На экраны выходит одна из лент-фавориток последнего «Кинотавра» — «Большая поэзия» Александра Лунгина. За прошедшие полгода фильм подвергся разнообразным интерпретациям. Свою предлагает Андрей Плахов.
Фото: Address Film
Фото: Address Film
«Большую поэзию» связывают с традицией классического нуара, а также проводят параллель со знаменитыми картинами «Патерсон» Джима Джармуша и «Поэзия» Ли Чхан Дона, где тоже важную роль играют стихи. В свете новейших веяний принято говорить о «маскулинности» фильма Лунгина, то ли подвергая его за это осуждению, то ли снисходительно прощая с учетом его художественных качеств. Все это более или менее справедливо, но главное, что цепляет в «Большой поэзии» — точечное попадание в нерв «места и времени», то есть современной России.
Служили два товарища Витя и Леха. Сначала в армии, потом на необъявленной войне в условном Луганске (все это в предыстории, за кадром). Потом, уже зримо,— в ЧОПе, охранной структуре какого-то банка. Однако не ищите тут деталей, которые можно было бы признать стопроцентно достоверными. В сценарии Лунгина и Сергея Осипьяна, написанном еще лет десять назад, если не больше, место Луганска занимал столь же условный Таджикистан. Но фильм развивался вместе со временем и впитывал его флюиды, не ставя задачей это время копировать, а стремясь воспроизвести его образ и его объем.
Эту картину можно воспринять чисто жанрово-сюжетно. Хоть как боевик: действие начинается и кончается бешеной пальбой. Но в середине — почти два часа рефлексий, самокопаний и судорожных метаний. Причем не только пары главных героев, но и фигур второго плана, мощно сыгранных Евгением Сытым и Федором Лавровым. Их персонажи — бывший ротный командир, до сих пор изживающий позор чеченской войны, и начальник банковской охраны в состоянии моральной агонии — как бы запоздалые гости из прожитых «лихих» десятилетий. А Виктор с Лехой — порождения уже нового времени, которое, однако, не что иное, как законсервированное прошлое.
Александр Кузнецов (Витя) и Алексей Филимонов (Леха) как по нотам разыгрывают дуэт во всем противоположных характеров. Один непреклонный и суровый «бог войны», стоик и аскет, глухой к рифмам, но парадоксально мечтающий о поэтической карьере. Другой раздолбай, неврастеник, трус, игрок, вечный должник петушиных боев, предпочитающий чистой поэзии рэп, но поэтически одаренный. При этом тональность мелодии в процессе фильма радикально меняется. И Виктор в финале воспринимается уже не как надежный товарищ, с которым можно идти в разведку, а как зараженный насилием, неизлечимый и опасный больной.
Да, это, конечно, еще и кино про мужскую дружбу и витающую над ней тень предательства, но вопреки канонам жанра не женщина встает разлучницей между двумя молодыми инкассаторами. Женщина в фильме есть, даже две, но истинную его героиню зовут Поэзия. В том, что Лунгин, опытный сценарист, в своем первом самостоятельном режиссерском опыте именно ее выбирает посланницей враждебного Рока, есть открытие: чтобы так в лоб срифмовать войну и поэзию, нужна определенная смелость. Через отношения с поэзией здесь выражают себя и ревность, и страсть, и подспудный эротизм, а ключевым моментом в сюжете становится тот, когда один из героев выдает стих другого за свой и становится на короткое время звездой поэтической тусовки. Показанной, надо сказать, в довольно жалком виде, притом что к написанию стихов были привлечены сильные поэты — Андрей Родионов и Федор Сваровский.
Лунгин, несомненно, знает кино своих предшественников и отталкивается от него. От Алексея Германа, от своего отца Павла Лунгина (с которым вместе писал сценарий «Братства»), но прежде всего от «проклятого поэта» Алексея Балабанова. Не обладая его даром считывания коллективных эмоций, автор «Большой поэзии» идет своими путями, более извилистыми, иногда уводящими в сторону, иногда, кажется, почти тупиковыми. Он травестирует закадровую войну петушиными боями и поэтическими слэмами: поэзия и жестокость, поэт и солдат оказываются в этой системе синонимами. Но то, что никак не состыковывалось бы в другой, более вменяемой реальности, здесь срастается в образ бесчеловечных задворок дикого мегаполиса. Эта депрессивная реальность, колорит которой талантливо передан оператором Всеволодом Каптуром,— своеобразная декорация современного вестерна. Роль индейцев играют здесь криминализированные среднеазиатские гастарбайтеры, а пресловутая мужская романтика оборачивается апокалиптической антиутопией.