«Сила живописи в том, что она бесполезна»

Дженни Савиль причисляют к так называемым Молодым британским художникам, а с октября 2018 года она стала еще и самой дорогой из ныне живущих художниц. На лондонском аукционе Sotheby’s ее картина «Propped» 1992 года ушла за рекордные $12,4 млн. Своим коммерческим успехом Савиль отчасти обязана коллекционеру Чарльзу Саатчи, который в 1993-м начал скупать ее работы, а также активно выставлять Савиль не только в своей лондонской галерее, но и по всему свету. Другим проводником в мир больших возможностей стал Ларри Гагосян, основатель самой крупной и влиятельной международной галереи Gagosian. Первая персональная выставка художницы состоялась там в 1999 году.

Сейчас Дженни Савиль готовит большую персональную выставку в Гонконге: экспозиция откроется в местном отделении Gagosian в марте 2020-го. В поисках моделей для картин художница, известная своими масштабными полотнами, изображающими, по ее собственному определению, женщин с «необычной красотой», в апреле посетила Москву. Дженни не впервые оказалась в российской столице: ранее она приезжала, к примеру, по приглашению Даши Жуковой на открытие нового здания музея «Гараж» на месте советского кафе «Времена года» в парке Горького. Апрельская поездка оказалась чрезвычайно продуктивной: Савиль не раз спускалась в метро в поисках новых типажей, а еще несколько дней с утра до вечера фотографировала особенных, по ее мнению, женщин в арендованной студии. Предстоящая персональная выставка в Гонконге, возможно, будет почти полностью сформирована из работ, основанных на московском материале, говорит Дженни.

Вы когда-нибудь ощущали свою принадлежность к Молодым британским художникам?

Я принадлежала к поколению молодых художников, чьи работы выставлялись в Saatchi Gallery в начале 1990-х. В прессе нас стали называть Молодыми британскими художниками после серии выставок в галерее, хотя мы не были специально созданной или объединенной по какому-либо идеологическому признаку группой. Помимо выставочного пространства нас объединяло только то, что мы выросли, глядя на работы Фрэнсиса Бэкона и Марселя Дюшана.

Как вы познакомились с Саатчи?

Газета The Times опубликовала статью, в которой были представлены картины с моей университетской выпускной выставки летом 1992 года. Фоторедактору понравилась моя работа, и он поставил ее на обложку, которую увидел Чарльз Саатчи. Чарльз позвонил, пригласил меня на встречу в своей галерее, спросил, хочу ли я сделать выставку в Лондоне, и сказал: «Делай все, что нравится, выбирай любой масштаб и сюжет. Чем амбициознее — тем лучше». Для меня, 22-летней, это была возможность всей жизни. После той встречи я никому ничего не рассказывала, работала полтора года над серией картин, которые были показаны в Saatchi Gallery в 1994 году на выставке под названием «Молодые британские художники III».

Выйти из полноэкранного режима

Развернуть на весь экран

В то время галерея Саатчи в Лондоне была пространством для современного искусства, о котором все говорили, возможно, она представляла собой то же, что сейчас музей «Гараж» в Москве. Саатчи показывал таких художников, как Сай Твомбли, Ричард Серра и Брайс Марден.

В 1997-м Чарльз организовал выставку Sensation в Королевской академии в Лондоне, а затем в Берлине и Нью-Йорке — и поколение Молодых британских художников вышло на международную арену.

Где и как состоялась ваша первая встреча с Ларри Гагосяном?

Я встретила Ларри на ужине после открытия Sensation. Он подошел ко мне, сказал, что ему нравятся мои картины, и пригласил сделать выставку в Нью-Йорке. Я согласилась.

Как строится ваша совместная работа? И как, на ваш взгляд, галерея будет выглядеть после него?

Ларри все время поддерживал меня — с того самого момента, как мы встретились. Он коллекционирует мои картины, а также продает их в галерее, и у нас всегда были отличные рабочие отношения. Он открыт новому, у него прекрасная зрительная память, он работает без перерыва, и мне повезло, что моя карьера развивалась вместе с галереей, которая выходила на международный уровень: это было захватывающее время, подарившее возможность показывать свои работы по всему миру.

Выйти из полноэкранного режима

Развернуть на весь экран

Ларри всегда предоставлял художникам платформу, не подвергая сомнению каждый их шаг,— он знает: все они хотят выставляться в красивом пространстве, и большинство художников, получив этот шанс, сделают невозможное, все, на что способны. Если он верит в успех, то тут же пробует что-то сделать, и я очень ценю в нем это качество.

Когда у меня появляется серия завершенных работ, мы сразу же решаем, где и когда их показать. Периодически мы идем ужинать, обсуждаем, что происходит, и я всегда знаю, когда мы разговариваем по телефону, что диалог будет прямым и открытым.

Сколько я знаю Ларри, он никогда не заботился о наследии, но в последние несколько лет стал работать над стратегиями для бренда Gagosian, чтобы тот продолжал жить и после него. Ларри — чрезвычайно важная фигура для коллекционеров и художников, но я надеюсь, что галерея будет развиваться и дальше, не один десяток лет.

Насколько художнику-женщине было сложнее строить карьеру в 1990-х и начале 2000-х? Что изменилось сегодня?

Я не люблю думать о карьере. У меня романтические представления об искусстве, я выросла на мыслях Микеланджело, Бэкона и Пикассо о том, что искусство и жизнь неразделимы, а процесс создания произведений искусства — это битва. Я живу с верой в то, что, если ты концентрируешься на работе, действительно прикладываешь усилия, все остальное помогает тебе.

Выйти из полноэкранного режима

Развернуть на весь экран

Чарльз Саатчи и Ларри Гагосян, оказавшие мне очень серьезную поддержку, оба были «аутсайдерами», а не представителями истеблишмента. Они были заняты разработкой своих правил игры, и мой пол никак не влиял на то, что они делали. Если им нравилось искусство, они поддерживали его.

Когда я была студенткой, в музеях или галереях открывалось не так много выставок женщин-художников. Теперь женщины гораздо заметнее во всех областях искусства. Я не раз отмечала, что представители молодого — до 40 лет — поколения, с которыми я встречаюсь, относятся к полу, сексуальности и расовому разнообразию без предубеждений. Они не испытывают проблем из-за различий, но поддерживают любое возможное сочетание идей и культур.

Как вы думаете, что должно произойти, чтобы работы художников-женщин занимали в музеях и галереях не меньше места, чем работы мужчин?

Упрощенный ответ таков: нужно, чтобы коллекционеры покупали или заказывали больше произведений искусства, созданных женщинами, поддерживали их и жертвовали работы музеям. Если бы женщины-художницы достигали на аукционах тех же значений, что и мужчины, то коллекционеры воспринимали бы их серьезнее, а затем стали бы покупать произведения искусства независимо от пола автора. Это вовсе не означает, что искусство должно стать лучше, просто его будут воспринимать на другом уровне, и в результате со временем работам художников-женщин будет отведено заметное место в музеях и галереях. На этот вопрос можно посмотреть и с другой стороны: чем больше на выставках будет показано художников-женщин, тем выше будет их цена на рынке. Это многогранная ситуация, которая улучшается, когда женщин становится больше во всех областях искусства, в том числе и среди коллекционеров.

Выйти из полноэкранного режима

Развернуть на весь экран

Я не фанат женских выставок — они создают идею «женского искусства» как особого жанра, который бесполезен. Большинство положительных изменений, которые я видела за свою жизнь, связаны с растущим признанием женщин как значимых создателей произведений культуры. Нужно быть амбициозными и продолжать работать в независимости от царящих в обществе предрассудков. Настоящее искусство требует невероятной энергии и сосредоточенности независимо от пола, религии или социального положения.

Изменилась ли ваша жизнь после того, как вы стали самой дорогой из ныне живущих художниц?

Писать картины все так же сложно и так же легко — как и до того аукциона. Недавно во Флоренции я смотрела на скульптуры и рисунки Микеланджело — просто невероятно, какого художественного уровня он смог достичь благодаря концентрации и тяжелому труду. Конечно, никто не вспомнит уже, сколько денег он получил за выставленные там произведения или какой была рекордная цена его творений. Это работа, которая осталась на века, а деньги способствовали ее созданию и возможности продолжения художественной деятельности.

Вы считаете себя успешной?

Я не думаю об успехе. Я — художник, большую часть времени мне приходится справляться с неудачами.

Вы как-то говорили, что недолюбливали арт-ярмарки и не хотели, чтобы ваши работы там появлялись, а потом отношение к ярмаркам изменилось. Почему?

В свои 20 лет я хотела выставляться только на серьезных выставках и не интересовалась художественными ярмарками. 25 лет назад, когда я еще училась, на ярмарках практически невозможно было встретить художников, о них или об аукционах современного искусства я тогда просто не слышала.

Выйти из полноэкранного режима

Развернуть на весь экран

Сейчас же вокруг арт-ярмарок сформировалась особая творческая атмосфера. Art Basel, к примеру, превращает в выставочную площадку весь город. То же самое происходит и во время Frieze в Великобритании. Галереи и музеи Лондона планируют открытие своих выставок так, чтобы они совпадали с Frieze, потому что в дни проведения ярмарки в городе оказываются все — художники, коллекционеры, кураторы, директора музеев и арт-дилеры. Было время, когда музеи ни за что не хотели координировать свою программу с арт-ярмаркой, но ситуация изменилась, и сегодня ярмарки становятся все более важными фестивалями культуры.

Мое отношение к ним поменялось с возрастом. Сейчас на ярмарках работы зачастую видит больше коллекционеров, художников и кураторов, чем на обычной выставке. Правда, обстановка на многих не самая располагающая: плохое освещение, временные, низкие стены и слишком много людей. И если работа художника смогла показаться интересной в таком хаосе, это хороший знак.

Верите ли вы в то, что с развитием технологий у живописи остается шанс выжить?

Это все равно что спросить, будет ли существовать речь. Творчество — фундаментальная человеческая деятельность, такая же, как танцы или пение, и эта деятельность не сильно изменилась с ранних наскальных рисунков. Может быть, с автоматизацией, затрагивающей так много областей деятельности современного общества, живопись станет еще более ценной.

Художники всегда будут заинтересованы в изучении возможностей технологий, поэтому живопись обязательно должна быть включена в процесс и дополнена ими. То, что мы считаем картиной, постоянно развивалось — от икон до шелкографии Энди Уорхола. Я постоянно использую iPad, когда рисую, чтобы оценить и улучшить то, что я делаю, а мой сын предпочитает рисовать с помощью Apple Pencil. Архитектор Норман Фостер строит одни из самых технически совершенных зданий в мире — и безостановочно рисует карандашом на бумаге. Здесь важны воображение, процесс мышления и формулирования идей.

Что определенно продолжит развиваться, это роль живописи в обществе. Сила живописи в том, что она «бесполезна», потому что она стала своего рода визуальной поэзией или философской игрой.

Выйти из полноэкранного режима

Развернуть на весь экран

Я помню, как читала перевод древнегреческого текста о дебатах с вопросом, выживет ли живопись,— видимо, поэтому художники всегда обсуждали ее возможную кончину. Но живопись будет актуальна, пока художники делают в этой сфере что-то интересное и жизненно важное. Она находит способ сконцентрировать реальность, как и все великое искусство.

Что для вас имеет наибольшее значение в художественной практике?

Инстинкт, воображение и свобода разрушать и трансформировать.

Считаете ли вы, что создание автопортретов — это один из ваших фирменных приемов?

Автопортреты всегда были частью моего художественного словаря, потому что все художники, которых я люблю, делали их. Тут можно быть особенно жестоким к самому себе.

В ходе нашего апрельского разговора в Москве вы не раз говорили, что восхищаетесь «необычной красотой». Что для вас входит в это понятие?

Бывают моменты, когда красивое может превратиться во что-то неприятное или жестокое, и в подобной метаморфозе я нахожу поэтическую силу. Или это может быть отчужденность в том, кто хранит какую-то тайну,— неотразимая жизненная сила, на которую я смотрю и ради которой работаю. Древние греки называли это «пневмой», а в индуистской культуре есть понятие «прана».

Я нахожу этот вид красоты во многих областях, не только в людях или искусстве. Я собираю изображения граффити во время путешествий, потому что мне нравится сочетание и использование цвета, я фотографирую пятна и тени, изучаю древние скульптуры из таких мест, как Месопотамия, потому что они могут обладать таинственной силой. Моя работа — это своего рода смесь того, что мне удалось увидеть в Древнем мире, трансформированная в нечто очень современное.

В апреле вы не первый раз были в Москве и собираетесь приехать еще…

Москва волшебна. В этот раз я увидела ее с другой стороны, когда встретилась со многими очаровательными людьми, с которыми я не сталкивалась раньше, увидела множество интересных лиц. Я оказалась на ярмарке арт-книги Deficit на «Флаконе», танцевала на концерте на станции метро в три часа ночи, ела вкусную еду и бродила по древнему Кремлю.

Выйти из полноэкранного режима

Развернуть на весь экран

У меня давний роман с Россией, потому что я выросла с любовью к российскому кино, особенно к работам таких режиссеров, как Андрей Тарковский, и к таким фильмам, как «Иди и смотри» Элема Климова. Я бы хотела выучить русский достаточно хорошо, чтобы читать стихи в оригинале.

Одни из главных коллекционеров ваших работ родом из России. Как думаете, почему так сложилось?

Не могу сказать, возможно, мое увлечение всеми видами русского искусства как-то повлияло на эстетику моих работ, и благодаря этому они визуально понятны.

Беседовал Александр Щуренков