«Мы были своего рода первооткрывателями»

Объявлены финалисты XII премии Кандинского — главной отечественной награды в области современного искусства. В их число вошли художники Евгений Антуфьев, Дмитрий Венков, Полина Канис, Тимофей Радя, Егор Крафт, Альбина Мохрякова. В ожидании окончательного решения жюри основатель премии Кандинского и фонда Breus Foundation Шалва Бреус ответил на вопросы Олега Краснова.

Выйти из полноэкранного режима

Развернуть на весь экран

— Что побудило вас, предпринимателя и «тихого» коллекционера, вступить в публичное поле искусства: купить в 2006-м журнал «Артхроника», потом учредить фонд и премию Кандинского?

— Мне было, безусловно, интересно. Я с аспирантских лет дружил с Айдан Салаховой, Сашей Миттой, Александром Якутом, тогда молодыми художниками, которые были в авангарде процесса. Понятно, что покупка журнала была совсем не бизнес-проектом. Но тогда было потрясающее ощущение, что на твоих глазах рождается что-то новое — отечественное современное искусство. Был удивительный драйв. И журнал позволял во всем этом занять какое-то место, быть причастным к процессу. Я стал этим серьезно заниматься, и журнал был всегда на «передовой». «Артхроника» вообще была одновременно журналом о современном искусстве и боевым листком. Помните, например, историю 2007 года с целующимися милиционерами на обложке, работой «Синих носов»?

— Конечно. Тогда министр культуры Александр Соколов подверг цензуре готовящуюся выставку «Соц-арт. Политическое искусство в России с 1972 года» в парижском фонде La maison rouge.

— Да. А по традиции обложку утверждал всегда я и, помню, после крайне неудачного выступления министра решил поставить именно это фото. Редактор тогда предлагал на обложку работу Джеффа Кунса, но я настоял на «Эре милосердия» — именно так снимок правильно назывался. Вероятно, более политкорректно было бы тогда поставить кунсовские «надувные игрушки», но тогда зачем мне было заниматься «Артхроникой», журналом о современном искусстве?! Только в этом случае это имело смысл. Поэтому, собственно, я журнал и закрыл — времена поменялись. А делать более консервативный и совсем умеренный журнал об актуальном искусстве невозможно. То есть можно, но это будет совсем другая история.

— Учреждение фонда и премии стало логическим продолжением журнального проекта?

— Да. В этом поле мы были своего рода первооткрывателями. Премия Кандинского — первая альтернативная, полностью независимая частная премия в области современного искусства. Мы первыми созвали международное жюри как прививку от провинциализма и попытку посмотреть на себя другими глазами. Другая важная особенность премии — уникальная возможность самовыдвижения номинантов, чего в мире никогда не было. Показателен пример Ирины Наховой, которая, минуя все институции, сама себя выдвинула и в итоге взяла гран-при.

Наконец, мы придумали собственную альтернативную церемонию награждения. В период, когда безраздельно господствовал гламур, мы сделали полностью противоречащее мейнстриму ежегодное событие. И попали в самую точку. Вспомните наши лекции крупнейших мировых философов. Это была звонкая пощечина общественному вкусу! Люди приходили выпить шампанского, пообщаться с творческой интеллигенцией, а их просто сажали в зале и вынуждали выслушать лекцию об искусстве. Однако позже это стало нашей визитной карточкой, и уже не только художественная среда, но и известные светские персонажи живо интересовались: «Кто читает лекцию в этом году?»

То же самое с перфомансами: мы первые дерзнули пригласить выдающихся художников Марину Абрамович, братьев Гао, Питера Гринуэя, Роберта Уилсона, которые специально для церемонии ставили перформансы. Это была революция. Поэтому, как мне кажется, альтернативная премия и журнал об актуальном искусстве совершенно логично шли рука об руку.

— В прошлом году премия не вручалась. Почему?

— Мы решили перейти на двухгодичный цикл. Очевидно, что в этом случае у экспертного совета и жюри будет гораздо больше возможностей выбора. На последнем заседании жюри уже отмечало, что выросло количество интересных и сильных работ. Возможно, из-за двухгодового цикла, а может быть, потому, что мы серьезно усилили экспертный совет — в том числе специалистами из разных городов России.

— Сейчас идет выставка лонг-листа премии. Насколько выбор экспертов совпадает с вашим?

— Не так часто, как хотелось бы, к сожалению... Я помню, на первой премии Кандинского, во время голосования жюри, один голос был у попечительного совета, и попечители, я в том числе, отдали голос за «Последнее восстание» АЕС+Ф. Но жюри большинством голосов заслуженно выбрало «Изделия» Анатолия Осмоловского. И такое повторялось не раз.

— Одной из целей премии указано «укрепление позиций российского искусства на мировой сцене». Вначале было прозрачно — вы проводили выставки лауреатов за рубежом. Сейчас эта цель как достигается?

— В первую очередь это международное жюри, которое глубоко погружается в российский материал и контекст. Когда иностранцы покидают жюри, в рамках ротации, они становятся носителями некоего уникального знания об отечественной художественной сцене, которого нет у подавляющего большинства людей вокруг них. И они это знание начинают использовать, становятся в определенной степени пропагандистами нашего искусства в своих странах. У нас есть издательская программа. Например, научно-популярная серия «Новые классики». Или каталог премии — его мы издаем 12 лет на двух языках, на русском и английском. Он фактически стал систематической летописью российского современного искусства. Вот недавно отослали несколько комплектов в парижский Центр Помпиду и лондонскую Тейт Модерн — запросили их научные отделы. Ну а за работами из коллекции из-за рубежа обращаются безостановочно — мы редко кому отказываем.

— Ваша личная коллекция началась до журнала и премии?

— Когда я стал издателем «Артхроники», у меня не было коллекции. Было несколько второстепенных работ передвижников, несколько — Серебряного века, но коллекционированием это назвать нельзя. Они оказались у меня по случаю, возможности коллекционировать тогда не было. Но интерес был — знакомый библиофил познакомил меня с выдающимся коллекционером Григорием Беляковым. Мы пришли в обычную пятиэтажку, он толкнул обитую дерматином дверь (она не была заперта) и прокричал: «Григорий, к тебе можно?» Это была двухкомнатная квартира, стены которой снизу доверху были увешаны картинами. Они висели даже на мебели: чтобы достать чашку из шкафа, надо было снять с дверцы картину. У него была гигантская коллекция, много вещей он дарил музеям, в том числе Третьяковке. Удивительный был человек! Мы подружились, он какую-то графику мне подарил. Так и началось. Не системное коллекционирование, но погружение в материал, покупка работ по случаю, в рамках того, что мог тогда себе позволить — я был еще аспирантом. А когда занялся бизнесом, возможности расширились, и я приобрел несколько произведений Серебряного века. Затем появилась «Артхроника», спустя еще какое-то время — премия, но несмотря на все это, я не собирал российское искусство — серьезно увлекался немецким экспрессионизмом. А потом закрутилось — и я вступил на «сверкающий путь» современного искусства...

— В конце 2017 года у вас завершилась история с кинотеатром «Ударник», где вы собирались открывать свой частный музей. В комментариях тогда вы говорили, что «не отказываетесь от идеи и будете продолжать эту линию». Как обстоят дела с музеем сейчас?

— Мы внимательно изучаем потенциальные возможности. У нас, я думаю, одна из самых выдающихся коллекций современного российского искусства. Думаю, что без нашего участия сегодня серьезную выставку большого художника сделать практически невозможно. Такое собрание — это около 700 вещей — требует пространства, которого сейчас нет. Наша цель его найти, люди должны иметь возможность видеть.

— Коллекцию актуальным искусством пополняете?

— Да, но очень аккуратно. У коллекции есть своя стратегия и концепция. Я занимаюсь ею лично и четко знаю, что мне нужно.

Моя коллекционная идея заключается в том, что, рассказывая об эпохе начиная с середины 1960-х вплоть до наших дней, мы берем только самых лучших художников (а их не может быть много) и представляем их максимально широкой линейкой произведений. То есть фактически у нас готов материал для персональной выставки по каждому художнику, представленному в нашем собрании. Это очень удобно для научной и издательской работы, а также дает большие мобилизационные возможности — мы можем относительно быстро организовывать выставки. На ретроспективе Комара и Меламида в ММОМА львиная доля работ была наша. И я думаю, без нашей коллекции выставка бы не получилась.

Я не приобретаю в коллекцию работы, которые нравятся только мне лично. Есть много произведений, которые мне эстетически не близки, но я понимаю их значение для истории нашего искусства. И понимаю, что они должны быть в собрании. Если коллекционер покупает только то, что ему лично нравится, то это, как правило, больше домашняя, личностная коллекция.

Еще один важный проект на базе нашей коллекции — организовывать совместные выставки в Москве в партнерстве (расходы и ответственность — 50 на 50) с ведущими музеями, а затем, уже в сотрудничестве с региональными музеями, прокатывать их по всей России. Выставка Комара и Меламида поедет в Нижний Новгород, Пермь, Екатеринбург, Новосибирск, Владивосток. А пока идет турне, мы будем готовить следующие выставки. Обсуждаем с музеями ретроспективы Ивана Чуйкова и Олега Васильева.