«Ночь» длиною в десять лет
Почему Домбровского посадили за антиамериканский роман
Юрий Домбровский, один из крупнейших писателей-лагерников, знаменит прежде всего благодаря своей дилогии о 1937-м — это романы «Хранитель древностей» и «Факультет ненужных вещей». Но свои последние 10 лет сибирских лагерей он получил за роман, о котором раньше было ничего не известно. «Огонек» рассказывает историю этого произведения и публикует из него фрагменты.
Писатель Юрий Домбровский
Фото: Profusion Stock / Vostock Photo
Писатель Юрий Домбровский
Фото: Profusion Stock / Vostock Photo
Считается, что это за «Обезьяну», в то время, кстати, готовящуюся Борисом Лавреневым к публикации в журнале «Звезда» и еще отдельной книгой в издательстве «Московский рабочий», Домбровского посадили в четвертый раз.
Арест произошел в ночь на 30 марта 1949 года, ему прямо предшествовала публикация в «Казахстанской правде», статья называлась «Выше бдительность на идеологическом фронте!». В ней как раз говорилось об «Обезьяне», якобы под этой книгой подписался бы сам фашиствующий Сартр. Это притом что роман антифашистский. Дмитрий Снегин (настоящая фамилия Поцелуев), написавший этот публичный донос, знал Домбровского, работал с ним, сидел за одним столом и, в отличие от него, был плохим писателем. Сила его слова заключалась в другом: он был депутат Верховного совета Казахской ССР и видный работник Союза писателей. Шла борьба с космополитизмом, и в статье он назовет Домбровского космополитом.
На момент ареста у Домбровского за плечами было уже три посадки. В 1932 году его впервые арестовывают в Москве и приговаривают к ссылке в Алма-Ату. Затем новый арест — незадолго до окончания ссылки — Домбровский сидит в тюрьме в Алма-Ате. Наконец, в третий раз его отправляют на Колыму, откуда он выходит инвалидом. Все три посадки в общем — восемь лет, из которых пять в заключении. Каждый раз писатель будет проходить по одной и той же статье, самой что ни на есть «государственной», еще ее можно назвать «интеллигентской», так как для интеллигенции она была очень распространенной,— 58-я пункт 10, или антисоветская агитация. И четвертая посадка — эта же статья.
Однако приговорят Домбровского в последний раз совсем не за «Обезьяну», роль этой книги — даже несмотря на «высокий» донос — в новом приговоре будет второстепенная.
Как следует из материалов уголовного дела №03618, с которым мне удалось ознакомиться достаточно подробно, в центре внимания чекистов тогда оказался другой роман, о котором мы до сих пор ничего не знали, он-то и стал главным доказательством космополитизма и агитации.
Речь о романе под названием «Дрогнувшая ночь». Начат он был в 1946 году, и работа над ним продолжалась вплоть до ареста. Домбровский тогда жил и в Москве, куда он ездил к матери, и в Алма-Ате (хотя ранее считалось, что в Москву он возвратится лишь в середине 1950-х, однако, читаем в деле, допрос от 21 апреля 1949 года: «Будучи в Москве в 1946 году, я узнал…»).
В пасквиле депутата в «Казахстанской правде» о «Дрогнувшей ночи» нет ни слова — о ней еще просто не знали, а на момент ареста были закончены две части. Неизвестно, сколько частей задумывал автор, но работа, судя по всему, была где-то на середине.
О книге знали лишь немногие избранные, что сегодня бросает на них тень, потому что отдельная загадка — это то, как все-таки рукопись попала в лапы МГБ, ведь при аресте среди бумаг Домбровского ее, в отличие от той же «Обезьяны», не было. О том, что он дал почитать кому-то роман, а затем увидел роман уже на допросе, на столе у следователя, Домбровский незадолго до смерти рассказал в письме писателю Сергею Антонову. В письме, по понятным причинам, имя друга, принесшего роман в серое здание на тогдашней улице Дзержинского, не называется, но он, конечно, его знал, не мог забыть.
Что же это был за роман?
Фото: Игорь Дуардович
Фото: Игорь Дуардович
Вот как писатель характеризует его в кассационной жалобе, сравнивая с «Обезьяной»: «Если в том романе я писал о политике немецкого фашизма и будущего затем уничтожения и огня, то в новом романе я буду писать о ядовитой демагогии американского неогитлеризма, разлагающего души народов под маской демократизма и свободы. Моя задача была показать, что, выступая и в белых перчатках, американизм несовместим с жизнью и свободой народов. Именно поэтому и зашел разговор о шоколаде и простынях».
Имеется в виду разговор с другом, привлеченным в качестве свидетеля, это был поэт Николай Титов.
Из протокола очной ставки с Титовым от 18 мая 1949 года:
«Как-то другой раз, также в 1948 году, Домбровский сказал, что в скором будущем начнется война между Америкой и Советским Союзом, но эта война будет недолгой, так как советские воины будут пачками сдаваться в плен, американцы — это не немцы, они люди гуманные, они создадут хорошие условия для военнопленных. Пленные будут кушать шоколад и спать на чистых постелях».
Страницы из неизвестного антиамериканского романа Домбровского публикуются впервые
Однако это были слова не писателя, а его героя по имени Старк из нового романа. Домбровский, выпивая в компании, рассказывал Титову о новом романе и даже читал из него отрывки. Со страху Титов все перепутал и, по пьяной памяти, приписал эти слова самому Домбровскому. А недобросовестный следователь, у которого рукопись, принесенная другим неизвестным товарищем писателя, уже была на руках, домыслил и написал в деле все, как ему было нужно. Наконец, он просто скрыл от суда сам факт существования романа, попавшего к чекистам с улицы и потому не значившегося ни в одной описи. Следователю это было выгодно, ведь тогда писатель не сможет сослаться на героя и на художественный вымысел и таким образом оправдаться перед судом. Однако Домбровский все равно жаловался — суду, прокурору, естественно, безрезультатно — слова Старка и американские симпатии, в которых его обвинили, было уже не отлепить, они стали центральным пунктом всего обвинения.
Новый приговор стал самым суровым — 10 лет исправительно-трудовых лагерей и три года поражения в правах. Домбровского отправили в тайшетский Озерлаг, в Сибирь,— страшнее Колымы, как он потом напишет. В суде в своем последнем слове он скажет: «Я считаю себя невиновным. Я не был антисоветским человеком. Свидетели ничего конкретного не говорили. Я был советским писателем и им остался. Я писал романы, нужные для советского государства».
Но советскому государству в первую очередь нужны были не романы, а враги. Собственно, такова одна из особенностей российской истории: не находить, а создавать себе врагов на ровном месте, как тут не вспомнить Чернышевского, превращенного охранкой в революционера.
В 40-х Домбровский действительно писал «нужные» романы, рассчитывая, видимо, на некий компромисс. И «Обезьяна», и «Дрогнувшая ночь» соответствовали разным трендам десятилетия: на одном конце Германия и горячая война с ней, на другом Америка — война холодная. И вот почему не из-за немцев («Обезьяна»), а именно из-за американцев приговорят Домбровского: «…немцы тогда были уже не в моде — 1949 год — не сороковой!» — так написал Домбровский, добиваясь реабилитации, в заявлении генеральному прокурору СССР, когда уже освободился из лагеря после смерти Сталина.
Домбровский хотел и стремился быть опубликованным, но его не интересовали ни война — в смысле подвигов советских солдат и кровавых баталий, да он и не был на войне, ни колхоз, то есть производственная тематика. В материалах уголовного дела он жалуется друзьям и знакомым на засилье этих тем, и что советские писатели несвободны в выборе того, о чем писать, они вынуждены писать только по указке ЦК. Компромисс Домбровского заключался в том, что он пытался увязать волновавшие его глобальные вопросы, Запад и историю с внутренней и международной повесткой, с политическим дискурсом. В том же заявлении генпрокурору СССР в 1956 году он писал:
«Но я доказывал, как и доказываю ныне, свое писательское право писать идейные романы, направленные на разоблачение самых философских основ антидемократических течений: ницшеанство, расизм, солидаризм и т.д. Я утверждал и продолжаю утверждать до сих пор, что, например, культ сильной личности заслуживает самого серьезного литературного и идейного отпора, ибо в нем повинны даже такие великаны Запада, как Джек Лондон. Да и в нашей русской, а потом советской литературе этот культ принес свой очень ощутимый вред. Вот почему я как писатель и член Союза писателей считал себя прямо обязанным, изображая враждебную идеологию и людей ее стана, подходить к разоблачению со всей серьезностью и бить врага всеми имеющимися у меня в распоряжении идейными и художественными средствами».
Сохранившаяся страница из романа «Дрогнувшая ночь»
Фото: Игорь Дуардович
Сохранившаяся страница из романа «Дрогнувшая ночь»
Фото: Игорь Дуардович
Тогда, на заре оттепели, когда писалось это заявление, Домбровский, очевидно, верил в перемены, которых не дождался в 1940-х. И если отбросить все остальное, рассчитанное на генпрокурора, то ключевые слова для нас здесь: «идейные романы, направленные на разоблачение философских основ антидемократических течений». Ведь такой же бесчеловечной для него оставалась и советская система со всеми ее преступлениями, и главное разоблачение было еще впереди — оба знаменитых романа о 1937-м.
Оказавшись на свободе и вернув рукописи, Домбровский не стал дописывать «Дрогнувшую ночь» — время ушло. А в письме Антонову назовет ее безнадежно плохой книгой, сказав, что собирался уничтожить, но рука не поднялась. В итоге он подарил ее какому-то коллекционеру. Существует рукопись до сих пор или нет, остается гадать. Неизвестный роман, возможно, так и остался бы погребенным, если бы не потребовался писателю для реабилитации, в которой сыграл ключевую роль, так же как и при отправке в Сибирь. Несколько страничек из него оказались подклеенными вместе с заявлением о реабилитации на самом дне уголовного дела.
Больше всего в истории с шоколадом и простынями поражает совсем другой — в отличие от большинства современников — масштаб мысли и зрения писателя, ведь об американском плене было написано задолго до 1991 года, до «ножек Буша», сникерса, «Макдоналдса» и т.д., и даже до всех современных событий… Можно сказать, Домбровский предсказал распад СССР.