В кинопрокат вышла «Верность» Нигины Сайфуллаевой. Как знак трансформации нашей режиссерской «новой волны» в штормовых условиях «нового пуританства» рассматривает этот симптоматический фильм Андрей Плахов.
Фото: кинокомпания «Друг друга», ТНТ-PREMIER
Фото: кинокомпания «Друг друга», ТНТ-PREMIER
Первоначально картина должна была называться «Ревность», именно с этого сильного аффективного чувства все и начинается. Калининград наших дней. Лена, гинеколог, в совершенстве владеет профессией и незаменима на инструктаже будущих мамаш; она даже умеет волшебным касанием правильно повернуть плод в утробе пациентки. Но с собственной женской природой героиня не в ладах и страдает от этого. На основе подсмотренных эсэмэсок и других бытовых наблюдений Лена (Евгения Громова) подозревает своего мужа Сергея (Александр Паль) в неверности. Супруги оба молодые, красивые и, кажется, созданы друг для друга, но Сергей явно избегает физической близости с женой. А поскольку он актер и репетирует в театре спектакль про любовь, его сценические отношения с сексапильной партнершей, похоже, готовы вырваться за четвертую стену в реальную жизнь.
Так кажется Лене — или это только кажется, что ей кажется, потому что дальнейшее развитие сюжета лишено линейной психологической логики и подчинено механизму наваждения, овладевшего героиней. Говоря по-простому, она срывается с катушек и начинает искать связей на стороне — чем стыднее, тем лучше. И даже не так важно, способны ли эти авантюры удовлетворить сексуальный голод; скорее всего, нет. Достаточно, что они дарят адреналин, дают шанс почувствовать вкус запретного, вызывают — возможно, иллюзорное — ощущение свободы. Это чувство словесно мотивирует главврач Иван, коллега и начальник Лены (как всегда, убийственный в образе резонера Алексей Агранович): он говорит, что люди в сексе тянутся не к тому, что можно, а к тому, что нельзя.
Очень скоро первопричина загулов героини почти забывается, оборачиваясь скорее поводом; и верность, и рифмующаяся с ней ревность отходят в прошлое, настоящее же заполняется какой-то другой субстанцией. Скорее всего, ее можно определить как поиски идентичности, как новое рождение личности — через болезненный, унизительный опыт, разрушающий профессиональную карьеру героини и ставящий под угрозу существование ее семьи.
Когда «Верность» впервые показали на «Кинотавре», кинематографическая публика хихикала — как детсадовцы младшей группы, услышав от воспитательницы слово «жопа». Что говорить про обычных зрителей, чьим глазам предлагают сцену куннилингуса, а ушам вопрос «Ты у него сосала?». Острая нервная реакция в форме гнева или смеха типична для обществ, где сексуальность репрессирована. Как известно, «в СССР секса не было», потом его стало слишком много и на него наложили целый ряд запретов; в частности, была табуирована ненормативная лексика. Произошло это пять лет назад: первой жертвой стала картина Наталии Мещаниновой «Комбинат "Надежда"» по сценарию Любови Мульменко, так и не выпущенная в прокат. В том же 2014 году был кастрирован фильм Валерии Гай Германики «Да и да». Российская «новая волна», у которой к тому времени явственно обрисовалось женское лицо, была загнана в подцензурное русло. Мещанинова теперь снимает экзистенциально-экологическую драму, Гай Германика — «околоправославное кино». Опыт Нигины Сайфуллаевой в этом контексте и уникален, и показателен.
Ее дебютный фильм «Как меня зовут», снятый в том же роковом 2014-м по сценарию той же Мульменко, был феминистским перевертышем «Возвращения» Андрея Звягинцева. Вместо двух мальчиков отношения с отцом — реальным или символическим — выясняли две девочки. Они принадлежали к новой генерации и искали в мужчине одновременно отца, мужа и любовника, а также суррогатного отца будущего ребенка. Но даже если в этом сюжете и присутствовали элементы символики, в нем не было ничего сакрального или метафизического. Все очень конкретно и в «Верности», которую произвел тот же креативный дуэт Мульменко — Сайфуллаева.
Только сектанты и догматики могут увидеть здесь мизогинию и объективацию, унижение женщины, социально зависимой от мужчины. Эти упреки опровергаются не столько даже на драматургически-смысловом уровне, сколько на изобразительном и художественном. Раскованный стиль фильма отвергает любой указующий перст и нажим. Все углубленные смыслы можно при желании считать, но они растворены в воздухе, наполненном сиюминутными желаниями. Этот стиль напоминает старую «новую волну» полувековой давности, так же как актриса Громова с ее русалочьей грацией и лицом, на которое всегда интересно смотреть,— родственница киногеничных героинь 1960-х. Сегодня, когда кинематографистов призывают либо вообще не думать ни о чем, либо зажать себя в тиски жестких политкорректных концепций, то, что делает Сайфуллаева, выглядит хоть каким-то выходом — хотя тоже, скорее всего, иллюзорным. Не делать серьезной мины, не раздуваться от амбиций, а просто следовать за казусами жизни, которая авось куда-то выведет.