто так, мы звоним. И если они согласны, приходим.

— Сопровождение приемной семьи обязательно?

— Законодательно — нет, но для семей, проходящих у нас PRIDE обучение, с 2016 года,— да, обязательно. Понимаете, у нас с этими семьями уже установлены настолько доверительные отношения, что они сами рады нашим визитам, звонкам, интересу, поддержке.

С того первого дня, когда они пришли за ребенком, еще будучи кандидатами, их сопровождает одна и та же служба, одни и те же люди. Эта преемственность очень важна.

Люди сами хотят, чтобы мы были рядом. Группы сопровождения, которые и обучают кандидатов, и разбирают проблемы уже состоявшихся приемных родителей, есть по всей Эстонии. Часто мы проводим тематические встречи — когда от родителей поступает много одинаковых запросов.

— Например?

— Например, как справиться с трудным поведением. Или с воровством. Знаете, что мы обнаружили? Каждому периоду учебного года соответствуют определенные родительские заявки. Они совпадают с детской усталостью от школьных процессов, с перевозбужденностью после Нового года или с началом весны. Тема воровства всегда, стабильно, всплывает к весне. Девиантное поведение — как результат школьного перегруза — ближе к Новому году. То есть мы с приемными семьями работаем по заявкам. Они просят — мы делаем. Мы разбираем разную тематику — что такое фетально-алкогольный синдром у ребенка, как и в каких формах наркозависимость родителей проявляется в их ребенке, как обучать ребенка с синдромом Дауна и так далее.

— Вы это всем кандидатам объясняете?

— Да, это для всех: и для кандидатов, и для родителей, уже принявших ребенка в семью. Потому что иногда кандидат пропускает эту информацию, думая, что она не про него, а впоследствии, когда окажется, что все-таки про него,— он эту информацию иначе воспримет.

— А приемные родители, уже взявшие ребенка, не боятся говорить с вами откровенно? Ведь вы можете быть связаны с органами надзора.

— Они знают, что мы связаны с органами надзора. Мы об этом честно им говорим. Но тут важно понимать, что мы сами пережили тяжелый опыт своего родительства и у нас, как у каждого приемного родителя, были и есть такие этапы, когда мы срываемся и можем потерять право быть родителем. Поэтому мы для них не органы надзора, а партнеры, которые совместно исправляют трудную ситуацию.

— Где проходит грань между пониманием родительской усталости и опасением за безопасность ребенка?

— Вот пример. Папа забрал сына из школы и с ним сразу приехал ко мне. Говорит мне: «Скажу честно, я его сейчас ударил. Я его забрал из школы за шкирку, зашвырнул в машину и шлепнул». Я поговорила с папой, поговорила с сыном, потом поставила мальчишке градусник — у него температура 38,5. И вот сидит этот папа, у него слезы градом: «Что я наделал! Я скотина! Так он не ленился, он заболел!» Оказалось, что ребенок все уроки пролежал в комнате отдыха, из школы позвонили папе, а папа решил, что сын ленится. Сложная ситуация, да? Я могла бы вынести это за рамки нашего с ним разговора.

— Вы могли бы это донести до органов опеки?

— Да. Но есть ли в этом смысл? Ведь я знаю эту семью и знаю, что этому папе такое обращение с ребенком не свойственно.

— Значит, он знал, что вы не сообщите в опеку?

— Тут ситуация такая: на групповых консультациях мы сразу объясняем, что все происходящее на наших встречах — это очень закрытая информация.

Все, что нам как специалистам говорят родители, мы можем знать, но не можем об этом говорить третьим лицам. Как священники.

И если мы что-то такое знаем, от чего у нас появляются опасения, мы еще больше начинаем с этой семьей дружить. Мы ищем общие точки соприкосновения, где можем зацепиться. «Я тебе платье для дочки привезу», «У меня есть билеты в музей»,— любой повод, чтобы перебросить веревочную лестницу, по которой они могли бы переползти из своего кризиса на безопасную сторону.

Но если вдруг мы узнаем о тяжелом насилии в семье, об издевательствах над детьми, или, упаси боже, о сексуальном насилии, то никакая конфиденциальность не спасет.

— Вы обязаны об этом сообщить в надзорные ведомства?

— Конечно, и родители это знают. Поэтому мы говорим сразу: ребята, лучше на берегу страховаться, доверять друг другу, говорить честно о проблемах и вместе их решать, чтобы не доводить до непоправимого.

— Я пытаюсь понять, почему же у нас приемные семьи так боятся этих служб сопровождения.

— Потому что у вас служба сопровождения — это государственная служба. У нее есть свои опасения, она не хочет лишних проблем, ей проще перестраховаться. У нас служба сопровождения — это НКО, а не государственная организация. Это третье лицо. И нас родители любят, потому что они знают, что наше общение конфиденциально, нам можно сказать то, что нельзя сказать государству, и мы сами переживали или переживаем те же трудности.

Еще отличие в том, что у нас это как бы община. Мы живем в разных регионах, можем годами не видеться, но каждый из нас знает, что в случае трудностей нас поддержат. Вот мы с моей коллегой Катей были в Грузии, и там была опасная ситуация, когда казалось, что мы погибнем. Мы написали сообщение в нашем чате — такое полушуточное — ребята, если что с нами случится, возьмите наших детей. И, когда мы вернулись в Таллинн и открыли почту, нас просто завалило письмами, потому что все были готовы нам помочь. Вот это обратная реакция на сопровождение.

Мне кажется, что сопровождение государственным органом не даст такого доверия и желания общаться. И я бы тоже, наверное, не пошла рассказывать какому-то чиновнику, что иногда просто хочу рыдать, потому что устала, и мне надо выдохнуть.

Я бы пошла к тому, кто меня поймет.

«Мы берем часть нагрузки приемного родителя на себя»

— Давайте рассмотрим такой пример: в приемной семье ребенок школьного возраста, нарушение привязанности, синдром дефицита внимания и гиперактивности — весь набор сиротских проблем и как следствие трудное поведение в школе, нежелание учиться, воровство, драки, агрессия. Родителей постоянно вызывают в школу, они выдохлись и хотят удавиться. Как вы такой семье помогаете?

— Сначала мы работаем с родителями.

— А если этот родитель вообще не ресурсный, а просто живой труп?

— Этот труп все равно готов поплакать. И он оживает, когда ты ему говоришь, что берешь на себя контакт со школой. То есть мы берем часть его нагрузки на себя.

Когда появляется третья сторона вроде сопровождающего психолога, социум начинает вести себя по-другому в отношении «проблемного» ребенка.

И потом — если обе стороны вошли в острую стадию конфликта, они друг друга уже не слышат. Тогда нужна третья сторона, которая поможет им установить контакт. Есть у нас одна семья, мама звонит: «Все, не могу больше», она заперлась дома, ребенок выбивает окна. Мы вечером едем туда, сажаем ребенка в машину, разговариваем, у мальчика истерика: «Да я не нужен никому, меня никто не любит, зачем меня взяли?». Сначала он кричит, потом обмякает, начинает плакать. Когда выплакался, я говорю: «Ты теперь посиди в машине, я пойду к маме схожу». Я говорю с мамой. Мама уже тоже плачет, ей важно, что ее поняли и поддержали. Потом мы приводим ребенка, происходит контакт. И так может быть много раз. Но до всего этого мы знаем, в чем там корень. Как правило, в перфекционизме родителей.

— То есть родитель хочет, чтобы ребенок стал профессором, а он учиться не хочет, не оправдал надежд?

— Да. Плюс к этому СДВГ, нарушения, а мама требует, чтобы уроки были сделаны на пятерки, а он опять тройки приносит.

— Такие проблемы, наверное, именно среди высокообразованных родителей встречаются?

— Знаете, что интересно? Чем ниже уровень академического образования (но при высоком уровне внутренней интеллигентности), тем ресурснее семья. Мы знаем, что уровень интеллигентности может не зависеть от образования. Есть родители с высшим образованием и низким уровнем интеллигентности, у них мало ресурса. Есть — с высшим образованием и высоким внутренним интеллектом, они очень ресурсные, но таких немного. А бывают семьи, где папа таксист, а мама парикмахер, у них нет высшего образования, но их внутренняя интеллигентность на высоком уровне, они харизматичные, любят мир таким, какой он есть, любят хорошую еду, смех,— так вот, там дети совсем другие, они счастливые.

— У таких родителей меньше запросы?

— Требования ниже. Ребенок не должен соответствовать идеальному образу, выстроенному родителем. Ребенку тяжело, когда он постоянно должен соответствовать чему-то, дотягиваться до каких-то невозможных для него высот.

— Все-таки нужно ли обязательное психологическое обследование кандидата в приемные родители?

— Нужно. Но я против тестов, против галочек, потому что сегодня у меня болит голова и муж меня обидел, и я галочки поставлю вот так, а завтра я себя хорошо чувствую, и в семье все наладилось, и я их поставлю по-другому. А через три месяца в моей жизни случится что-то еще прекрасное или ужасное, я опять изменю свой тест. Психологический тест никогда не дает одного и того же результата, поэтому я больше верю в душу, чем в галочки.

Мне нравится наш треугольник исследования семьи, в центре его ребенок, семья и окружающая среда.

И первая составляющая треугольника — история семьи, сегодняшняя ситуация в семье, социальный круг, социальная поддержка, ближний и дальний круг, жилищные условия, материальная составляющая, взаимоотношения семьи и общества, родительские возможности — могут они дарить тепло или нет, насколько могут руководить, проводить границы, насколько могут быть руководимыми и соблюдать установленные границы. Приемный родитель должен быть гибким, эмоционально доступным, умеющим защитить и сам защищаться. А приемный родитель, который эмоционально холоден, негибок, не видит границ между собой и ребенком, принесет вред. Следующее «ребро» нашего треугольника — ребенок и его потребности в развитии: чувства ребенка и поведение, внутрисемейные и внешнесемейные связи, образование, самоощущение ребенка, предположим, по национальному, гендерному признакам. Третье «ребро» — его биологическая семья. Вот этот треугольник позволяет оценить все аспекты жизни вокруг одного ребенка.

— И на основании вот этого вы делаете вывод о ресурсности семьи?

— Да. Если мы видим, предположим, эмоциональную недоступность родителя, то понимаем, что с этим надо работать. Мы выясняем, почему это случилось, может, это история раннего детства, отношений с родителями. Если у родителя нет круга поддержки, то мы предлагаем его сформировать, найти тех людей, которые могут быть рядом и дать ресурс. И когда мы делаем детско-родительские встречи, это происходит не для того, чтобы дети поиграли, а чтобы каждый обрастал кругом поддержки.

— Ошибки у вас бывают?

— Бывают. У нас тоже есть проблемные моменты, как и у вас. И они очень похожи. Предположим, есть семья, которая, как хамелеон, создает о себе впечатление как о ресурсной, а потом получается все наоборот. Мы тоже можем что-то проглядеть.

— А кто несет ответственность, если в семье происходит насилие в отношении приемного ребенка?

— У нас даже повысить на ребенка голос — это насилие. Мы уже не говорим о физическом наказании. Это совсем нельзя делать. Никто не хочет получить административное или уголовное наказание. Мы даже не говорим о сексуальном насилии, это просто нет, невозможно. Физическое насилие бывает, ну, может, кто-то может по попе шлепнуть. Но у нас дети тоже очень образованные. Они знают телефон 1611 — телефон службы детской помощи. Поэтому родители вынуждены искать другие способы воздействия на ребенка, и именно поэтому они занимаются самообразованием. И мы существуем как раз для того, чтобы им в этом помогать.

— А возвраты бывают?

— Бывают. Мы не боги, мы просто люди. Я помню свой первый год жизни с дочерью. Мне казалось, что я просто не выживу. Я сама интроверт, она экстраверт. Она молчит, только когда спит. Засыпает она, тоже разговаривая. При этом у нее гиперактивный синдром, расстройство привязанности. Мне было тяжело. Мне хотелось застрелиться. Но у меня есть ресурсы, у меня есть поддержка. Все составляющие, которые оценили специалисты, рассматривая мою кандидатуру, помогли мне выжить.

— А что конкретно помогло?

— Моя семья, мой ближний круг, мои замечательные родители, которые до сих пор помогают, потому что дочь с ними, а я в Москве на конференции. Специалист по защите детей, которая со мной работала. И мне помог мой дальний круг — люди, которые мне были по жизни близки, и которые стали для меня костылями, когда мне было тяжело. Мне помогло мое образование. И материальное состояние. Потому что за первые полгода жизни с ребенком я выложила полторы тысячи евро только на врачей. И, если бы у меня не было вот этого жирового запаса, я бы ничего не смогла сделать.

— Получает ли приемная семья пособие?

— У нас плата за воспитание ребенка назначается только в том случае, если ребенок находится под опекой, размер пособия — 264 евро. Это небольшая сумма, четыре раза сходить в магазин за продуктовым набором. Усыновитель не получает ничего, усыновленный ребенок приравнивается к биологическому.

— Какая мотивация у приемных родителей?

— Мотивация разная. Кто-то идет на это, потому что вырастил своих детей и у него ощущение опустевшего гнезда. Кто-то давно хочет стать родителем, пережил 17 ЭКО, эта дверь закрыта, потому что у нас до 40 лет ЭКО делается бесплатно по государственной программе, после 40 уже по госпрограмме невозможно. У семьи есть доход, стабильность, им есть на что лечить и учить ребенка, она проработала свои травмы и готова принять ребенка.

— Есть ли в Эстонии тайна усыновления?

— Тайны усыновления у нас нет. У нас сейчас пока настойчиво рекомендуется рассказывать приемному ребенку его историю. Но скоро в законодательство будет внесена обязанность говорить ребенку, что он приемный.

— Обязаны ли приемные родители обеспечивать встречу опекаемого ребенка с его кровными родителями?

— У нас законодательно регламентирован курс на сохранение биологической семьи. Если биологический родитель во вменяемом состоянии, выполняет все требования социальных служб, трудоустроен, уже хотя бы три месяца не употребляет наркотики, а принимает метадон (у нас метадоновая программа лечения наркозависимости) и при этом он социально не опасен,— он имеет право встречаться со своим ребенком. И тогда происходит подготовка приемной и биологической семей к встрече.

И новые правила таковы, что, даже если родителя лишили родительских прав, а ребенок находится в приюте или детском доме и ему ищут приемную семью, он имеет право с ним видеться. Фактически биологический родитель может встречаться до самого последнего дня. У нас так бывает, что утром приходят биологические родители, вечером приходят приемные родители на посещение к ребенку. И если вечером его забрали, то посещения на этом и заканчиваются. Усыновление прекращает сразу все встречи.

Если биологический родитель вдруг найдет своего ребенка, который уже усыновлен, то он сразу получит полицейское постановление о неприближении. Здесь никаких вариантов не может быть.

Он просто побоится, он в тюрьму может сесть за приближение. Но должна признаться, большая часть наших родителей и так сидит в тюрьме, они там практически живут.

— Приемная семья — не усыновители — могут отказаться от встреч с кровной семьей?

— Нет. Если биологический родитель выполняет все условия социальной службы, он имеет право видеться с ребенком.

У нас, кстати, есть очень хорошие примеры общения биологических родителей с детьми, которые воспитываются в замещающих семьях. У мамы шизофрения — пока она в ремиссии, это чудесная женщина, и если она не в больнице, ребенок может с ней встречаться. Она может даже на выходные брать ребенка. У нас в Тарту живет приемная семья, где кровная мама, приезжая к ребенку в выходные дни, иногда ночует. Это, кстати, в Америке распространено — так называемое открытое усыновление, когда все взаимодействуют между собой. Я тоже встречалась с родителями моей дочери, давала им возможность изменить жизнь хотя бы с помощью метадона, но это у них не получилось, их лишили прав, и я ее удочерила. Она знает о своих родителях, она их помнит, у нас есть их фотографии, и она знает, что когда ей исполнится 18 лет, она получит из департамента все их контакты и сможет с ними встретиться.

Материал подготовлен при содействии российского благотворительного фонда «Измени одну жизнь».