Поэт-диссидент при тоталитарном режиме, ныне капиталист-диссидент Мирча Динеску рассказал, что дала и что отняла румынская революция 1989-го.
Дойна Корня и Мирча Динеску — звезды румынского декабря 1989?го. Через несколько дней после освобождения из-под ареста
Фото: Sygma via Getty Images
Дойна Корня и Мирча Динеску — звезды румынского декабря 1989?го. Через несколько дней после освобождения из-под ареста
Фото: Sygma via Getty Images
Буревестник революции
…В ночь на 22 декабря 1989-го в Бухаресте мало кто спал. По темным улицам метались люди, на перекрестках стояли танки, из центра до рассвета доносились выстрелы. Утром вдруг заработало телевидение: диктор зачитал декрет Чаушеску о введении чрезвычайного положения — четыре раза подряд. Потом заиграла патриотическая музыка. Все замерли: было ясно, в столице происходит что-то очень серьезное.
Чем известен Мирча Динеску
Около часа дня телевизоры вновь засветились, и страна увидела на экране небритого мужчину с осунувшимся лицом, в черном пуловере с закатанными рукавами. «Бог повернулся лицом к румынам,— срывающимся голосом прокричал он, комкая в руках блокнот.— Диктатор бежал! Народ с нами! Мы победили!» Это был поэт Мирча Динеску.
Человек, который возвестил румынам свободу, имел все, чтобы стать баловнем режима: дебютировал в 17, стал заметной фигурой в румынской литературе. Автор десятка сборников стихотворений, лауреат нескольких премий, член правления писательской организации, Динеску был известен и за границей: его стихи переводили, публиковали.
В Румынии начала 1980-х надвигались идеологические заморозки. Поэт, которого один из критиков назвал «нежной мимозой», реагировал на них болезненно: иронизировал, протестовал.
Ему намекали, что не мешало бы сбавить тон, подстроиться... Но это претило, и «мимоза» неожиданно выпустила шипы. Одним из первых выпадов против режима стало интервью «Вести о весне привели меня в Москву» (он дал его автору этих строк в 1987-м для журнала «Иностранная литература»). Рубикон был перейден, последовали новые атаки против диктатуры — на международной конференции писателей в Берлине, у микрофона московского радио. А в марте 1989-го среди румынских литераторов получило распространение открытое письмо Динеску к главе Союза писателей Румынии: поэт возмущался унизительным обращением, которому подвергались писатели в румынском полицейском государстве. В ответ ему инкриминируют «незаконные связи с иностранными дипломатами» и увольняют из еженедельника «Ромыния литерарэ».
Строптивый поэт остается без заработка, но не складывает оружия. 17 марта парижская «Либерасьон» публикует интервью Динеску, в котором он называет Румынию «страной социальной экзотики». «Здесь нельзя повеситься, так как нет мыла и веревок, нельзя совершить даже акт самосожжения из-за нехватки спичек,— разъяснял он.— Полицейских здесь больше, чем голубей, а спекулянты придумали новую денежную единицу — сигареты "Кент". Это страна абсурда, где пограничники наводят ружья на собственную территорию, а пшеницу жнут только на экранах телевизоров. Бог отвернулся от румын!»
Возмездием стал домашний арест: у дома появились охранники в штатском, телефон отключили, любым контактам препятствовали. «Дело Динеску» вызвало интерес на Западе: за его освобождение высказались 60 румынских писателей-эмигрантов, письмо протеста опубликовали французские литераторы, стихи Динеску все чаще печатались в Германии, Франции, Нидерландах…
Что касается меня, то корреспондентом ТАСС я оказался в Румынии осенью 1989-го. Конечно же, мне не давала покоя мысль о новом интервью с опальным поэтом. И вот дождливым октябрьским вечером я стоял у дверей дома Динеску. Четверо атлетически сложенных молодых людей преградили путь и потребовали документы. Аккуратно переписав данные паспорта, «секуристы» сообщили: встреча невозможна. Тогда я попросил разрешения передать поэту традиционную буханку черного хлеба. Получив любезное разрешение, оставил «Бородинский» на каменном заборе и убрался восвояси. Уже после декабрьских событий я между прочим поинтересовался у Динеску, получил ли он «передачу». Тот признался, что да: охранники оказались честными, но отведать не удалось — в поисках секретной закладки узник совести полностью сам выпотрошил душистый «кирпичик»…
К слову, в те же дни Динеску удалось перехитрить свою стражу и передать на волю для «Франкфуртер альгемайне» обличительный текст «Мамонт и литература». Понимая, чем это грозит, в парикмахерской на вопрос, как его стричь, поэт мрачно ответил: «Для тюрьмы».
Из диссидентов в «иноагенты»
Революция пересдала карты. Утром 22 декабря в дверь позвонили соседи и сообщили, что охранники сбежали. Динеску вышел на улицу, его узнали, посадили на броню захваченного демонстрантами танка и увезли на телевидение. Увидев поэта на экране, я помчался на студию. Мы расцеловались, и я получил желанное интервью.
Динеску был включен в Совет Фронта национального спасения, избран председателем Союза писателей. Но эйфория была недолгой: повседневность, полная мелочных интриг, скандалов и сплетен, брала свое. Прозвучавший на конференции литераторов призыв Динеску «покаяться» не был услышан писателями, которых раздражало всякое упоминание о компромиссах с совестью в «золотую эпоху» Николае Чашеску. Они предпочитали обсуждать тиражи, тарифы и гонорары.
Увы, не такой виделась диссиденту Динеску жизнь в свободной Румынии. Творческий союз раскололи распри, а не умеющий лавировать поэт-председатель стал удобной мишенью для всех. Его обвиняли во властолюбии и финансовой нечистоплотности, снобизме и политических играх: «узурпатор, растратчик, иностранный агент» — вот образцы той полемики. Ошеломленный поэт, год назад сочинявший «открытые письма» председателю СП, теперь сам получал их от бывших друзей и единомышленников. С апреля 1990-го Динеску, поневоле превратившийся в функционера, с 9 утра и до 16 вечера считал деньги в кассе Литфонда, разбирал «трудовые споры» в литературных журналах, вел нудные переговоры с чиновниками, а в перерывах давал интервью, в которых отбивался от обвинений. После очередного скандала он принял решение об отставке. Берлинская академия искусств предоставила стипендию, что позволило на год уехать в Германию. «Я снова стал свободным человеком»,— говорил он.
Я тоже уехал из Румынии, потерял Динеску из виду. Иногда попадались выпускаемые им журналы — «Академия Кацавенку» (Кацавенку — персонаж одной из комедий румынского сатирика Иона Луки Караджале), «Бычий выпас», «Аспирин для бедняков». В какой-то момент он стал членом Национального совета по изучению архивов Секуритате — влиятельной организации, которая проверяет, сотрудничали ли с тайной полицией Чаушеску лица, баллотирующиеся на выборные должности.
Нужно было думать и о семье (у Мирчи двое уже взрослых детей — музыкант Андрей и психолог Ирина, его жена Маша, которая считалась одним из лучших в Румынии переводчиков русской литературы, умерла в октябре 2019-го), и Динеску стал пробовать себя в разных жанрах, от политических памфлетов до гастрономических передач на телевидении, даже романсы исполнял на свои стихи. И не расстается с поэзией — на книжной ярмарке в Бухаресте представил новый сборник стихов «Стул с тремя ножками».
В 2007-м Динеску выкупил заброшенный зерновой порт на Дунае, превратив его в своего рода дом творчества: там проводит фестивали и концерты, а также занимается виноделием. Ему принадлежат три ресторана — «Слезы и святые» (название эссе французского философа румынского происхождения Эмиля Чорана) и «Политика и деликатесы» (название зарисовки Иона Луки Караджале и программы Динеску на телевидении), а также ресторан в городе Питешть.
Дело в том, что кулинар Динеску не менее талантливый, чем поэт. Маэстро собственноручно стряпает в своих ресторанах, а каждое его блюдо — гастрономическая метафора. Такой чуламы, остропеля или токэницы, как у Динеску, больше нигде не отведать. При этом двери его ресторанов, где гостей еще веселят лэутары (традиционные певцы и инструменталисты), всегда открыты друзьям, и никто не уходит оттуда голодным или трезвым.
«На этом празднике нас не ждут»
Поэт и шеф Мирча Динеску в своем ресторане «Политика и деликатесы»
Фото: Николай Морозов
Поэт и шеф Мирча Динеску в своем ресторане «Политика и деликатесы»
Фото: Николай Морозов
За столиком в ресторане «Политика и деликатесы», под старым платаном, обвитым косичками чеснока (наверное, против вампиров), я задал Динеску первый вопрос:
— Будешь праздновать 30-летие революции?
— Ничего праздновать не собираюсь. Во-первых, не чувствую необходимости. Во-вторых, должен признать, сейчас у меня меньше друзей, чем было до декабря 1989-го,— одни умерли, с другими поссорился по политическим, если хочешь, причинам. Невозможно восстановить то, что нельзя восстановить. Так что никакого праздника у меня и в мыслях нет!
— О чем ты думал, когда 30 лет назад был под домашним арестом? Или когда провозглашал свободу перед камерами в 1989-м? Как рисовалось будущее? Похоже это хоть немного на то, что происходит сегодня?
— Даже Маркс не предвидел, что после коммунизма вновь наступит капитализм, который будут строить бывшие партработники и сотрудники секретной полиции.
Ведь именно из них сформировалась новая номенклатура и финансовая олигархия — не только в Румынии, но и во всех бывших соцстранах.
Меня, конечно, больше интересовала свобода — я ведь был писателем и не мог публиковаться в Румынии. Но и умирать с голоду не хотелось. Помню, весной 1990-го в Союз писателей пришла дама из посольства США, мы с ней дружили. И говорит: «Мирча, я уезжаю домой, и мне вас жаль».— «Почему?» — «Вы не понимаете, в какой мир вы попали, вам нужно быстро разбогатеть, потому что иначе вас будут унижать». Тогда слова госпожи Куперман показались мне смешными и странными, но позднее я понял: она права. Писатели получили свободу, но свободой сыт не будешь. Поэтому многие из них оказались на грани нищеты. Ни черта им не платят!
Но мне не на что жаловаться. В 1990-е я стал выпускать журнал политической сатиры «Академия Кацавенку», у него был огромный тираж — 180 тысяч. Потом делал журнал «Бычий выпас» (по-румынски Plai cu boi) — он был пародией на Playboy и имел большой успех. Да и у моей телепрограммы «Политика и деликатесы» рейтинг выше, чем у национального тележурнала.
Потом я продал мои акции в «Академии Кацавенку» и купил на берегу Дуная здание старого порта, где устраиваю фестивали, разбил виноградник, стал делать вино, открыл рестораны... Ион Илиеску (первый президент свободной Румынии.— «О») назвал меня... нет, все же не эксплуататором... кажется, просто капиталистом.
Но мое исконное левачество никуда не делось. Все же я родился в доме слесаря-механика, в бедной семье, в люмпен-пролетарском квартале. Думаю, рабочий класс, который освободился от коммунистических цепей, теперь снова оказался в цепях капиталистических. Но в Румынии больше нет классового сознания, и все, кто прежде не решался критиковать коммунизм, сейчас вдруг стали антикоммунистами. Общество наполнилось опереточными антикоммунистами! И это сегодня, когда, напротив, стоит перечитать Маркса, чтобы понять, как можно бороться с этим диким капитализмом...
— Кстати, недавно поэтесса Ана Бландиана провела конференцию «Сопротивление культурой»...
— Это выражение придумали, чтобы оправдать трусость писателей, которые говорят: «Да, нам не хватало смелости ругать Чаушеску, но мы писали книги и сопротивлялись культурой». Но тогда и румынский крестьянин сопротивлялся агрикультурой — пахал землю, а сапожник — забивая гвозди в подметки! В общем, это неправда...
После краха коммунизма ящики письменных столов не взорвались тайными шедеврами. Те, кто писал смелые произведения при коммунизме, сумел так или иначе опубликовать их. Я еще тогда шутил: не дай бог, придет свобода, потому что румынская литература будет выглядеть точно так же, как и сейчас. Так и произошло. По сути, при коммунизме было больше шедевров, чем после его краха. Свобода слова в Румынии последних 30 лет — это свобода хаять других, особенно тех, у кого больше таланта и успеха.
Вообще, Румыния не была готова к вступлению в новый мир. У поляков был профсоюз «Солидарность», у чехов — «Хартия-77». А в Румынии — лишь старушка Дойна Корня (филолог и диссидент до декабря 1989-го.— «О») под домашним арестом в Клуже и сумасшедший поэт, как меня называли, тоже под арестом в Бухаресте, да еще несколько ребят в Яссах. Оппозиции не было, поэтому те, кто молчал тогда, взяли свое после падения коммунизма, стали антикоммунистами...
— Две цитаты, и обе твои. 22 декабря 1989-го на телевидении ты сказал мне: «Происходящее сейчас — это безумие, вулкан, бред свободы. Через несколько дней мы успокоимся, похороним наших героев и будем строить новую жизнь». А в 1993 году: «40 лет мы имитировали коммунизм, а теперь имитируем свободу. Зло не искоренено в Румынии, оно лишь приняло иные формы».
— Все — правда. Румыны отличаются особой способностью к выживанию. Мы 500 лет были под турками. И, между прочим, только в румынских княжествах турки не снесли православные церкви, чтобы поставить вместо них мечети. В Болгарии и Сербии, например, не осталось ни одного христианского храма. Дело в том, что Румыния поставляла турецкой армии продовольствие, и турки относились к нам снисходительнее. Они прошли через Румынию в Венгрию, где превратили все католические соборы в мечети, и затем осадили Вену. Я считаю, что румыны изобрели кейтеринг, потому что правители Валахии и Молдовы кормили стоявшие под Веной турецкие войска. Тогда, кстати, и родилась поговорка: турок заплатит! И турки платили — солдат нельзя держать голодными.
— В том же 1993-м ты сказал, что писателям суждено голодать: «Вот если бы мы были союзом румынских колбасников, то наверняка приносили бы прибыль». И добавил: «Каждый ищет выход в одиночку».
— Да, тогда еще были эти творческие союзы, которые платили писателям пенсии и пособия. Авторы получали гонорар в Литфонде еще до появления книги, их не интересовало, продается ли она в магазинах. Теперь с этим покончено, и многие писатели протестуют. Между прочим, называют себя правыми, хотя на деле ностальгируют по коммунизму.
Говорят, когда на Земле изменился климат, бронтозавры и птеродактили вымерли. Климат изменился и в румынской литературе. Сборник стихов больше не приносит прибыли, нужно с шапкой в руках идти на поклон к бизнесмену-спонсору, чтобы он дал деньги на типографию. Я тогда стал писал памфлеты, которые имели успех. Я выжил в новом мире, потому что сохранил чувство юмора. Зарабатывал деньги, высмеивая политиков в моем журнале. Я звал и других писателей в журнал, но откуда взять юмор, если у тебя его нет?
Утро после революции: молодой человек с флагом Румынии на балконе здания, где был ЦК компартии. Впереди — будни
Фото: Reuters
Утро после революции: молодой человек с флагом Румынии на балконе здания, где был ЦК компартии. Впереди — будни
Фото: Reuters
При коммунизме люди искали в литературе критические намеки на реальную жизнь. А теперь, когда можно без опасений ругать любого политика, кому нужны робкие литературные аллюзии? Вот Ана Бландиана опубликовала тогда стихи для детей про кота Арпаджика. Этот на самом деле незначительный жест казался в те времена большой смелостью: подумайте только, сравнить Чаушеску с котом!
— А как все-таки уживаются вместе литература и колбаса? И кем ты себя теперь сам считаешь — поэтом, шеф-поваром, памфлетистом, капиталистом?
— Не думаю, что есть какая-то связь между тем, что я время от времени пишу стихи, и тем, что я готовлю еду в ресторане, где я к тому же еще и хозяин. Это разные вещи. Но если посмотреть внимательнее, то ясно: поэзия — это не только то, что на бумаге. Поэзия носится в воздухе, она в смехе женщины, в тарелке с хорошей едой, в бокале вина. Не только в пере, которым ты по вечерам водишь по листу бумаги. Когда я пишу поэзию ножом, которым режу лук, перец или морковь, то это тоже форма творчества. И еще радость, потому что творчество должно приносить радость, правда? На самом деле поэзия повсюду, если, конечно, ты поэт.
— При этом ты пишешь политические памфлеты. Мог бы ты охарактеризовать политическую жизнь Румынии?
— В Румынии произошла странная негативная селекция политиков — естественный отбор хитрых, а не умных особей. Знаешь, существует такой вид хитрости, присущий глупым, неграмотным людям.
Политический класс в Румынии, как и во всей Восточной Европе, сформировался следующим образом: в кабинете чиновников-коммунистов было 10 человек. Из них три пошли в социалистическую партию, трем понравились либералы, а три двинулись в аграрную партию... Произошла чудная вещь. Как будто цыплят в курятнике спросили: ты кем хочешь стать, орлом? Да, орлом! А ты кем? Черной вороной. Вороной будешь! Третий — воробьем. Никто не остался настоящим цыпленком, так что из этого совхозного курятника вышла фальшивая коллекция политических орлов, которые на самом деле не орлы, а пьяные курицы. Отсюда и замешательство в обществе, ведь из-за этих политиков в последние годы на Запад уехали 5 млн самых трудоспособных людей. В опустевших селах остались старики, дети и пьяницы. Сейчас румыны подметают улицы в Италии, собирают клубнику в Испании.
Закрываются предприятия, потому что политики не обеспечивают рабочие места. В Калафате была фабрика овощных консервов, работала на экспорт в Россию. Ее приватизировали, продали на металлолом. Мы больше не продаем помидоры в Россию, вы едите голландские помидоры. А ведь были огромные оранжереи, был и свиноводческий комплекс. Но нехорошо иметь связи с Россией, ведь скажут, что мы коммунисты! Это такая глупая политика, основанная на фальшивой идеологии, от которой Румыния только проиграла.
— Тебе предлагали баллотироваться на недавних президентских выборах?
— Да, было... Не знаю, ведь очень легко разочаровать людей, будучи политиком... В любом случае я был бы более смелым президентом, без комплексов. Первое, что я сделал бы,— пригласил бы в Румынию Путина. Ведь Путина приглашают в Германию, во Францию, не встречаются с ним только глупые румынские политики. Но как же не встречаться с Путиным? Ведь у нас есть большая проблема. Мы установили противоракетный щит в Девеселу (комплекс ПРО США Aegis Ashore.— «О»), а русские разместили ракеты, направленные на Румынию... Вместо того чтобы нам встретиться и поговорить: слушайте, давайте мы перенесем этот щит, уберите и вы ракеты... Это же взаимная выгода! Я написал об этом, и многие сказали: «Ну конечно, Динеску, у него же теща русская, значит, он шпион, кагэбэшник...» Вооружение Румынии против русских — это то же самое, что русские ракеты на Кубе. Мы же под боком у России, с ракетами... Зачем нам это нужно? В конце концов, мы первыми подвергнемся атаке. Это большая глупость, а румынские политики не потрудились в этом разобраться.
— Ну и все же ты не ответил: как ты себя чувствуешь в обличье бизнесмена?
— Нет, сказать, что мне нравится быть предпринимателем, не могу. Я чувствую себя лучше с удочкой на берегу Дуная. Когда продаю вино и еду, я как бы играю... Только это, и еще ирония выручает... В любом случае самые большие состояния сколотили политики, которые делали бизнес с государством. Люди, которые что-то производят, не богатеют.
Но я не жалею. Мне повезло, что остался в живых, ведь меня было очень легко убить.
У меня нет ностальгии по ушедшим временам, которые сейчас рисуются только в черных красках. Но это было время, когда мы были счастливыми,— пили вино, танцевали, любили. У меня получалось обманывать цензуру и выпускать книги.
Я получил три премии Союза писателей и премию Румынской академии. Так что это было интересное время. Я даже удивлен, как мне повезло: 40 лет я жил при коммунизме, затем еще 30 лет при капитализме. А если наступит апокалипсис, и я его тоже увижу, то буду считать, что повидал все и жил не зря.
Но, по сути, я достаточно грустный человек, меланхолик. Просто я попытался последовать совету госпожи Куперман...