Неглобальное потепление

На экраны вышел «Француз» Андрея Смирнова — режиссера, который снимает кино редко, но метко. Почему этот фильм важен именно сейчас, объясняет Андрей Плахов.

Выйти из полноэкранного режима

Развернуть на весь экран

1957 год, общество расслаблено потеплением, которое начинает уже восприниматься как глобальное и необратимое. И теми из наших соотечественников, кто не утратил вкуса к свободе, и западными леваками и русофилами, которых тянет, как магнитом, к СССР. Сначала кажется, что главный герой, юный парижский славист Пьер, он же Петр (Антон Риваль), приезжает стажироваться в МГУ на модной волне, но нет, у него на это есть свои серьезные личные причины, и мы о них довольно скоро узнаем.

Красивый, открытый новым впечатлениям парень оказывается в эпицентре бьющей ключом московской богемной жизни. Его ближайшим другом становится отучившийся во ВГИКе фотограф Валера (Евгений Ткачук), распространяющий самиздатовский поэтический альманах «Грамотей», его романтической пассией — Кира, балерина кордебалета и несостоявшаяся прима Большого театра (Евгения Образцова). При их посредстве герой попадает в полуподпольные джаз-клубы, где играют по лучшим западным образцам, и в лианозовскую мастерскую Оскара Рабина: там можно увидеть символические натюрморты с водкой и селедкой, а также выпить и закусить. Конечно, рано или поздно Пьер оказывается втянут в план вывоза самиздатовских текстов на Запад. Между тем еще раньше он стал объектом внимания КГБ ввиду его повышенного интереса к теме гулаговских лагерей.

У этого сюжета есть несколько реальных прообразов: например, история Жоржа Нива, который собирался жениться на Ирине Емельяновой, дочери Ольги Ивинской, но был выслан из СССР. Но Смирнов лишь отталкивается от подобных историй, давая волю художественной фантазии. Пьеру удается встретиться с бывшими узниками ГУЛАГа. Сначала — с двумя сестрами-старухами Обрезковыми, воспитанными в институте благородных девиц, а позднее отмотавшими каждая свой срок: одна — двенадцать, другая — восемнадцать лет. Потом — с экс-зэком Татищевым, дворянином и бывшим белым офицером по прозвищу Граф, имеющим самое непосредственное отношение к появлению на свет мнимого «француза». В этих встречах открывается неведомый континент «Руси сидящей», пораженной пожизненным страхом неволи, но в то же время порождающей удивительные образцы духовной несгибаемости. Познав в лагерях всю низость человеческой природы, искалеченный физически и душевно, Граф все равно устремлен к высокому и даже бьется над математической формулой, доказывающей существование Бога.

Здесь самое время сказать о таланте Смирнова в выборе исполнителей и работе с ними. Старух-зэчек с глубоким пониманием предмета играют Наталья Тенякова и Нина Дробышева — актрисы, прославившиеся в эпоху оттепели (Дробышева — героиня «Чистого неба» Григория Чухрая, первого фильма, где в сюжете фигурировали сталинские репрессии). В роли Графа, которого судьба должна была превратить в «лагерную пыль», но не справилась с этой задачей,— Александр Балуев, замечательный артист, сыгравший в большом, тянущем на отдельный фильм эпизоде свою лучшую кинороль. В этом же эпизоде в роли завхоза дома культуры режиссер уговорил сняться легендарную Веру Лашкову, которая перепечатывала самиздатовский «Синтаксис», год провела в «Лефортово».

В разгар съемок этого многофигурного фильма Андрей Смирнов с удивлением обнаружил, что в нем задействовано 179 персонажей. Из них ключевым оказывается Валера: его прототип — издатель «Синтаксиса» Александр Гинзбург, чьей памяти «Француз» посвящен. Духовный подвиг этого человека, бросившего вызов бесчеловечной системе, вдохновлял режиссера, чья жизнь и творчество отмечены неустанным стремлением расширить пространство свободы.

При кажущейся перегруженности серьезными темами и колоритными персонажами (назовем хотя бы тайного диссидента, поповского сына и в прошлом преподавателя марксизма-ленинизма в исполнении Михаила Ефремова) «Француз» снят динамично, легко, «по-французски». И это еще одно достоинство, за которое надо благодарить в том числе оператора Юрия Шайгарданова. Четкое черно-белое изображение лишено ностальгической умильности, часто присущей стилизаторскому ретрокино, и в то же время несет в себе какое-то старомодное благородство.

Все фильмы Андрея Смирнова исследуют травмы разных советских эпох — революции и Гражданской войны, подавления крестьянских мятежей, Великой Отечественной и брежневского застоя. На сей раз режиссер обратился к самому светлому времени — оттепели, однако и оно чрезвычайно травматично. Затаились, чуть отодвинулись в тень, но никуда не исчезли инквизиторы-гэбэшники, добровольные стукачи, номенклатурные монстры. То же самое случилось во время перестройки: уж Смирнов, возглавлявший в ту пору Союз кинематографистов, знает это, как никто. То, что зима политических репрессий всегда готова вернуться, не есть ли это вечная российская планида? Горечь, разлитая в фильме, сильна, но столь же сильно стремление к другой исторической перспективе. Мы цепляемся за свое прошлое, хотим сохранить его нетронутым не только с тем хорошим, что в нем было, но и со всеми грехами и преступлениями. Говорим, что можем повторить. Наверняка можем. Но не должны.