На минувшем международном кинофестивале в Торонто встретились со Стелланом Скарсгардом, чтобы обсудить его последний фильм — «Раскрашенная птица» Вацлава Мархоула, которая унесла на минувшем Венецианском кинофестивале премию Leoncino d`Oro Agiscuola за продвижение целей и задач ЮНИСЕФ, а также его карьеру, работу с Ларсом фон Триером и, конечно, главный сериал этого года «Чернобыль».
Стеллан Скарсгард во время Международного кинофестиваля в Торонто
Фото: Getty Images
Стеллан Скарсгард во время Международного кинофестиваля в Торонто
Фото: Getty Images
— «Раскрашенная птица» не первый фильм в программе кинофестиваля, который поднимает тему нацизма — об этом говорится и в «Тайной жизни» Терренса Маллика, и в сатире «Кролик Джоджо» Тайки Вайтити, и в «Двух папах». Как вы думаете, почему так? Неужели что-то витает в воздухе, что заставляет режиссеров снимать фильмы на эту тему? Ведь это не может быть просто совпадением?
— Я думаю, что мы так и не освободились от наследия Второй мировой войны. Тот ужас, который принесла с собой война, все еще стоит перед нашими глазами. Она выявила моральные проблемы, которые требуют нашего пристального внимания и даже расследования. Лично мне это очень интересно. Но вот, что мне не нравится, так это когда эту тему клишируют или когда используют ее для быстрого достижения цели. Ага, он в нацисткой униформе? Значит, он плохой парень! А нам важно понять, что все те люди, которые совершили страшные поступки, были такими же людьми, как и мы. Это очень важно понимать. Нет плохих и хороших ребят. Поставь нас в такую же ситуацию — мы могли бы стать такими же, как и они.
В «Раскрашенной птице» события разворачиваются во время Второй мировой войны, но все те же события происходят и сегодня. Во всем мире совершаются убийства, есть брошенные дети, о которых никто не заботится.
Ты упомянула «Кролика Джоджо»... Смотри, после Второй мировой войны не было лучше места для жизни, чем западный мир — все европейские партии, будь то христианские или социально-демократические, согласились в одном: надо предотвратить повторение истории. Чтобы сделать это, надо создать мир, где нет голода, нет слишком большого неравенства между людьми, то есть создать социальную подстраховку для людей, а иначе будет существовать платформа для зарождения экстремальных идеологических форм, будь то нацизм или коммунизм. И это сработало. На какое-то время! Но теперь ощущение неравенства в Европе возросло. Да и во всем мире. И уродливые формы снова стали появляться. Мы не выучили наш урок, наше общество снова взяло неверный курс, так что мы готовимся к новым ужасам и разрушениям. Практические племенные, националистические настроения снова зарождаются и примеров тому много.
— А какой урок зрители должны извлечь из просмотра «Раскрашенной птицы»?
— Этот фильм не послание, а произведение искусства, которое показывает некую правду о человечестве. Как хорошее, что в нас есть, так и те ужасы, которые живут внутри. Это очень мрачный фильм, но именно в такой темной картине любое проявление добра и света, любое проявление человечности и сопереживания согревает сердце. Я немного расстроился от того, что люди критикуют жестокость нашего фильма, говорят, что он не развлекает, что это не самая «приятная» картина. Но послушайте, такова жестокость! Жесткость не развлечение и не что-то приятное! Если нас критикуют за то, что мы рассказываем правду о жестокости, тогда они должны быть посрамлены.
— Как вы готовились к роли в настолько непростом фильме? Говорят, что впервые вам об этом замысле рассказали чуть ли не 11 лет назад? Когда вы снимаетесь в настолько сложных картинах, берете что-то с собой из дома, чтобы расслабиться после съемок?
— Не так давно я снимался в фильме о женщине, которая переносила рак. Так вот никогда мне еще не было так весело на съемках! Я не актер, который работает по «методу», я не живу своими ролями и персонажами, мне легко «включить» и «выключить» того или иного персонажа, пока работает камера. Как только кричат «снято», я моментально выхожу из роли.
— Вы говорите, что не следуете «актерскому методу», в то же время в вашем резюме немало исторических фильмов. Как вы перевоплощаетесь в своих героев? Костюмы помогают войти в роль?
— Безусловно, это все краски в нашей актерской палитре.
Мне нравится, как костюмы трансформируют мой физический облик. Знаете, есть костюмы, которые буквально меняют язык вашего тела, привычки, также и с другими элементами: париком или, к примеру, накладными бровями, которые были у меня в сериале «Чернобыль».
Это, безусловно, часть портрета персонажа. Есть актеры, которые не меняют себя для роли. Как только они оказываются в историческом фильме, то надевают костюм и идут сниматься. При этом они выглядят абсолютно нелепо, а все потому, что они даже ходят как современный человек. Другим это дается легче, особенно актерам, которые пришли из театра. Они натренированы на то, чтобы выражать своего персонажа физически.
— Какой режиссер или работа в каком фильме помогла вашему актерскому росту и развитию?
— Когда я оказался впервые перед камерой, мне было всего 16 лет, до этого я играл в Драматическом театре Стокгольма. Искусству кинематографа, как никто другой, меня научил Бу Видерберг. Он снял такие красивые фильмы, как «Джо Хилл», «Эльвира Мадиган», «Вороний квартал». Пожалуй, это одни из лучших фильмов века! Он считал очень важным то, что происходит между людьми в кадре. Нет никого лучше Бергмана, кто снимал сольные партии актеров. Так вот не было никого лучше Видерберга, кто снимал отношения между людьми в кадре. Когда я только начинал работать у него, он сказал мне: «Я знаю, что ты знаешь, как это сделать, но я не хочу видеть твои чертовы приемы, я хочу, чтобы ты был также хорош, как и абсолютный новичок в этом деле!» Я его полностью понимаю и придерживаюсь этого метода и по сей день: с профессиональной точки зрения я невероятно хорошо обучен, но я хочу играть так, словно я новичок в этом деле.
Во многом меня освободил Ларс фон Триер. У него особенный подход к работе: ты можешь делать все, что тебе угодно перед камерой. Нет разметок, заранее принятых решений, благодаря чему ты можешь попытаться сделать все, что захочешь, и по-настоящему опробовать все возможности, которые есть у той или иной сцены, прописанной в сценарии.
Это я переношу в свою работу и над коммерческими картинами. Мне нравится снимать несколько дублей, каждый из них по-разному, пробовать тот или иной градус актерской игры. Главное, пусть не выключают камеру. В кино у вас нет контроля над своим персонажем, в отличие от игры в театре. Вашего героя в кино проконтролируют в монтажной! Именно поэтому важно работать с режиссерами, у которых хороший вкус, ну а ваша работа — сделать как можно больше разных дублей, как можно красочнее и богаче, чтобы ему было из чего выбрать.
— Если мы уже заговорили о вашей актерской игре, кроме «Раскрашенной птицы» невозможно не поговорить о вашей работе в «Чернобыле» с Эмили Уотсон после стольких лет.
— Эмили прекрасна, мы периодически виделись, но не работали вместе почти 25 лет или около того. Так приятно было снова оказаться с ней на съемочной площадке. Помню, когда она вошла в комнату в первый съемочный день, у меня было ощущение, что я как будто немного смущен. Скажу больше, я даже немного покраснел. Нас связывает просто гигантская интимная история! Но, знаете, она совсем как Джаред Харрис: ей совершенно не интересно выглядеть лучше, чем ее партнеры по съемкам, она не тщеславна и не пытается выделиться за счет других, она не хочет казаться гениальной. Для нее важна та или иная сцена, в которой она работает в этот момент, и персонажи. Когда ты работаешь с такими людьми, ты знаешь, что все будут лучше выглядеть благодаря таким актерам, как она.
— Во время просмотра как будто бы напрочь забываешь, что вы были вместе в «Рассекая волны» (1996) Ларса фон Триера!
— Так это же хорошо для нас, актеров: нам не надо повторять то, что мы уже делали!
— Есть ли что-то, что вы не пробовали еще в своей работе?
— За что я только ни брался в своей карьере! Мой выбор следующего фильма зависит от того, в чем я только что снялся. К примеру, если я работал над фильмом Marvel, значит, следующим проектом будет малобюджетный европейский фильм со сложной психологической составляющей. У меня никогда не было конкретной мечты — если бы я хотел, то сделал бы это. Никто не может вас остановить от желания сыграть Гамлета. Единственное, что они могут сделать,— так это не заплатить вам. Меня привлекает не материал и роли, а комбинация режиссера и материала, над которым я буду работать. Я хочу работать с тысячей новых режиссеров, особенно с теми, кто еще даже не снял свой первый фильм. Мне хочется работать в фильмах, которые для меня неузнаваемы, потому что 90 процентов сценариев, которые я читаю,— это копии фильмов, которые уже сняли! Это безумно утомляет.
— У вас очень успешная семья (Стеллан — отец актеров Александра Скарсгарда, Густафа Скарсгарда, Сэма Скарсгарда, Билла Скарсгарда и Вальтера Скарсгарда). Вы обсуждаете с семьей работу? Какие советы даете сыновьям?
— Мы видимся каждую неделю: все мои дети и обе бывшие жены живут в пяти минутах ходьбы друг от друга. Я готовлю ужин и все приходят. Мы болтаем, сплетничаем о всяких глупостях и потом начинается: «О, я работал с этим режиссером, он козел — не работай с ним!» Но семинары и уроки мы не проводим, они никогда не спрашивали моего совета, и я им никогда их не давал. Думаю, чему они у меня научились, так это отношению к работе. Они с детства знали, что актерское дело — это непросто. В первую очередь это тяжелая работа, которая может принести много радости. Они знали: все, что касается нашей медийности или звездности,— это бред. Мне было важно научить их уважать абсолютно всех членов съемочной команды, не строить свои отношения к людям в зависимости от того, какое место тот или иной человек занимает в иерархии. К ассистенту надо относиться так же, как к продюсеру, а то и лучше. Но это даже не профессиональный совет, это личный. Мой отец сказал мне, когда я еще был ребенком: «Никто в этом мире не стоит выше тебя, но и никто в этом мире не стоит ниже!»