Новые книги
Выбор Игоря Гулина
Айлин Майлз Инферно
Фото: No Kidding Press
Фото: No Kidding Press
Айлин Майлз — известная американская поэтесса (пару лет назад на русском выходил сборник ее избранных стихотворений), эссеист, политическая активистка, видная фигура феминистского движения 1980-х. Вышедший в 2010-м, но писавшийся десять лет «Инферно» — ее второй роман. Во многом это автобиография: детство в католическом колледже, переезд из мещанского Бостона в буйный Нью-Йорк, юношеская бесприютность, становление поэтом, сексуальные поиски, поиски работы, бедность, алкоголизм, наркотики, отношения с мужчинами, женщинами, собаками, поэтами, блуждания по артистическому Нью-Йорку и поездки в Индию, концерты, поэтические чтения, журналы, перформансы, гей-парады, вечеринки, любовные интриги и карьерные дрязги. Всего этого очень много, и все это немного странно читать человеку, не слишком погруженному в нью-йоркскую культуру 1970–1980-х. Можно цепляться за знакомые имена — Нан Голдин, Кэти Акер,— но их не так уж много, а незнакомых гораздо больше. На самом деле факты, несмотря на их обилие, не так уж важны. Они растворяются в прихотливом течении текста Майлз, логика поступательного нарратива сбивается логикой почти случайных ассоциаций: истории прерываются и возникают вновь, события скорее рифмуются, чем следуют друг за другом. Нежный роман взросления внезапно превращается в меланхолический роман старения и вновь перескакивает обратно.
Майлз пишет прозу как стихотворение и постоянно подчеркивает это. Уже в подзаголовке «Инферно» гордо обозначен как «роман поэта». Это значит, что собственная биография здесь не рассказывается, а подвергается своего рода авангардному ремиксу, переживается заново как литературный материал. У этой операции есть два измерения. Одно из них — по-старомодному возвышенное. В начале романа Майлз рассказывает о том, как любимая учительница из католического колледжа предлагает ученикам написать собственную версию «Ада» Данте. Это — первое литературное и первое сексуальное переживание. С колебания груди мисс Нельсон и гармонии дантовских терцин начинаются две главных истории героини — поэтическая и лесбийская. Теперь уже стареющая Майлз вновь пишет собственную «Божественную комедию» — чертит путь от потерянности к благодати. Для этого жизнь должна быть разобрана и собрана вновь в серию стройных кругов. Хотя путь Майлз по этим кругам — не степенное восхождение, а странное, наполненное наркотическим и алкогольным дурманом скольжение.
Другое измерение — гораздо более низменное. Майлз намеренно обнажает прагматику своего письма, оформляя часть романа как заявку на литературный грант. Поэзия — это не только полет вдохновения, но и труд. Особенно если ты происходишь из пролетарской семьи и ставишь себе цель стать известным поэтом. «Инферно» — история такого становления, не романтического взлета, а карьерного пути. Самое любопытное здесь — что такой же избранной профессией, требующей сосредоточенной работы над собой, оказывается и становление лесбиянкой. «Инферно» похож на расслабленный битнический роман, и одновременно это отчет о напряженном пересоздании себя. Самое интересное свойство романа Майлз: в постоянном колебании между панковским дрейфом, эротической негой и удивительной, почти деловой целеустремленностью.
Перевод Юлия Серебренникова
Издательство No Kidding Press
Симона Вейль Личность и священное
Фото: Jaromir Hladik press
Фото: Jaromir Hladik press
Симона Вейль — философ и активистка, участница Сопротивления, страстная марксистка, ставшая страстной христианкой и создавшая особенную духовную философию, в центре которой лежало страдание. Вейль умерла в 1943 году в Англии в ходе аскетического подвига: она ела столько же, сколько узники нацистских концлагерей. «Личность и священное» она написала незадолго до смерти. У этого текста есть странное прагматическое измерение. Оказавшись в Британии, Вейль вошла в аппарат деголлевской «Сражающейся Франции». Ее задачей было помогать составлять и комментировать проекты законов будущей свободной страны. Вместо того чтобы покорно участвовать в этой достойной бюрократической деятельности, Вейль, вызывая оторопь у коллег и начальников, постоянно ставила под вопрос сами демократические принципы. «Личность и священное» появилась как комментарий к проекту «Декларации прав личности». Никаких конкретных замечаний здесь нет, вместо этого — политический трактат, призывающий пересмотреть основы европейской политики.
Вейль ниспровергает обе идеи, лежащие в основе будущей декларации: «права» и «личность». 40-е годы ХХ века наглядно показывают: личность — вовсе не то, что требует защиты. Вовсе не особенные качества, мелкие отличия одного человека от другого делают его священным и неприкосновенным. И тем не менее нечто в человеке взывает к защите. Это — ужас, что тому могут причинить зло вместо добра, страдание, а не благо. Это качество не имеет никакого отношения к его правам. Права — это всегда притязания, желание обладания и удовлетворения. Это относится и к правам человека, и к правам сообщества. Война союзников и Германии — столкновение двух культур права: личного и коллективного. Одно зло побеждает другое. Это зло меньшее, но чтобы затем восторжествовало добро, мир должен увидеть гибельность царствующего с конца XVIII века культа личности и обратиться к защите того, что лежит глубже.
В глубине безличного встречаются две главные для Вейль ценности: страдание и истина. Как страдание выше и больше права, так и истина — больше интеллектуального индивидуализма. Интеллектуальность всегда тщетна и замкнута на себя, истина же обретается в отрешении, внимании. Именно внимания требуют и несчастье, и истина. Поэтому у сострадания и мудрости — один дух, и этот дух — любовь.
На исходе Второй мировой критиковать идею прав личности казалось настоящим юродством. С тех пор соображение, что права человека могут стать инструментом насилия с тем же успехом, что и освободительной борьбы, стало общим местом политической критики — так же как и идея о том, что в основе этой концепции лежит опустошенная, холостая парарелигиозность. В этом смысле смиренный радикализм Вейль, представлявшийся для ее коллег реакционным бредом, сейчас выглядит пророческим.
Перевод Петр Епифанов
Издательство Jaromir Hladik press
Анри Роорда Мое самоубийство
Фото: Forthcoming fire
Фото: Forthcoming fire
Швейцарский писатель Анри Роорда был потомственным анархистом (его отец, опальный голландский дипломат, дружил с Кропоткиным), педагогом-новатором, практиковавшим максимально свободные методы образования, известным весельчаком и жизнелюбом. В 1925 году, в возрасте 54 лет, он покончил с собой выстрелом в сердце. Суицид этот не был импульсивным актом. Роорда долго готовился к нему и среди прочего успел написать небольшую книгу в обоснование собственного поступка. «Мое самоубийство» — одновременно интимное завещание, политический памфлет и макабрическая юмореска.
Как правило, тексты, предлагающие идеологическое обоснование суицида, представляют его как акт воли, стоического мужества — когда человек становится подлинным хозяином своей жизни, отказываясь от нее. Роорда порывает с этой традицией. Его суицид — результат не силы, а слабости, не презрения к соблазнам жизни, а чрезмерной любви к ним — к женщинам, вину, развлечениям. Он не готов стеснять себя, идти на компромиссы, не желает отказываться от радости — и именно потому готов умереть. Общество постоянно чего-то требует от человека, внушает тому, что у него есть долг. Социалисты в этом смысле не так уж сильно отличаются от буржуа. Роорда никаких долгов платить не хочет, но не видит в этом никакого особенного достоинства. Человек слаб перед лицом старости, он лицемерно убеждает себя и своих близких, что сохраняет какое-то достоинство. В отказе от этого лицемерия, впрочем, тоже нет ничего хорошего. Самоубийство — такой же жалкий поступок, как жизнь, просто проходит быстрее. Все это звучало бы, как пространный монолог кого-то из героев Достоевского, если бы не особенная интонация Роорда — остроумной светской беседы, приятной болтовни,— странным образом диссонирующая с трагичностью темы.
Перевод Philibert
Издательство Forthcoming Fire