«Никто не хочет смотреть правде в глаза»

Недавно актер Антонио Бандерас триумфально вернулся в европейское кино, сыграв главную роль в фильме «Боль и слава». Кино — это лишь один из способов самопознания, просто это происходит на виду у всех, размышляет актер в интервью «Огоньку».

Выйти из полноэкранного режима

Развернуть на весь экран

Беседовала Татьяна Розенштайн

В картине «Боль и слава» Бандерас играет роль престарелого режиссера по имени Сальвадор, «альтер эго» режиссера Педро Альмодовара. За исполнение этой роли на Каннском кинофестивале ему вручили приз за лучшую мужскую роль. Незадолго до торжественной церемонии, перед входом в Palais des Festivals, его остановил директор фестиваля Тьерри Фремо, по-дружески пожал руку и спросил — исключительно для поддержания разговора — как долго Бандерас сюда добирался. Не задумываясь, актер ответил ошарашенному гендиректору кинофестиваля: «Сорок лет!» Действительно, за столь долгое время актерской карьеры Бандерасу впервые вручают эту почетную награду. Но на этом чествование не закончилось. Месяц спустя ему вручили почетную премию «за заслуги в кинематографе» на кинофестивале в Мюнхене. Его сегодняшние картины не представляют собой масштабные проекты в стиле «Легенды о Зорро» (2005), однако в следующем году с его участием выйдут сразу пять картин. Его актерская карьера еще далека от заката, хотя Бандерас утверждает обратное.

— История режиссера Сальвадора в фильме «Боль и слава», в судьбе которого были не только взлеты, но и падения, и разочарования, — это, как считается, автобиография самого Альмодовара. Что вы подумали, когда Педро Альмодовар предложил вам сыграть его самого?

— Я не только подумал, но и спросил его напрямую: «Почему я?» На что тот ответил: «Потому что ты знаешь меня 40 лет». Но в этом и была вся сложность поставленной передо мной актерской задачи. Мне нужно было сыграть условного режиссера вроде Альмодовара, но не пытаться при этом имитировать Альмодовара буквально. Как это возможно? Поэтому я отправился на съемки, подобно старому солдату, которого вновь отправили на фронт. Опытный солдат снимает с себя все награды, складывает их в жестяную банку и прячет подальше; забывает про прежние победы и начинает новую битву. Я должен признаться вам: когда я прочитал сценарий, я вообще плохо себе представлял своего героя.

Педро предупредил меня, что в картине будут упоминаться многие наши общие знакомые. Но перед съемками я все еще не догадывался о том, что это автобиография Альмодовара.

Но только когда мы начали примерять костюмы и он попросил меня уложить свои волосы торчком наверх, как носит обычно он сам, а затем, когда мы начали съемки в квартире, слишком похожей на его жилище в Мадриде, тут только я понял, о чем и о ком на самом деле этот фильм.

— Это все равно что работать вместе с близким родственником, вероятно?.. Странное чувство, да?

— Говорю вам: я даже растерялся поначалу. Педро к тому же любит интриги, любит все держать в тайне до последнего момента даже от близких людей… И для того, чтобы сыграть друга, мне пришлось сперва забыть все, что я о нем знал. Вот такой парадокс. И создавать образ с нуля, забыть даже обо всех моих актерских навыках, знаниях, которые я за 40 лет приобрел. Признаюсь, это был болезненный и неприятный момент, потому что мне пришлось покинуть зону комфорта. Для нас — я имею в виду себя, Пенелопу (актриса Пенелопа Крус, сыгравшая роль матери режиссера в юности. — «О») и самого Педро, этот фильм вовсе не является ностальгией. Напротив, «Боль и слава» для нас — это примирение с прошлым. Педро буквально раздевается в этом фильме и со всей откровенностью повествует о своих отношениях с матерью, о первом сексуальном опыте, любовниках и своей зависимости от наркотиков. Впрочем, не все, что произошло в фильме, случилось на самом деле.

— Поразительно, но ведь в этом фильме есть и намек на вашу собственную историю. Это правда, что Альмодовар когда-то привел вас в кино? Как это получилось?

Выйти из полноэкранного режима

Развернуть на весь экран

— Чистейшая правда! Я никогда не мечтал сниматься в кино. Свою актерскую карьеру я начал в театре. Мои родители были большими любителями этого вида искусства и часто брали меня с собой на спектакли. Ребенком я не всегда понимал содержание и часто удивлялся, почему одни взрослые стоят на сцене и что-то рассказывают другим, сидящим в темном зале. В детстве мне это казалось забавным, когда родители говорили после спектакля: «Актеры хорошо играли». Или: «Сегодня актеры не выкладывались полностью». Придя в следующий раз в театр, я вдруг начинал смотреть на какого-нибудь пожилого дядю и думал: «Разве он уже не стар для того, чтобы играть?..» Мне казалось странным, что взрослые люди занимаются тем, что обычно делают дети. Лишь когда я подрос, то осознал, что театр — это великое достижение человеческой цивилизации. Я влюбился в понятие «актерская игра», которая для меня тождественна выражению «создание Вселенной». В театре мне нравится текучесть времени, а также то, что одна и та же постановка может быть такой разной каждый день. Есть актеры, которые сетуют на то, что в театре им приходится делать одно и то же. Но я так не думаю. Для меня каждая новая постановка отличается от предыдущей, как один день не похож на другой…

— …Мне кажется, вы все-таки описываете театр своей юности. Современный театр как раз не стремится «создавать Вселенную», а скорее стремится лишить вас опоры, выбить почву из-под ног, потому что предлагает вам иметь дело с чистой условностью…

— Конечно, игра актеров сегодня не может быть такой же, как вчера. Даже зритель всегда бывает разным. Но все-таки кое-что остается неизменным… Так вот, о том, как я попал в кино. Однажды мы с театральной труппой выступали в Национальном театре в Мадриде. За час до представления ко мне подошел какой-то странноватый тип. У него были всклоченные волосы и красный портфель. Он говорил очень много и быстро. Вообще был очень энергичен и жовиален. Мы довольно долго проболтали с ним перед спектаклем, пока не пришло время поспешить на сцену. Перед уходом он мне сказал: «У вас очень романтичное лицо. Вам нужно сниматься в кино». Я поблагодарил его, но мысленно покрутил пальцем вокруг виска. Тогда я носил длинные волосы и отрастил бороду. Один из моих друзей, который видел нас вместе, пояснил, что этого «типа» зовут Педро Альмодовар. И добавил: «Недавно он снял свой первый фильм, но думаю, что этот фильм станет и его последним». С того дня Педро часто приходил в театр на мои спектакли. Через некоторое время он опять появился у меня в костюмерной и пригласил сняться в своей картине. Я ему ответил, что до этого никогда не снимался в фильмах. Он лишь беспечно махнул рукой и произнес избитую фразу: «Для всего бывает первый раз». Я не отказался. Фильм назывался «Лабиринт страстей». Это было 42 года назад!

— Ранние картины Альмодовара стали настоящим откровением для испанского кинематографа… И нельзя сказать, что они были комфортны для массового восприятия. Они ведь нарушали все мыслимые культурные конвенции того времени. Как вы относились к этому?

— У Педро всегда была страсть переходить черту и выступать против условностей. Его фильмы были слишком смелыми для консервативной Испании тех лет. Его хвалили и награждали известными призами по всему миру, а в самой Испании его картины никогда не приносили сборов и не интересовали зрителя. Есть такая поговорка: «Ты не можешь быть поэтом в своем родном городе». Поэтому многим творческим людям приходится покидать родину и искать славу на чужбине, словно только через «боль» приходит «слава». Но я очень быстро подрос, если можно так сказать, во время съемок. Можно сказать, я превратился из ребенка в мужчину, в творческом смысле.

Режиссер Педро Альмодовар о новом фильме "Боль и слава"

Сценарий, надо признать, был очень сильным и провокационным с сексуальной точки зрения. Я понял это лишь значительно позже, уже после того, как дал согласие на участие в проекте. Впоследствии я ругал себя за это: я представлял, например, что моей матери вздумается пойти и посмотреть на своего сына на экране. Я спрашивал себя: «Что она подумает обо мне? А что подумают друзья и коллеги по театру?» Моя мать увидела меня на экране лишь несколько лет спустя. Тогда мы с Педро снимали «Закон желания», и во время съемок у нас произошел такой разговор. «Ты читал 21-ю страницу сценария?»— спросил он. Конечно, я ее читал. На этой странице мой герой должен был жестоко убить парня по имени Микки Молина; сначала искусать его губы, а потом сбросить с утеса. Педро продолжил: «Меня всегда интересовало, почему никого не тревожит насилие на экране, а вот когда на экране показывают пронзительную близость между людьми, это вызывает панику и пересуды?» Так я все и объяснил своей матери, которая была в шоке от моей работы и слишком сокрушалась о том, что скажут про ее сына друзья и соседи. Я привел ей пример, который мы обсуждали с Педро. Она поняла меня и больше не волновалась.

— Как вы сами преодолеваете «боль и славу»?

— Два года назад со мной случился сердечный инфаркт. Операция прошла с минимальным вмешательством. Но, когда в сердце установили стенты, я запаниковал. Не потому, что я испытывал физическую боль, а потому, что начал бояться. Что-то неладное произошло с моим сердцем, а значит, под угрозой жизнь. Когда я лежал в больнице, молоденькая медсестра мне сказала: «Антонио, ты знаешь, почему говорят: "ты разбиваешь мое сердце" или "почувствуй сердцем"? Потому что сердце — это не только орган, который доставляет кислород в организм. Это место, где скрыты наши эмоции и чувства». От ее комментариев мне стало очень грустно. Я всегда старался избегать самокопания, и если на душе было тяжело, то с головой уходил в работу. Во время съемок я всегда чувствовал себя защищенным. После инфаркта во мне начали происходить странные изменения. Я стал чувствительным и ранимым. Теперь я плачу по каждому поводу: когда читаю стихи, смотрю фильмы или слышу красивую мелодию. В молодости люди больше сосредоточены на себе, с возрастом начинают чаще думать о других. Когда приближаешься к смерти, это оставляет следы.

— Расскажите о вашей работе в Голливуде. Для европейского актера это, наверное, все равно как начать жизнь заново?

— Я приехал в Америку, когда мне был 31 год. Мой первый фильм назывался «Короли мамбо». В тот момент я не владел английским, а актер, который играл моего брата, не понимал ни слова по-испански.

Сегодня мне трудно представить, как нам тогда удалось довести эту картину до конца. Я совершенно не понимал, что мне говорят коллеги по съемочной площадке и режиссер. Ко мне приставили переводчика. Мне кажется, этот человек принимал более активное участие в съемках картины, чем я. Я запоминал английский на слух, как это делают дети, когда учат иностранный язык. Я был молод и искал приключений. В конце концов играть без знания английского было не так уж и сложно. Потому что я снимался в экшен-фильмах. Здесь важен не столько диалог, сколько язык тела. Сегодня мне кажется, что моя неожиданная популярность в Голливуде пришла ко мне именно из-за языка моего тела. Киностудиям нравились моя подвижность и пластика, а в Голливуде тогда господствовали тяжеловесы — Арнольд Шварценеггер, Сильвестр Сталлоне... Мне также повезло, что, будучи театральным актером, я смог «подружиться с камерой». Это удается не всем актерам, которые приходят в кино из театра. Некоторые из них добивались популярности на сцене, но становились… как бы невидимыми перед камерой. Камера способна открыть в человеке самые неожиданные черты, о которых даже не подозреваешь.

Америка познакомила меня с новыми жанрами, о которых в Испании тогда и не знали. В моей стране тогда не было денег на экшен-фильмы. В Америке я понял, что Голливуд — это действительно фабрика, хотя она и производит хорошие и качественные продукты. А также я понял, что с возрастом это становится уже не так интересно. В Европе мы пытаемся снимать живые, противоречивые, творческие фильмы, далекие от американского мейнстрима. В Америке зритель по-прежнему предпочитает супергероев. Голливуд превратил меня в «латинского любовника». Впервые я об этом узнал, когда сидел на пресс-конференции, посвященной «Зорро». Местные журналисты не переставали задавать мне одни и те же вопросы. Наконец, мое терпение лопнуло, и я сказал: «Возможно, во всей истории мирового кино нет ни одного актера, который сыграл такое количество гомосексуалов, как я». После этого на меня посыпались новые вопросы о том, что я чувствую по этому поводу. Я ответил, что очень счастлив, что у меня была возможность воплотить на экране самых различных персонажей, поскольку именно разнообразие развивает актерское мастерство.

— Почему вы в итоге все же решили вернуться в Европу? Случайно не из-за Трампа?..

— Решил окончательно вернуться в Испанию, а именно в свой родной город Малагу, который покинул в 1979 году, уехав сначала в Мадрид, а затем в США. В молодости Малага была для меня лишь провинциальным городишкой. В Америке я понял, что скучаю по ней, а также по творческой атмосфере в Европе. Я вернулся не из-за Трампа!.. Хотя за три десятка лет, которые я провел в Америке, эта страна сильно изменилась. И Трамп является лишь результатом этой траектории. Но дело не в нем. В Европе сегодня тоже хватает радикальных политиков. Видимо, традиционные партии не могут найти ответы на насущные вопросы, поэтому возникают новые течения, которые обещают радикальные изменения. Какую позицию занять обычному испанцу, например, по отношению к растущему уровню иммиграции в стране, где уровень безработицы достиг 25 процентов? Почему на этот вопрос берутся отвечать лишь радикальные политики?.. Конечно, и они не вносят никаких приемлемых предложений. Сегодня никто из них не осмеливается смотреть правде в глаза… По возвращении в Малагу я приобрел старый театр, где собираюсь и сам играть. Также планирую открыть актерскую школу и обучать молодые таланты. Так и замкнулся мой круг. Я начал с театра, к нему и вернулся.