Старые письма о главном

В прокате «Смерть и жизнь Джона Ф. Донована» Ксавье Долана. Свой седьмой фильм тридцатилетний Долан снова посвящает размышлениям о каминг-ауте, подростковой жестокости и бегстве от нее в мир кино, но впервые делает это на английском языке, с голливудскими звездами и с голливудским размахом

Выйти из полноэкранного режима

Развернуть на весь экран

Ведущая политическая обозревательница The Times (Тэнди Ньютон) по дороге из Исламабада в Нигер получает от редактора задание присесть на часок в ресторане пражской гостиницы и взять интервью у молодого актера Руперта Тёрнера (Бен Шнетцер). Актер произвел сенсацию не своими ролями, а публикацией переписки, которую он когда-то 11-летним мальчиком вел со своим кумиром Джоном Ф. Донованом (телезвезду нулевых играет Кит Харингтон, главная телезвезда нашего времени из «Игры престолов»). В 2006-м огласка этой переписки стоила Доновану карьеры и, возможно, жизни. Поначалу журналистка негодует (где проблемы голодной Африки, на которых она специализируется, а где — геи в Prada с их сытенькими дилеммами), однако через полчаса забывает про свой самолет и заглатывает крючок интригующе рассказанной чувственной истории. Вместе с ней заглатывают крючок и зрители, для которых фигурантов дела вымышленной кинолегенды Донована на экране воплощают кинолегенды настоящие: Натали Портман, Сюзан Сарандон и Кэти Бейтс.

Выйти из полноэкранного режима

Развернуть на весь экран

Ксавье Долан стал постоянным участником и призером каннских и венецианских фестивалей в 20 лет. И хотя самый внушительный на сегодня трофей — Большой приз жюри в Канне — достался ему три года назад за экранизацию чужой пьесы «Это всего лишь конец света», где с компанией ведущих французских звезд он поиграл в мертвечину постановки театральной драматургии, полюбили и любят его как раз за живость, вздорность, осеннюю сырость фильмов, которые он пишет и часто разыгрывает сам и в которых постоянно танцует вокруг одних и тех же тем. Это, во-первых, конфликтное состояние гомосексуалов, по разным причинам не решающихся на каминг-аут, во-вторых, подростковая жестокость и бегство от нее в мир кино, книг и сериалов — и, наконец, в-третьих, отношения сыновей с матерями, когда каждая минута вместе — война, а каждая врозь — тяга поскорее оказаться вместе.

Уже в первом своем фильме, «Я убил свою маму» (2009), Долан вроде бы эффектно сформулировал природу этой неизбывной агрессии: «Все дело в том, что как мужчинам матерей нам любить нельзя, а не любить матерей нельзя по определению, такой вот парадокс». Но когда речь идет о вещах по-настоящему важных, никакая самая эффектная формулировка не может быть исчерпывающей, и Долан это прекрасно знает. Своему новому фильму Долан предпослал эпиграф: «Превыше любви, денег и славы для меня правда», а в уста заглавного героя Джона Ф. Донована вложил слова Гора Видала: «Стиль — это знать, кто ты есть». Он снова работает с тремя своими главными темами, но впервые делает это на английском языке. В основе витиевато устроенного сюжета «Донована» — эпизод из его собственной жизни. Мальчиком Долан снимался в кино — именно на те гонорары, достигнув совершеннолетия, он и снял свой собственный первый фильм. В восемь лет он пять раз посмотрел «Титаник» и тогда же написал письмо Леонардо Ди Каприо: «Вы мой любимый актер. Я снимаюсь в кино в Квебеке. У нас часто работают американские группы, и если вы приедете, я буду рад стать вашим экранным партнером». Все остальное — возгонка паранойи: а что вышло бы, если бы Ди Каприо ответил? А если бы их переписка растянулась на годы? И о чем вообще могли бы писать друг другу 30-летняя звезда и школьник младших классов?

Выйти из полноэкранного режима

Развернуть на весь экран

Работа в Голливуде спровоцировала Долана на эпический размах в работе со сценарием. Многоуровневый сюжет с ретроспекциями в ретроспекциях, письменными источниками, показаниями массы свидетелей соответствует стандартам нынешней бульварной литературы. Но в первую очередь он вызывает ассоциацию с криминальными романами такого же, как Долан, сенсационного вундеркинда, швейцарского писателя Жоэля Диккера. Помимо прочего, эта параллель напрашивается благодаря Бену Шнетцеру, сыгравшему взрослого Руперта Тёрнера, а параллельно с «Донованом» снявшемуся в схожей роли в телесериале Жан-Жака Анно по роману Диккера «Правда о деле Гарри Квеберта». Там герой тоже изучает обстоятельства давнишней смерти, связанной с его кумиром и ментором, знаменитым писателем (там тоже многое объясняют — и провоцируют скандал — старые письма), и параллельно пишет об этом книгу-расследование. В фильме Долана, как и в писанине Диккера, вульгарность беллетристики становится высшей степенью откровенности, какая только может быть у таких вот детей без кожи, с головой сиганувших от жестокости подростковых джунглей в вымышленную реальность массовой культуры. Ее стандарты и есть их подлинная боль, их любовь, их сентиментальное сокровище. Пошлость бульварного штампа и нагота искренности оказываются разными гранями одних и тех же фраз и образов. Такое же одновременно и пошлое, и пронзительное удовольствие получаешь от фильма — как от старинных открыток, с которых, если их повернуть под определенным углом, красотки подмигивали тебе, а если под другим — смотрели равнодушно мимо.

Еще дальше от собственного фирменного стиля Долану пришлось шагнуть ради Голливуда в визуальном решении. Обычно его фильмы сняты в стандартном формате фестивального кино 1:1,85, как экран ноутбука, а в «Мамочке» он и вовсе скукожил экран до вертикального прямоугольника смартфона. В «Доноване» Долан не только впервые осваивает широкоэкранную рамку кадра — на целлулоидную сверхширокую 65-миллиметровую пленку он снимает медленный пролет над крышами небоскребов Нью-Йорка. Точно такой же, как в прологе «Вестсайдской истории» (1961), где он был снят именно на 65 мм. Только над Нью-Йорком Долана, в отличие от жаркого, пряного лета «Вестсайдской истории», идет проливной дождь. Внизу, в переулке, совершенно мокрый парень, ежась, залезает с двумя пластиковыми стаканами глясе к своему трясущемуся от похмелья дружку. В роли мокрого — Крис Зилка, красивейший человек нашего времени, доселе известный прежде всего тем, что озорно поиграл мускулами ягодиц в роли натурщика в «Челюстях 3D» и на протяжении года, когда снимался «Донован», женихался с Пэрис Хилтон. У Долана он получил роль влюбленного хоккеиста, и торжественная проникновенность его красоты наконец-то нашла себе на экране достойное применение. «Ты милый, ты самый лучший, но… я так не могу»,— слышит он под аккомпанемент ливня слова любви всей своей жизни, ради которой сменил хоккей на актерство.

Выйти из полноэкранного режима

Развернуть на весь экран

Как вы могли понять, «Донован» — это гей-кино, и его адресная аудитория — гей-аудитория. Если вы к ней не относитесь, эффект от просмотра может оказаться столь же странным, как поход на постановку в клуб глухонемых. И все же это постановка высшей пробы. Ведь тянет же нас порой на познанье других культур, особенно если культурный объект гарантирует, что вобрал в себя все лучшее, что свойственно данной культуре. Но вот что интересно. Долан рисует геев 2006 года, тех, кто не смел открыться, безупречно красивыми людьми — не только физически. Скрывая свои пристрастия, интегрируясь в социум большинства, они одновременно превращали себя в ходячие образцы идеального мужчины — чтобы на них равнялись и не к чему было придраться. И в конечном итоге тем еще больше притягивали друг друга, и разбивали сердца тем сильнее. Они проложили дорогу новому поколению открытых гомосексуалов, которое в фильме воплощает выросший Руперт Тёрнер. Рассказав свою и Донована историю журналистке, в финале он уносится в закатную Прагу на мотоцикле, без стеснений и как к своей собственности прижимаясь к своему дружку. Они счастливы в этой простоте, открытости и признанности их отношений. Но при этом — совершенно обыденны, неинтересны и некрасивы. Долан выдает это наблюдение как бы скороговоркой, долго на нем не задерживаясь. И все же выдает. Не станем и мы его комментировать. Есть правда, которую достаточно показать, чтобы выводы напросились сами собой.