9 августа после болезни скончалась бессменный — все были уверены — руководитель группы выпуска газеты «Коммерсантъ» Анна Афанасьева. О ней вспоминает и никогда не забудет специальный корреспондент “Ъ” Андрей Колесников.
Фото: Павел Кассин, Коммерсантъ
Фото: Павел Кассин, Коммерсантъ
В таких местах, как “Ъ”, всегда должно быть то, что означает надежность. В “Ъ” это была Аня Афанасьева. Мне кажется, она, если бы даже захотела, не смогла бы подвести. Подвела вот только теперь, первый раз. Но и то, она-то, в конце концов, тут при чем…
Трудно сказать, когда мы с ней начали подписывать карточки к моим заметкам про Путина. Да и ко всем остальным моим заметкам. То есть, видимо, с 1996 года, когда я пришел в “Ъ”. Эти бесконечные командировки… И вот кажется, что ты со всем, с чем должен, разделался наконец, и тут звонок, и этот голос:
— Андрюшечка, привет! Ну что, подпишем?
И подписывали. Я диктовал, она писала. Писала медленно, терпеливо, не давала мне спешить. И вот я продиктую наконец, она, видимо, одним пальцем настучит — и тут уж сердце мое обязательно замирает. Потому что она может расхохотаться, услышав подпись — и значит, ну все, порядок.
А может промолчать, потом переспросить спокойно и так же терпеливо:
— Это все, Андрюшечка?
— Нет!— в ужасе кричишь в трубку,— не все! У меня есть еще минута?!
— Конечно, есть!— удовлетворенно говорит она.
И ты перезваниваешь с другим текстом. И она стучит пальцем по клавишам. И она смеется. И у тебя покой в душе.
У нее ведь был удивительно тонкий вкус. И он вроде был ей не очень нужен в этой безумной ежедневной, ежевечерней, еженочной работе, в конце концов редактированием текста должны заниматься другие люди… И мало кто знал, какую ее собственную мощнейшую внутреннюю редактуру проходил почти каждый текст, который она ставила на полосу. Она оставалась при ней, эта редактура, но она была.
И у нас с ней (можно сказать, в связи с этим) был все эти годы один большой секрет, о котором я теперь расскажу. Несколько лет назад главным редактором “Ъ” был Андрей Васильев. И вот он невыносимо пристальное внимание обращал на мои заметки. Уедешь в командировку, там весь день руки по локоть в солидоле, пытаешься стать лучше всех, потом пишешь в каком-нибудь аду с таким же намерением, потом диктуешь при взлетающем самолете и думаешь, что ну вот все, сделано… А ад-то только начинается, потому что Андрей Васильев уже заперся в своем кабинете, как будто его вообще нет, но полоска света-то из-под двери пробивается… и читает твою заметку. И пытается поправить. Убрать, по его мнению, лишнее. Наносное. В уверенности, что так только гораздо лучше. А наносное-то и есть главное. Наносное — детали, в которых Бог. И я бросался заявлениями об увольнении, он их терял (а один раз подписал)… И каждый раз это была великая битва. И проигравшими были все, а прежде всего, я был убежден, читатели. А потом я перестал с ним бороться. Вообще. Он, наверное, удивлялся сначала, что я вдруг взял и сдался полностью, без остатка. Не сдался, а сдулся просто… Потом, видимо, привык. К хорошему-то быстро привыкаешь.
А я всего-то навсего приходил на второй этаж на верстку к Ане Афанасьевой, которая ставила эти заметки, и говорил ей:
— Аня, мне тут надо кое-что поправить…
Она кивала, но все-таки говорила:
— Так ведь Вася вроде поправил…
— Да,— вздыхал я,— но там еще чуть-чуть надо…
— Ага,— отвечала она,— ну я тогда пойду погуляю…
И я в ее компьютере прямо на верстке возвращал всю заметку в ее исходное состояние (иногда, когда был еще в командировке, это был еще один человек от меня, довереннейшее мое лицо…). То есть я убирал всю правку Васильева, которую только мог заметить. И опять ставил свои слова. (И так продолжалось много месяцев, пока Вася в очередной раз не перестал быть главным редактором.)
И она, конечно, все это понимала. И почти ежедневно шла на должностное преступление. Почему? Мы с ней только один раз поговорили об этом. Ну я-то знал, что пользуюсь тем, что Васильев ни в жизнь не прочтет заметку, которую уже поправил, второй раз. Он-то лучше других понимал, по каким железным законам функционирует эта машина, которую он во многом сам и создавал. Ему и в голову не могло прийти, что Аня Афанасьева способна вот так вот встать на его пути. А она тогда, в тот один раз, сказала совсем между прочим, уже за полночь:
— Да, так ведь и правда лучше, Андрюшечка…
И засмеялась. И я понял, что порядок.
То есть она решила обнаружить свое знание того, что я там без нее на самом деле творю. И я творил!
И она, эта мужественная Аня Афанасьева, которая могла вылететь с работы в одну секунду за одну только возвращенную мною букву, во имя своих безошибочных представлений о том, как на самом деле лучше, шла на все это… Хотя, строго говоря, зачем ей это было надо? А вот ей надо было.
В таких местах, как “Ъ”, всегда есть то, что и есть душа. Это не бросалось в глаза, но душа “Ъ” теплилась в ней.