«Петербургу нужен не культ руин, а культ красоты»

Представитель Фонда содействия строительству культовых сооружений Русской православной церкви в Санкт-Петербурге Филипп Грибанов в интервью корреспонденту “Ъ” Арине Макаровой рассказал о том, каких принципов, по его мнению, стоит придерживаться при развитии исторического центра города и восстановлении памятников.

Выйти из полноэкранного режима

Развернуть на весь экран

— У фонда, который вы представляете, весьма специфическое направление — вы воссоздаете православные церкви. Какие проекты сейчас в работе и каковы ближайшие планы?

— Сейчас мы готовим к сдаче в эксплуатацию церковь Пресвятой Троицы в составе выявленного объекта культурного наследия «Киновия Александро-Невской лавры», которая находится по адресу Октябрьская набережная, 18, лит. А. В 2015 году, когда мы взяли этот проект в работу, это было полностью разрушенное здание, и на сегодняшний день оно уже восстановлено в соответствии с историческим обликом. Второй объект, который сейчас в стадии воссоздания,— это церковь Иконы Божией Матери «Всех Скорбящих Радость с грошиками» на проспекте Обуховской Обороны, 24. Этот проект сложнее, так как церковь была взорвана в 30-е годы прошлого века. Планируем завершить его в течение полутора лет.

— Но почему именно церкви?

— Потому что это важная часть истории нашего государства. Церковные здания доверялось строить величайшим архитекторам своего времени, поэтому практически все они представляют собой бесценные памятники. В проекте восстановления любого храма заложена важная объединяющая идея.

— По какому принципу вы выбираете объекты для реконструкции? Какой на очереди?

— Есть целые книги по утраченным храмам города — их сотни, и многие из них утрачены безвозвратно, хотя они представляли собой бесценные архитектурные памятники. Выбор проекта зависит от множества факторов. Например, в случае с киновией это была инициатива горожан, которые собрали материалы, информацию, добились выделения городских средств на исторические исследования и техническое обследование и пришли к нам с наработанной документацией. Если бы мы не начали тогда реставрационные работы, она бы просто разрушилась, это был вопрос нескольких лет.

Мы комплексно и деликатно подходим к каждому предложению, изучаем возможность его восстановления с технической, юридической и архитектурной точки зрения. Понятно, что никто не будет сносить ради восстановления храма ни БКЗ «Октябрьский», ни станцию метро «Площадь Восстания». Но есть объекты, которые вполне органично вписываются в существующую ткань города.

Инициативные группы граждан к нам обращаются с разными предложениями, причем это далеко не всегда православные активисты, по большей части это историки и культурологи. Все их идеи мы рассматриваем очень внимательно. Например, сейчас мы обсуждаем создание памятного знака на Троицкой площади — на месте Троицкой церкви, где Петр I принял титул императора. Мы прорабатываем эту идею с коллегами из КГИОП. Храм был построен с 1709 по 1711 год, и значение этого собора для Петербурга невозможно переоценить. Но воссоздавать деревянное здание, фундамент которого расположен частично на существующем ныне проезде, частично на территории жилого дома, не имеет смысла, да и оно не впишется в окружающую застройку. Это было бы неправильно по отношению к истории и городу, поэтому речь идет о памятнике.

Есть и, казалось бы, очень необычные предложения. К нам обращаются с идеей воссоздания колокольни Смольного собора, которую начал возводить еще Растрелли и построил ее до второго яруса. Однако в 1756 году строительство было приостановлено из-за недостатка финансирования — началась Семилетняя война. Археологические исследования выявили уцелевший фундамент колокольни. И, насколько я знаю, идея ее воссоздания уже обсуждалась. Несмотря на кажущуюся сперва необычность, проект мог бы стать очень интересным — не только воссозданным памятником архитектуры, но и высотной доминантой, яркой точкой притяжения. Причем речь идет не о церковном объекте, а именно о символе Петербурга.

Как я говорил, мы внимательно изучаем все обращения, поэтому мы, естественно, углубились в творчество Бартоломео Растрелли. Его гений трудно переоценить, он был истинным творцом прекрасного. Он создавал не только признанные во всем мире архитектурные шедевры — в его труде заложен глубокий смысл: он создавал красоту и великолепие. А что как не созерцание прекрасного делает нас лучше, вселяет в нас спокойствие и уверенность? Он создал тот самый Петербург, каким сегодня восхищается весь просвещенный мир.

— С какими сложностями сталкиваются инвесторы при воссоздании объектов в центре города? 

— Со всеми возможными. Если пройтись по центру города, но не по парадному Невскому проспекту, то можно оказаться в депрессивном окружении с полуразрушенными домами. Заниматься ими некому, в первую очередь в силу зарегламентированности застройки в исторической части города. «Дайте памятнику спокойно умереть» — такую фразу как-то я услышал от коллег из Пскова, которые цитировали представителя градозащитной организации. С такой позицией мы не согласны. У нас другое видение будущего городов с таким архитектурным наследием, как у Петербурга.

— С этим сложно поспорить. Как вам удается пройти процесс согласований и оказывает ли город поддержку? 

— Нас поддерживает КГИОП, который на всех этапах нам помогает и подсказывает. Но опять же это не связано с тем, что мы занимаемся культовыми сооружениями. Дело в подходе людей к своей работе и любви к своему городу. А сложность процедуры по большей части определена законами, и это вопрос уже не к исполнительным органам власти, а к законодателям.

— То есть вы считаете, что законодательство в отношении застройки центра города слишком жесткое? И это разрушает его исторический облик, а не сохраняет?

— По сути, центр сейчас обречен. С одной стороны, в начале 2000-х историческая застройка довольно слабо охранялась, было совершено огромное количество градостроительных ошибок. И это была одна крайность. Сейчас мы загнали себя в новую ловушку — строительство и реконструкция практически замерли. Город мумифицирован. А если обратиться к Конвенции об охране культурного наследия, то получается, что в принципе ничего не нужно воссоздавать. Все это будет считаться новоделом. В городе разрушается множество исторических объектов, и сотрудничество с ЮНЕСКО нам никак не помогает избежать этого процесса. Я слышал только об их проверках, но ничего об их участии и помощи в реальной реставрации.

Все кричат, что надо ограничивать высотное строительство. А почему? Вот Петропавловский собор — это небоскреб, да и все великие здания, которые были построены 200–300 лет назад и которыми мы сейчас восхищаемся, были небоскребами для своего времени. Тот же дом Зингера (кстати, первый бизнес-центр в истории Петербурга) в свое время, когда его только вводили в эксплуатацию, был объявлен уродом и градостроительной ошибкой. А сейчас это одно из прекраснейших зданий города.

Небесная линия, о которой все говорят, но мало кто знает, что это такое, формируется как раз высотными доминантами. И, кстати, во всех городах высотными доминантами были церкви — таковы традиции европейской архитектуры. Но сама мысль о том, что ровную линию разнообразит что-то непривычное, иное, вызывает бурные протесты.

— Это сейчас был камень в огород градозащитников?

— Я уважительно отношусь к их деятельности и признателен им за самоотверженную работу в тот период, например, когда было модно ночью подогнать кран и обрушить объект культурного наследия, да что там ночью — и днем бывало. Однако, на мой взгляд, не совсем корректно, когда они выступают от имени всей общественности. Все же градозащитники — это активная, но сравнительно небольшая группа граждан, а общественность — это вы, это я, это все. И у нас могут быть другие взгляды на будущее нашего города. Петербург — светский, многоконфессиональный и многонациональный город с множеством разных точек зрения на каждый вопрос. Системы ценностей у петербуржцев очень разные, но при этом все мы живем в одном городе. Кроме того, термин «градозащитное движение», как сейчас стало принято говорить, предполагает действия, а не блокировку действий других людей. Сколько объектов градозащитники отвоевали у инвесторов? И что с ними стало дальше? Они стоят и разрушаются. Эти активные группы граждан могли бы, например, объявить сбор средств и организовать противоаварийные и реставрационные работы. На мой взгляд, голос градозащитников был бы намного сильнее, будь он подкреплен реальными отреставрированными объектами. Они были бы убедительнее и понятнее обществу в целом, созидая что-то.

Пока каждая сторона мыслит в своей плоскости, мы видим не диалог, а два монолога — эмоциональный и рациональный. Инвесторы и власти говорят о восстановлении объектов, создании новых общественных пространств, точек притяжения для горожан и туристов, рабочих местах, налогах. А градозащитники считают, что они все разрушают. Это тупиковый путь. А я хотел бы видеть диалог, хотел бы участвовать в нем. Мне нравится смотреть на вещи с позиции, что нас связывает, а не что различает. Я бы предложил всем поискать точки соприкосновения. Первое, что приходит на ум,— это любовь к нашему городу. Я уверен, что если мы все захотим и подумаем, то найдем немало общего. Надо в культ возводить красоту города, а не неприкасаемые руины.