Спектаклем Компании Хофеша Шехтера на сцене Музтеатра Станиславского стремительно завершилась московская часть фестиваля Context Diana Vishneva, состоявшая всего из двух трупп-участников (фестиваль проводится в двух столицах, официальной и культурной). О «Grand finale» Хофеша Шехтера рассказывает Татьяна Кузнецова.
Фото: Коммерсантъ / Дмитрий Лекай / купить фото
Фото: Коммерсантъ / Дмитрий Лекай / купить фото
Фото: Коммерсантъ / Дмитрий Лекай / купить фото
Фото: Коммерсантъ / Дмитрий Лекай / купить фото
Фото: Коммерсантъ / Дмитрий Лекай / купить фото
Фото: Коммерсантъ / Дмитрий Лекай / купить фото
Фото: Коммерсантъ / Дмитрий Лекай / купить фото
Хофеш Шехтер, 44-летний израильтянин с немецкими, русскими и румынскими корнями, на родине учился танцам и музыке, отслужил в армии, поработал в Batsheva Dance Company, переехал в Лондон и сделал там международную карьеру хореографа. Москвичи познакомились с ним год назад: фестиваль «Территория» показал его одноактное «Шоу» 2016 года. Это было щадящее, довольно комфортное зрелище для хореографа, славного депрессивностью и агрессивностью постановок. «Grand finale» 2017 года представил публике типичного Шехтера (вплоть до раздачи берушей перед спектаклем), доведенного до высшей степени выразительности совершенством светопартитуры, сценографии и исполнения — сегодня состав труппы Шехтера силен как никогда.
Как обычно бывает у Шехтера, «Grand finale» автобиографичен. Не в смысле пересказа эпизодов «из жизни», но как форма самовыражения. «Хореография дает мне способ выразить свои эмоции, в том числе мой гнев»,— честно говорит постановщик, и надо признать, гнев ему особенно удается. Его артисты постоянно бьют себя в грудь, грозят кулаками небу, бесконечно повторяют простые, но неистовые па (типа трамплинных прыжков), а в невинные па-де-баски вкладывают столько сарказма и ненависти, что эту почти бытовую универсально-международную припляску, доминирующую и в «Grand finale», впору считать эмблемой авторской лексики.
«Grand finale» в соответствии с названием доводит до бескомпромиссного предела и гражданскую позицию Шехтера: мир, полный агрессии и насилия, катится в тартарары. Лучшим фрагментом выглядело адажио четырех пар: мужчины перекатывали, обнимали, подбрасывали, вальсировали, волокли и крутили за ноги «трупы» своих партнерш. Беда в том, что в азарте самовыражения хореограф Шехтер готов без конца повторять найденный прием. Растаскивание «трупов» за ноги венчает чуть не каждый эпизод 100-минутного двухчастного действа, битье в грудь повторяется вновь и вновь, прихрамывающие напористые па-де-баски перескакивают из эпизода в эпизод. От монотонной безысходности хореографию спасает композиционный талант Хофеша Шехтера. Своему кордебалету хореограф обеспечивает множество перестроений, каждое — с подтекстом. Он сбивает людей в тесные протестные кучки; растягивает их по диагонали, имитируя движение к общей цели; разбрасывает по закоулкам сцены, сигнализируя о тотальном одиночестве; выстраивает артистов на рампе, открыто призывая зрителей к сопереживанию.
Фото: Дмитрий Лекай, Коммерсантъ
Фото: Дмитрий Лекай, Коммерсантъ
Животная энергетика и бешеный темперамент многонациональной труппы Шехтера (и где он находит таких выносливых?) воздействуют на публику так же непреодолимо-утробно, как зашкаливающие децибелы его собственной музыки, ее почти непереносимый бит. На сей раз для контраста хореограф вывел на сцену классических музыкантов в черных костюмах и бабочках (скрипка, две виолончели, кларнет, иногда гитара) — на фоне адского грохота конца времен их музыкальные нежности вроде Чайковского выглядят почти непристойной интеллигентской жеманностью.
Однако повод для наслаждения спектакль все же дает: волшебный свет Тома Виссера превращает сцену то в безграничный космос, то в мрачную могилу, то в поле битвы, а актеров делает демиургами, каждое движение которых исполнено масштабной многозначительности. Свету не уступает сценография: Том Скатт сконструировал восемь подвижных платформ, затянув их черной японской бумагой, что позволило не только в секунду сжимать пространство сцены до тесного тюремного застенка, но и творить иллюзионистские чудеса с исчезновением артистов — художник в буквальном смысле материализовал сон хореографа. Таким образом «Grand finale» представляет нам не только сознание, но и подсознание автора, покорившего европейцев своей «языческой необузданностью». Сто с лишним лет назад именно такими эпитетами утомленный собственным благополучием Запад награждал антрепризу Дягилева с ее «Половецкими плясками» и «Веснами священными». Похоже, «русские корни» Хофеша Шехтера пустили крепкие побеги в благодатной почве — вкусившая мультикультурности Европа как никогда готова принять «необузданность» хореографа.
Фото: Дмитрий Лекай, Коммерсантъ
Фото: Дмитрий Лекай, Коммерсантъ