Мультимедиа Арт Музей (МАММ) при поддержке Mastercard открыл сезон сразу несколькими выставками, среди которых особым историческим шармом выделяются «Звезды мирового балета в объективе легендарного Сержа Лидо. 1930–1980-е годы» из коллекции куратора — перформера, режиссера, хореографа, художника Пьера Паоло Косса. Рассказывает Татьяна Кузнецова.
Фото: Коммерсантъ / Петр Кассин / купить фото
Фото: Коммерсантъ / Петр Кассин / купить фото
Фото: Коммерсантъ / Петр Кассин / купить фото
Пьер Паоло Косс, обладатель шести сотен авторских отпечатков Сержа Лидо, 220 из которых представлены в МАММ, видит историческую справедливость в том, что работы урожденного москвича Сергея Лидова показывают в его родном городе. Впрочем, справедливее говорить о чете москвичей: выставка свидетельствует о судьбоносной роли, которую сыграла в жизни Сержа жена, оторвавшая от его фамилии последнюю букву, из-за чего Париж уверился, что фотограф — потомок Lido, основателя знаменитого кабаре. На самом деле Сергей не имел отношения ни к искусству, ни к развлечениям. Оказавшись в Париже в 1924 году, он выучился на политолога, а работал клерком в банке Рокфеллера, пока другая москвичка, Ирина Каминская, к тому времени деятельный и влиятельный бильдредактор иллюстрированного журнала «Взгляд» («VU»), не подарила ему фотокамеру, а вслед за ней сердце и руку, став на целых полвека законодательницей парижских художественных мод под именем Ирэн Лидовой.
Первые фотографии Серж принес ей в середине 1930-х, уговорив танцовщиц кабаре исполнить канкан среди виноградников Монмартра. Они тотчас были опубликованы, после чего Серж немедленно забыл о банке, а парижская богема признала его своим. В подтверждение на выставке имеются фотографии Жана Кокто 1939 года: он охотно позирует Лидо в своем доме, позволяя экспериментировать с ракурсами. А позже и вовсе перестает позировать, давая полную свободу на съемках фильма-балета «Юноша и смерть» 22-летнего Ролана Пети и разрешив сопровождать себя на встречах со Стравинским, Орсоном Уэллсом, де Кирико и, конечно, с Сержем Лифарем, который укоренил фотографа в гримерках и закулисье Парижской оперы.
Балет, точнее, балетные люди стали любимым объектом Лидо тоже с подачи жены: Ирэн еще в дореволюционном Петербурге занималась у Ольги Преображенской, так что парижская студия Вакер, в которой эмигрантка-балерина давала уроки, не раз оказывается местом действия у Лидо. На выставке есть уникальное фото: 78-летняя Преображенская в прыжке saute, в пятой позиции с образцово вытянутыми стопами. Прыжки, по-видимому, бросали вызов фотографу Лидо: целую серию парящих артистов (Жан Бабиле распахивает шпагатную разножку под облаками, Милорад Мишкович зависает в субресо над Сеной, Тамара Туманова, раскинувшись в па-де-ша, врезается в Эйфелеву башню) он сделал на террасе дворца Шайо.
Хотя вообще-то движению, то есть самому танцу, Серж, похоже, не доверял из-за его непредсказуемости. На выставке есть несколько репортажных фото из балетных классов, есть спектакли, схваченные из-за кулис, но не они делают погоду. Художник предпочитал беспроигрышную статику: усаживал или устанавливал своих персонажей в образцовых позах и ракурсах, тщательно выстраивал кадр и получал картинку-шедевр. Эталоном балетной красоты 1950-х была Людмила Черина, получеркешенка-полуфранцуженка; Лидо снимал отдельно ее пленительные руки — на фоне костюма и в контражуре, а саму балерину запечатлел царственной Одеттой в белоснежном тондо балетной пачки.
Балетные дивы обоих полов были страстью фотографа. На многих портретах убийственной красоты Аполлон — 20-летний югослав-танцовщик Мишкович, сбежавший от Тито сразу после победы и пригретый четой Лидовых как приемный сын; его партнерша Алисия Маркова красуется в грациозных позах — разница в 23 года подарила дягилевской балерине третью сценическую молодость. Тот же трюк Лидовы проделали с Марго Фонтейн, познакомив ее с юным Нуреевым, в побеге которого они сыграли роль куда более значительную, чем принято считать; своего подопечного они свели со стареющей примой на основанном ими балетном фестивале в итальянском Нерви, подарив обоим полное сценическое счастье. Впрочем, и обычное, житейское, не ускользало от Сержа Лидо. Апофеозом разделенной любви выглядит знаменитый снимок Эрика Бруна и Рудольфа Нуреева на моторной лодке у берегов Греции: два античных красавца на фоне морских брызг.
Даже балетные будни под объективом Лидо выглядели сущим парадизом, а зачастившие в Париж советские артисты из Большого и Кировского — его обитателями, не ведавшими социалистических треволнений. Летает в поднебесье Голубой птицей Юрий Соловьев, которого чета Лидо считала талантливее Нуреева. Чистым ангелом смотрит 24-летняя «сильфида», еще не осунувшаяся Наталья Макарова; Майя Плисецкая в категорических императивах аттитюдов утверждает абсолютную власть духа; Владимир Васильев, частый гость Нерви, в Нарциссе и Икаре являет импрессионистски изнеженное крыло высокой классики.
Но любитель красоты Серж, как и его проницательная жена, умели распознавать прекрасное и там, где его никто не находил. Лидо не просто фиксировал процесс, он его формировал. Экспрессионистская съемка 1950-х с первых гастролей Марты Грэм, не встретившей понимания в Париже, равно как и нарочито рваные кадры ранних спектаклей Пины Бауш, предвосхитили позднейший парижский восторг перед этими гранд-дамами современного танца. Поразителен самый последний кадр Сержа 1983 года — потусторонний, ужасный и прекрасный, портрет Карлотты Икеда, танцовщицы буто, воспевший посмертную пустоту. Погибельная завороженность артистами буто и самим японским танцем тьмы, возможно, помогла Лидо примириться и с собственной смертью, оборвавшей такую яркую жизнь.