Публикация этой брошюры была не первой и не последней попыткой Константина Циолковского отстоять свой приоритет в области теоретического (математического) обоснования космических полетов. Отличалась она от предыдущих и последующих его попыток тем, что имела предисловие на немецком языке, то есть заведомо была адресована западным ученым.
Фото: Фотоархив журнала «Огонек»
Фото: Фотоархив журнала «Огонек»
Остальное в брошюре — в основном там были формулы и схемы — в переводе с русского языка не нуждалось. На обложке брошюры и в предисловии было указано, что это перепечатка статьи Циолковского «Исследование мировых пространств реактивными приборами», опубликованной в санкт-петербургском журнале «Научное обозрение» в 1903 году.
Двадцать лет спустя
Поводом для перепечатки статьи Циолковского 20-летней давности стал выход в Германии книги профессора Германа Оберта «Die Rakete zu den Planetenraumen» («Ракета для межпланетного пространства»), где были опубликованы его расчеты космической ракеты и поставлены инженерные задачи для строительства такой ракеты. То есть содержательно она один в один повторяла все то, что было в статье Циолковского 1903 года.
Оберт, в свою очередь, опирался на расчеты американского инженера Роберта Годдарда, с которым он переписывался и который в том же 1923 году прислал ему свою монографию «Method of Reaching Extreme Altitudes» («Метод достижения экстремальных высот») 1919 года издания. В монографии Годдарда тоже ничего принципиально нового и отличного от того, что писал Циолковский в 1903 году, не было.
В брошюре Циолковского 1924 года его старую статью 1903 года предваряли предисловие «Anstalt eines Vorwortes» профессора Александра Чижевского и статья Циолковского «Судьба мыслителя, или Двадцать лет под спудом», тоже переведенная на немецкий Чижевским. А название брошюры «Ракета в космическом пространстве» было практически точной копией названия книги Оберта «Die Rakete zu den Planetenraumen».
Последние сомнения в главной цели ее публикации отпадают, если знать, что больше 300 экземпляров из всего тиража брошюры Циолковского в одну тысячу экземпляров ее автор и Чижевский разослали западным ученым. «Я в течение нескольких дней разослал около 250 экземпляров приблизительно в десять стран, в наиболее известные учреждения, библиотеки и многим ученым. Профессорам Оберту и Годдарду я послал по десять экземпляров»,— писал Чижевский Циолковскому.
Катализатор интереса
Сам Циолковский разослал за границу несколько десятков экземпляров своей брошюры, в основном он рассылал ее в советские научные институты и в советские СМИ. Всего его брошюру получили 36 газет и журналов: от «Правды» и «Известий ВЦИКа» до журнала «Пионер».
Забавно на нее отреагировал редактор местной газеты «Коммуна» в Калуге, где жил Циолковский. Он опубликовал ядовитую рецензию: «Брошюра написана по-русски, предназначена, по-видимому, для широкого немецкого читателя, потому что иначе совершенно необъяснимо помещение вступления на немецком языке и даже без приведения русского перевода. Если же гр. Чижевскому казалось, что это будет выглядеть оригинально или, быть может, “научно”, то почему бы не написать предисловие вавилонской клинописью или египетскими иероглифами?»
Циолковскому пришлось объяснить калужскому редактору, что его книжка «действительно предназначалась не только советским, но и зарубежным, прежде всего немецким, читателям» и что он сам обратился к Чижевскому с просьбой написать предисловие по-немецки: «В данном отношении мною руководили три соображения: прежде всего немецкий язык является языком, на котором пишется и издается огромная часть всех научных работ в мире, и язык этот известен большинству европейских ученых независимо от их национальности; затем именно в Германии появилась в прошлом году книга Германа Оберта, аналогичная моим теоретическим работам по вопросу о реактивных аппаратах, и так как я намерен некоторое количество изданного ныне труда отправить в Германию, то заметка А. Л. Чижевского на немецком языке может сыграть роль катализатора, возбудив интерес германских ученых к моим теоретическим соображениям; наконец, третьим соображением по этому вопросу является то обстоятельство, что все изложенное мною в предшествующей работе “Судьба мыслителей” дано Чижевским в сокращенном виде в его вступительной статье».
Находка в Пенемюнде
Своего Циолковский добился, начиная с 1920-х годов его имя и его работы по инженерным расчетам космических летательных аппаратов стали известны на Западе, где его наряду с Обертом и Годдардом считают сейчас одним из создателей научной теории космонавтики.
Конструктор первой баллистической ракеты (Фау-2) Вернер фон Браун писал в своих мемуарах: «Герман Оберт был первым, кто, думая о возможности космических кораблей, схватил логарифмическую линейку и представил математически проанализированные концепции и проекты». Но, конечно же, ему было известно, что первым, кто за 20 лет до Оберта схватился за логарифмическую линейку, был Циолковский.
Среди документов Вернера фон Брауна, которые 5 мая 1945 года начала вывозить из Пенемюнде, центра немецкого ракетостроения, специальная трофейная команда Красной армии, была та самая брошюра Циолковского 1924 года с пометками фон Брауна на полях.
Живой символ
Жизненные обстоятельства — материальное положение родителей и осложнение детской скарлатины на слух — позволили Циолковскому окончить только три класса гимназии, после этого он учился самостоятельно. Со стороны трудно в полной мере понять, какого упорства и сил стоило почти глухому мальчику, а потом молодому человеку без поддержки богатых или влиятельных родственников социализироваться в провинциальном российском обществе, заняв в нем положение, какое могло считаться жизненным успехом для здоровых и обеспеченных его сверстников.
Хрестоматийный образ Константина Циолковского как мечтателя не от мира сего, едва ли не городского сумасшедшего в глазах провинциальных обывателей, научный гений которого расцвел и получил заслуженное признание только при советской власти, был придуман и продвигался в советской литературе и кинематографе по понятным причинам. На самом деле учитель гимназии Циолковский был не последним человеком в Калуге. Его гражданский чин на госслужбе был VIII класса, то есть штаб-офицерским (официальное обращение «ваше высокоблагородие»). Он был кавалером орденов Святого Станислава и Святой Анны III степени (ежегодная пенсия 85 и 90 руб. соответственно). И все это не имело никакого отношения к его научному хобби.
Для ученых Циолковский всегда был дилетантом-любителем. Даже в советской науке, несмотря на все почести и славословия в его адрес, Циолковского держали в сторонке от реальной науки. У народных комиссаров, заведовавших наукой в СССР, хватало ума тактично не подпускать к решению актуальных для страны научно-производственных задач человека, который всерьез считал, что «человек наследовал свои качества от предков, то есть от животных».
«Пение — от певчих птиц, членораздельную речь — от попугаев и ворон, руки — от обезьян, ум — от слона и собаки, строительное искусство — от строителей гнезд и нор, танцы — от глухарей и других птиц, коварство и жестокость — от хищных зверей, общественную любовь — от стадных животных, семейную — от целомудренных и заботливых птиц, любовь к украшениям, к вещам, золоту и вообще красивому — от сорок и подобных птиц, делающих шалаши и украшающие их при брачных торжествах. Экономность, предусмотрительность — от зимующих и запасливых животных и т. д.»,— писал он 1931 году.
Он был ценен власти лишь как наглядный живой символ ее отношения к гениальным ученым-самородкам, были бы живы Иван Ползунов или отец и сын Черепановы, их бы тоже поставили в один ряд с Циолковским, наградили теми же орденами и обеспечили теми же жизненными благами. Циолковский принимал такую игру, его в ней все устраивало.
Изобретатель велосипедов
Если науку представить как магистраль, то Циолковский, образно говоря, всегда шел в науке даже не по обочине этого хайвея, а продирался по параллельной ему тропинке в густом лесу. В XVI или XVII веках он с его талантом и работоспособностью, вероятно, стал бы одним из великих ученых. Но, начиная со времен Ньютона, открытия ученого, не интегрированного в мировое научное сообщество, имело мало шансов стать новым словом в науке.
Примеров тому достаточно, самые яркие, пожалуй, это открытие закона сохранения Ломоносовым, о котором никто не знал до того момента, когда его заново открыл Лавуазье. Или открытие монахом Грегором Менделем законов наследования, которые пришлось переоткрыть заново профессиональным ученым-биологам в начале ХХ века, чтобы они вошли в науку.
Первое же научное открытие Циолковского — его кинетическая теория газов — была абсолютно верной с научной точки зрения, но, когда он ее передал для публикации в Русское физико-химической общество (РФХО), там отметили природный дар ученого-самоучки и поручили Дмитрию Менделееву ответить автору насколько можно деликатнее, что все это уже было открыто Максвеллом четверть века назад.
Другая его работа о механике живого организма по научной новизне соответствовала работам Аристотеля и Леонардо да Винчи, что снова свидетельствовало о неординарности ума Циолковского, но в конце XIX века выглядело более чем странно. Основатель отечественной школы антропологии профессор Богданов неполиткорректно назвал этот труд Циолковского «сумасшествием». Примерно такое же впечатление произвела на членов РФХО работа Циолковского «Продолжительность лучеиспускания Солнца», которая соответствовала научным представлениям XVII века.
Тем не менее решением собрания членов РФХО было постановлено избрать Циолковского в члены общества и ходатайствовать перед властями о его переводе на службу в университетский город, где у него был бы доступ к научной литературе и к собраниям ученых. Аналогичное предложение поступило ему от Императорского русского технического общества. Циолковский отказался.
Цена научного одиночества
Сейчас бессмысленно судить, было ли это его ошибкой или, наоборот, он повел себя правильно. Если бы он принял покровительство таких ученых, как Дмитрий Менделеев и Иван Сеченов, которым импонировали его талант и упорство в достижении поставленной цели, и интегрировался в научное сообщество, то, несомненно, достиг бы профессорского и академического звания. Но при смене власти в 1917 году остался бы одним из старорежимных профессоров и академиков и уж точно не стал бы живой легендой советской науки, а потом и вовсе предтечей космической эры человечества.
Но одно можно сказать уверенно: если бы Циолковский стал официальным ученым, ему бы не пришлось с такими усилиями доказывать свой приоритет в теоретическом (математическом) обосновании космонавтики. Не пришлось бы Циолковскому и делить свой приоритет основоположника механики тел переменного состава с математиком Иваном Мещерским.
Они практически одновременно в 1897 году создали математический аппарат этой механики. Только Мещерский защитил его в том же году в виде магистерской диссертации в Санкт-Петербургском университете, а на следующий год опубликовал в научном издании. А Циолковский, создав тот же математический аппарат в виде «первой и второй задач Циолковского», где формула Циолковского получается путем интегрирования дифференциального уравнения Мещерского, не имел возможности ни опубликовать свои выкладки в научном издании, ни доложить их на ученом собрании.
С помощью этих формул Циолковский рассчитал массу космической ракеты с реактивным двигателем, массу необходимого топлива, габариты ракеты, ее скорость и траекторию, необходимую для выхода в открытый космос. Расчеты показали, что строительство космической ракеты вполне реальная инженерная задача для того времени, а не фантастика в духе Жюля Верна. Но опубликовать свои расчеты Циолковский смог только в 1903 году и только в научно-популярном журнале, причем самом не подходящем для публикации эпохального открытия.
Признание приоритета
Это был журнал «Научное обозрение», его издавал в 1894 года на своей петербургской квартире Михаил Филиппов, автор первой в России рецензии на «Капитал» Карла Маркса. К 1903 году его журнал окончательно превратился в рупор научного обоснования марксизма в его чисто российской разновидности — с призывом читателей на баррикады. Сам Филиппов погиб в том же 1903 году во время опытов с взрывчатыми веществами, и полиция конфисковала все его архивы, включая журнальные.
Понятно, что публикация Циолковского в таком издании прошла незамеченной теми учеными, кому он адресовал свою статью. Понятно также его стремление во что бы то ни стало опубликовать ее заново там, где ее заметили бы. Тем более что в первой публикации 1903 года, как писал сам Циолковский, «перепутаны формулы и нелепо изменен порядок».
Циолковский попал в очень неприятную ситуацию, его претензии на приоритет в инженерном расчете космической ракеты на основании опубликованных неверных формул выглядели бы более чем странно. Если бы он опубликовал свою статью в научном журнале, где статьи проходят фильтр рецензентов и научного редактора, такого не произошло бы, а теперь ему нужно было заново перепечатать статью с исправленными формулами, но с датой — 1903 год.
Циолковский предпринял две попытки сделать это в 1911 и 1914 году, но обе неудачные, если оценивать их с точки зрения достижения поставленной им цели. И только в 1924 году ему это удалось. Но к этому времени уже вышли книги Годдарда (1919) и Оберта (1923) с аналогичными расчетами и без ссылок на Циолковского.
Западные ученые никогда не возражали против приоритета Циолковского, но это носило исключительно ритуальный характер — как знак признания прошлых заслуг коллеги. Например, на сайте американского НАСА сейчас написано: «В России Константина Циолковского называют “отцом теоретической и прикладной космонавтики”. Хотя Оберт и Годдард провели аналогичные исследования и пришли к сопоставимым выводам, нет никаких доказательств того, что каждый из них знал детали работы другого. Поэтому все трое этих ученых разделяют звание “отца ракетостроения”».
Это и есть консенсус мировой науки относительно приоритета в области космонавтики. Циолковский, Годдард и Оберт — вот те ученые, благодаря которым человек полетел в космос в ХХ веке. Именно в такой последовательности — первым Циолковского — их сейчас перечисляют в научных справочниках и энциклопедиях мира.
Последний приоритет
В заключение следует сказать еще об одном приоритете Циолковского. В первой публикации его «Исследования мировых пространств реактивными приборами» 1903 года при расчете подъемной силы реактивного двигателя на водородно-кислородном топливе он мельком упоминает о принципиальной возможности создания ракет с ядерным двигателем. «…Если когда-нибудь так называемые простые тела окажутся сложными и их разложат на новые элементы, то атомные веса последние должны быть меньше известных нам простых тел. Новооткрытые элементы при своем соединении должны выделять несравненно большое количество энергии, чем тела, считаемые теперь условно простыми и имеющие сравнительно большой атомный вес».
В издании 1911 года второй части «Исследования…» он более конкретно указывает на радиоактивный источник энергии: «…Радий, разлагаясь непрерывно на более элементарную материю, выделяет из себя частицы разных масс, двигающиеся с поразительной, невообразимой скоростью, недалекой от скорости света. <…> Поэтому, если бы можно было достаточно ускорить разложение радия или других радиоактивных тел, каковы вероятно все тела, то употребление его могло бы давать, при одинаковых прочих условиях, такую скорость реактивного прибора, при которой достижение ближайшего солнца (звезды) сократится до 10–40 лет».
Выходит, что и ядерный реактивный двигатель (ЯРД) для ракет, о котором сейчас много пишут и говорят, если не сам придумал, то завещал придумать тоже Константин Циолковский