Не расстанусь с комсомолом

В российский прокат вышел хит немецкого киносезона, фильм Вольфганга Беккера "Гуд бай, Ленин!" (Good Bye, Lenin!, 2003). Снятый гладко, в телевизионной манере, "Ленин" относится на первый взгляд к тем фильмам, которые можно безболезненно пересказать, составив при том полное о них представление. Но только на первый взгляд, считает МИХАИЛ ТРОФИМЕНКОВ.

       Сюжет — анекдот. Во время беспорядков октября 1989 года, предшествовавших падению Берлинской стены, мать шалопая-героя, идеалистка-коммунистка, впадает в кому, увидев арест и избиение сына агентами "Штази". Когда через восемь месяцев она из комы выходит, сын титаническими усилиями создает ради нее иллюзию того, что в мире ничего не изменилось. Показывает маме поддельные выпуски теленовостей с бредовыми сообщениями о тысячах западных немцев, убегающих на восток, подкупает дворовых мальчишек, чтобы они изображали пионеров, навещающих больную, рыщет по помойкам в поисках баночек от снятых с производства любимых мамой консервированных огурчиков. Анекдот изложен с немецкой обстоятельностью, хотя Беккер допускает несколько необъяснимых сценарных проколов. Например, почему мама ни разу не интересуется, как там дела с ее членскими взносами.
       Легко и страшно представить, как оттянулись бы на таком сюжете отечественные режиссеры, какими отвратительными масками коммуняк-маразматиков и свиноподобных нуворишей заселили бы они пространство фильма. В фильме Беккера поражает то, что в нем нет плохих людей. Есть несчастные люди, но нет утративших чувство собственного достоинства. Беккеру удалось без кликушества и гротеска, не принимая ни угрюмое прошлое, ни бездарное настоящее, примирить их. Смена общественного строя — как смена времен года, ведь между летом и зимой нет противоречия. Прошлое — безусловное лето, детство, игра в космонавтов, в солдатики, в пионеров. Настоящее — скорее зима, время мужания, ответственности, разочарований, но и власти над реальностью. И, как ни патетически это прозвучит, эту власть герой обретает благодаря способности любить. Ведь в конечном счете только любовь к своей невыносимой маме и дает ему силы совершить невозможное, продлить жизнь рухнувшему государству.
       Гораздо больше, чем само отношение к безвозвратно ушедшей эпохе, поражает хрупкость, невсамделишность "проклятого прошлого". Казалось бы: существовал грозный режим, форпост самой мощной в мире советской империи. Но для того чтобы восстановить иллюзию этого режима, требуется минимум кустарных средств: похожий на первого немецкого космонавта таксист, поддатый видеолюбитель, парочка школьников, готовых за двадцать марок спеть о любви к родному ЦК, да еще консервные банки. И больше ничего. Даже жалко становится тоталитарный режим, внешне столь страшный, а внутри пустой, игрушечный.
       Мама, между прочим, тоже не так проста, как может показаться. Она и искренне верит в социальную справедливость, и исполняет мертвые ритуалы, без которых прекрасно бы обошлась, и скрывает под маской счастливой женщины такое, что молодым и не снилось. Просто она гораздо сильнее своих детей, которым говорила, что их отец перебежал на Запад из-за другой женщины. На самом деле — по договоренности с ней, только вот она не решилась последовать за ним, была на грани суицида. Пожалуй, самая сильная деталь в ее портрете — беспомощный, но по-учительски властный крик "Прекратите!", обращенный к доблестным гэбистам, избивающим демонстрантов. И на самом-то деле она прекрасно понимает, что ее обманывают. Даже если бы медсестра Лара, подруга героя, как всегда тактично и обаятельно сыгранная Чулпан Хаматовой, не объяснила ей, что к чему, она и сама бы догадалась. Так что в финале уже не только сын лжет матери во спасение, но и она подыгрывает ему, поддерживая иллюзию собственной наивности. Возможно, она понимает, что нужна сыну именно такой: не в том смысле, что беспомощной, прикованной к постели, а просто такой же, какой была в его детстве. Интрига выворачивается наизнанку: ненужное вроде бы герою прошлое оказывается для него той памятью о детстве, что дороже всего.