Образование меняется на глазах: и виртуальные школы появились, и инновационные, в которые вкладываются большие средства. Сейчас модно говорить, что это новый «драйвер роста». Вдали от мегаполисов, однако, совсем иной взгляд на школьную реальность.
Фото: Коммерсантъ / Алексей Сивков
Фото: Коммерсантъ / Алексей Сивков
Фото: Коммерсантъ / Алексей Сивков
Фото: Коммерсантъ / Алексей Сивков
Фото: Коммерсантъ / Алексей Сивков
Фото: Коммерсантъ / Алексей Сивков
— Николай Николаевич, с Днем знаний! С новыми горизонтами!
— Спасибо. Вот только насчет горизонтов… Скажем честно, разговоры о них уместны в мегаполисах, а вот к жизни остальной страны отношение имеют малое. Это ведь разные миры. Поэтому, когда в некоторых СМИ, рассказывающих о проблемах образования, академические дяденьки (я их называю «кремлевские мечтатели») рассуждают о перспективах и амбициях, о «соответствиях вызовам» и т.д., просто хочется вывезти их в регионы.
— Но у нас ведь и в провинции множество хороших школ и одаренных детей!
— Да, но дело в том, что у нас школы существуют не для людей, они существуют для показателей. И главное в современной системе — чтобы показатели были хорошие. Ну, скажем, многие просто не берут сложных детей в школы, чтобы они не создавали проблем. Ведь именно это нынче ценно: когда ты и твое образовательное учреждение «беспроблемно». Но это неправильно, школа не должна гоняться за результатами и руководствоваться одной отчетностью. Должны быть и двоечники, и второгодники, и выпускники со справками вместо аттестата, а как иначе, если ученики разные и сама жизнь так устроена?
На федеральном уровне говорят вроде бы здраво — о том, что результаты ЕГЭ и ОГЭ не должны быть нормативом оценки эффективности образовательного учреждения. А на местах все наоборот, у нас главное — результаты и отчеты.
Более никому и ничего не интересно. И нет системы, которая бы была ориентирована на интересы ребенка и семьи, это давно только красивый лозунг. Государство никак не может определиться, кто же все-таки главный в этой связке: государство, семья или все-таки сама по себе школа. Получается, что это корабль без руля, без ветрил. И те передовые образовательные инновационные организации, которые есть, передовыми стали по одной причине — они соответствуют запросам той немногочисленной части родителей, которые реально заинтересованы в образовании детей. Но в провинции таких людей не много.
— Министр просвещения Ольга Васильева часто говорит о том, что «учитель — профессия сакральная». Удалось ли в провинции сохранить такое трепетное отношение к педагогу? Вот Камышин: город маленький, все друг друга знают, может, это пробуждает теплые чувства?
— Знаете, у нас в Камышине был Музей истории народного образования. Сейчас от него остались осколки, городской Дом образования упразднен. Так вот, если там взять какой-нибудь архивный документ, то, может быть, там будут слова о сакральности. Я не хочу сказать, что от этого отдает нафталином. Но подобные высказывания сейчас — это попытка выдать желаемое за действительное. Или призыв, пожелание. Сейчас этого у учеников и родителей нет. А в учителя вложили осознание, что он работает в сфере услуг.
— А какое сейчас отношение у детей к учителю? Здесь, в провинции, не в столицах…
— Отношение ребенка к учителю — это всегда отношение семьи. И это абсолютно устоявшееся потребительское отношение. Люди получают в школе услуги. Да, есть люди, которые традиционно уважительно относятся к учителю. Но в то же время я вижу своих сверстников (даже и из учительских семей!), которые, приводя своих детей в школу, воспринимают ее чисто потребительски. Так что государство достигло своей цели — потребительская культура в обществе воспитана и сформирована. Попытка «соединить ежа и ужа», то есть сохранить потребительское общество и при этом привить ему духовность, возможна, на мой взгляд, только при одном условии — жесточайшей политике государства. У нас этого нет.
— Следующая фраза должна быть «Сталина на вас нет»?
— Я не сталинист. Я за верховенство права во всех его проявлениях. Нам необходимо ужесточить контроль за соблюдением законодательства. Элементарный пример. Открываем закон «Об образовании». В нем написано, что родители обязаны дать ребенку обучение и воспитание. Смотрим раздел прав и обязанностей учащихся: ребенок обязан надлежащим образом учиться. Почему государство не контролирует это?
— Каким образом?
— Вообще-то масса способов. Но почему плохая учеба ребенка становится проблемой школы? Ранжирование школ по итогам успеваемости приводит к формированию не всегда оправданного рейтинга в глазах общественности и власти, что, в свою очередь, влечет за собой так называемую востребованность школы, а это уже подушевое финансирование и иные блага. Если школа создает условия для получения образования, а семья эти условия не только не использует, но и полностью игнорирует, то у нас ответственность за это несет школа. Не родители! Ребенок не учится, а школа отвечает.
Прежде в Камышине было 70 школ, осталось — около половины
Фото: Алексей Сивков, Коммерсантъ
Прежде в Камышине было 70 школ, осталось — около половины
Фото: Алексей Сивков, Коммерсантъ
— Вернемся к школьным коридорам. Уровень агрессии в обществе возрос за последние десятилетия. Как это отражается на школе, на детях?
— Я в школе работаю много лет и вот что замечаю: из года в год дети приходят все более расторможенные. И это проблема, с которой ни школа, ни родители не могут справиться. Родители просто закрывают на это глаза, заткнув гиперактивного ребенка гаджетом. И как только школа начинает говорить об этой проблеме, родители воспринимают это как нападки в адрес семьи. На самом деле малый процент родителей интересует образовательный результат. А еще меньший процент родителей интересует личность ребенка.
Когда учитель говорит о проблемах ребенка, родители это в большинстве своем не воспринимают адекватно. Им хочется, чтобы все было хорошо. Им так спокойнее.
Но ведь на самом деле все должно быть по-другому. И я родителям всегда открыто говорю: вы решите, чего вы хотите. Вы хотите оставить ребенка здоровым — психически, физически — это одно направление отношений. Вы хотите ребенка успешного, при этом оставив все остальные категории на потом — это каторжный труд. И это выбор родителей. А они хотят просто спокойствия. И на этом фоне рождается конфликт.
— Кстати, о конфликтах. Мы видим в интернете ролики, снятые учениками на мобильный телефон, где показано непрофессиональное поведение педагога. Часто мы не можем не понимать: это человеческий срыв. Почему учитель доходит до такого состояния? Хамство, манипуляция со стороны учащихся?
— Да. Дети пытаются копировать популярное поведение, которое позволит им быть успешными в среде сверстников. Ведь это выкладывается в Сеть не для того, чтобы показать, какой плохой учитель, а для того, чтобы продемонстрировать «я в системе». И если наше поколение воспринимает соцсети как некий инструмент коммуникации, то для ребенка это жизнь. И он обязан проявить себя в такой вот жизни. Виртуальной. Это желание самоутверждения и неповиновения было всегда. Но масштабы были другие.
У нас в Камышине такое редко встречается — чем меньше населенный пункт, тем больше связи между людьми, а раз есть реальные связи, то подвергать их угрозе сложнее. Здесь люди во многом зависимы друг от друга. Они соседи, они коллеги, они родственники. Это останавливает. Провинция в данном случае — момент положительный.
— Про ЕГЭ… Я так понял, вы — за?
— Я — за. Это социальный лифт. Лифт абсолютно честный. Я это испытал на себе как отец двоих детей. Как система независимой оценки знаний здесь, у нас, она работает.
— Однако есть мнение, что качество знаний катастрофически упало, потому что учителя занимаются «натаскиванием»…
— Нет, качество знаний упало не от этого. Оно упало по одной простой причине — дети не учатся. Это не ценно. Можно иметь троечный аттестат, неплохо сдать экзамен и поступить. Так что ЕГЭ — своего рода палочка-выручалочка, это ведь всего лишь инструмент.
Меня откровенно изумляют наши вузы, представители которых говорят, что дети из-за системы ЕГЭ стали менее образованными. Не соглашусь: у нас контрольно-измерительные материалы по подготовке к ЕГЭ крайне сложные. И эта истерика по поводу ЕГЭ не более чем «заговор вузовской мафии», которая теряет колоссальные деньги на приеме: когда в вуз приходит ребенок с хорошими баллами, высшее учебное заведение обязано его взять без всякого «соучастия». Словом, я считаю, что система работает.
— Но многие педагоги, занимающиеся образовательными услугами в частном порядке, говорят, что знаний в школе не дают. И дело не в том, что ребенок не учит, просто не дают…
— Да. Понимаю. Речь об «измельчании» учительского корпуса. Мне кажется, тут корень в том, что у нас под маркой непрерывного образования запустили в школу неучей. Считается так: если у тебя есть любое образование, ты можешь преподавать в школе, пройдя за три месяца и 9 тысяч рублей переподготовку. Когда юристы преподают английский язык, что это может быть? Какой уровень знаний, компетенции? Ко мне летом пришла дама, которая 20 лет работала энергетиком, а теперь собирается учить детей — с инженерным образованием, но проходит ту самую трехмесячную подготовку. И в комитете по образованию ее направляют к нам, в школу. И органы управления образованием считают эту ситуацию нормальной…
— Не осталось тех, кто идет в профессию по призванию?
— Почти нет. С одной стороны, учительская профессия не считается доходной. Но с другой — это не самое дно для провинции. Для Камышина человек, который получает 30–40 тысяч рублей, работая в тепле первую половину дня, это еще поискать нужно. Но, как говорится, в России будут жить хорошо, когда в Москве будут жить шикарно. Ведь в пединституты идет отстой. В большинстве те люди, которые не смогли поступить никуда.
Да, учителя, которые работали 30 и менее лет назад, продолжают работать. Основной костяк качественных преподавателей — пенсионеры. Старение — это проблема номер один для школьной системы в нашей провинции. Смены нет.
— Действительно ли в Камышине закрывают городской комитет по образованию?
— Разговоры о том, чтобы забрать школы от муниципалитетов и отдать государству (об этом заявила министр просвещения Васильева.— «О»), идут. А ближайший уровень подчинения — это регион.
Можно передавать подчинение кому угодно, называть местные органы как угодно, но на местах должен быть руководитель. У нас в городе было 70 учреждений образования. Сейчас путем оптимизации осталось 40 с небольшим. Возможно ли всем этим управлять из региона, не ведая, что происходит «в полях»? Ответ очевиден: будет отдел на местном уровне. Но это смена вывески и имитация, а не решение проблемы. А она состоит в том, что учредитель не хочет делать школу автономной, по-настоящему самостоятельной организацией, и остается обслуживать и исполнять откровенно декларативные лозунги, которые идут сверху.