«Счастье победы проходит быстро»

Елена Чайковская стала великой так давно, что кажется, это было в другой стране и в другие времена. Но нет, и сегодня фигурное катание и Чайковская — синонимы. Накануне своего юбилея Елена Анатольевна рассказала «Огоньку» о своей школе фигурного катания, кнуте и прянике в спорте и о том, как ее называют ученики.

Выйти из полноэкранного режима

Развернуть на весь экран

Беседовала Ирина Степанцева

— Елена Анатольевна, вы же никогда не уходите от ответа: почему вам не нравится, что сегодня в фигурном катании появились мировые рекорды?

— Потому что у нас их нет в чистом виде. Нет сантиметров и секунд в голом виде. Вчера сидела одна судейская бригада и оценила программу так, а сегодня — другая, выступление сравнимо с предыдущим, а оценка другая. Потому что за пультом — люди, и субъективный взгляд никто пока убрать не может.

Но, если кому-то так уж нравится подсчитывать рекорды, пусть это будет поводом для гордости. Сейчас очень сложный спорт. Посмотрите, что девочки делают! Это реальность. И меня очень радует, что долгие годы в фигурном катании именно мы, русские, задавали направление. Диктовали в танцах, парах, в мужском одиночном. Теперь и в женском одиночном абсолютно точно указали направление, по которому идет развитие нашего вида спорта.

— Помните, как много лет назад вы ответили на мой вопрос, зачем активно занимаетесь какой-то стройкой в Москве?

— Я тогда школу строила (школу фигуристов.— «О»), а что сказала?

— Цитирую: «Как только я осуществлю эту идею, буду считать, что основную задачу в жизни выполнила. И сотворила себе памятник».

— Все, кто мне помогал, понимали: это не строительство казино или дорожек для боулинга, которое может принести немедленный доход. Это строительство традиций. Ведь из-за 90-х под угрозой оказалась преемственность. Мы же всегда начинали воспитывать детишек с нуля, и дальше все шло по накатанной плоскости. И эта точка отсчета тогда исчезла. Смотреть на угасание было невыносимо, и я решила создать школу. Мне Москва потом построила потрясающий каток, в 2010 году открыли школу, начали прием с трехлетних детей. Все, что здесь растет,— это наше собственное. Каждый год по несколько мастеров спорта и кандидатов в мастера. Как Шура Ширвиндт, мой ближайший приятель, который всегда рядом, когда-то сказал: «Это будет "Конек Чайковской"», звучит двусмысленно и по существу.

— Теперь кажется, что лучше и не придумаешь.

— Мы только что встречались на награждении в Кремле (в этом сентябре была награждена орденом «За заслуги перед Отечеством» IV степени.— «О»). Мы опаздывали на церемонию и бежали к Кремлю, а там можно только на машине въехать, моя же машина застряла у Белого дома. И я спрашиваю охрану: «Ширвиндт проехал?» Хотела к нему в машину сесть. Не поняла сначала, что услышала в ответ, спрашиваю: «Что, Ширвиндта не знаете?» — «Знаю, конечно! Но вы мне скажите номер машины, я же не по лицам впускаю». Короче, пришлось нам все обходить со своими «лицами».

— Елена Анатольевна, да вы же сами из охраны Кремля, как же так опростоволосились?

— А, это... Меня когда-то лично министр внутренних дел СССР Николай Щелоков, который курировал спортобщество «Динамо», взял в элитную часть охраны Кремля. Только я не к внутренним войскам относилась, а к внутренней службе. Правда, даже юбку форменную так и не сшила, не до нее как-то все было. Но все и без формы знали: за Чайковской стоит «Динамо», ее не трогать! Хотя я никогда и не подводила. Меня, начиная с 1972 года, отправляли за границу со спортсменами безо всякого сопровождения. В КГБ точно знали, что я никуда не уеду, мне «туда» не надо. Все, кого я люблю, и все, что я люблю, дома.

Помню, как после чемпионата мира повезла одна в Канаду Милу Пахомову и Сашу Горшкова. Только что прошли Олимпийские игры, на которых выступали Роднина с Улановым и Смирнова с Сурайкиным. И после соревнований Сурайкин, стоя на балконе, зачем-то сказал человеку из органов, что сейчас прыгнет вниз: «Людка ушла к Уланову!» (речь о его партнерше Людмиле Смирновой.— «О»). «Да чего прыгать-то, пойдем куда-нибудь выпьем»,— сказал тот и увел его с балкона. Уже вечером они все вместе из Саппоро вылетели специальным рейсом в Москву. На чемпионат мира потом этих фигуристов все же отправили, но буквально туда-обратно, а мы остались для тура. И обязанности руководителя делегации кто-то должен был исполнять — я им и стала. По тем временам это было немыслимо. И трястись, конечно, приходилось, хотя поездка была изумительной, Америку увидели.

— Столько лет прошло, смешно о тех страхах и вспоминать?

— Смешно рассказывать. Как-то в пять утра на Олимпиаде нас с Тарасовой срочно вызывают в штаб, там стоит крик: «Чем вы кормите своих спортсменов, следите, что они едят!» У кого-то проблемы обнаружились, но какой допинг в фигурном катании?

Всем своим пригрозили: никаких лекарств, ни-ни. Через какое-то время слышим вопль в коридоре: «У меня насморк, мне доктор что-то в нос закапал!» Мы успели подумать: все, жизнь насмарку! А доктор наш закапал орущему простую воду. Хотел, чтобы сработало самовнушение.

— Вам так когда-нибудь надо было: включать самовнушение, убеждать саму себя?

— Знаете, какое состояние может быть самым страшным? Безразличие. Если наступило безразличие — надо уходить. Я всегда видела: вхожу на каток — и тут же все начинают куда-то бежать. До этого они ходили, зевали. Но я вошла, и все начинают двигаться, причем с ярко выраженной заинтересованностью. Мне не надо было спортсменов или себя в чем-то убеждать. Ты горишь вместе с ними, но и они должны гореть. Если ты занимаешься сумасшедшим делом, ты в него влюблен, все время что-то придумываешь, кого убеждать надо?

— Знающие люди говорят, что кнут — это самый лучший пряник: значит, в тебя верят, тебя ведут к результату.

— Путь к результату — это ведь не только жизнь на льду. У нас дома всю жизнь жили спортсмены, сын был в ужасе. То Володя Ковалев (двукратный чемпион мира 1977 и 1979 годов, чемпион Европы 1975 года, серебряный призер Олимпийских игр 1976 года, тренер.— «О») в квартире спал, то Вова Котин (чемпион СССР, четырехкратный серебряный призер чемпионатов Европы и вице-чемпион мира среди юниоров 1978 года, сейчас тренер.— «О») — мама его из Питера отпускала к нам, и уже в 6.30 Чайковский кормил его завтраком перед школой,— то девочки какие-то. Ты занимаешься этим всем... Ты все время в теме: где твой спортсмен был, что ел, как спал, какие мысли? Ты въедаешься в него и делаешь так, чтобы ему ничего не мешало.

Каждую их сессию, если что, я ездила в институт, мы переносили экзамены, подстраивали график. Нужно не только научить, но и заинтересовать чем-то, когда видишь, что силы уже на пределе. Просто отменить тренировку и пойти куда-то. Доверие не на пустом месте ведь появляется. Почему у меня не бывало плохого настроения на тренировке, даже когда усталость накатывала. Я понимала: лучше сама себя приглушу и не буду ничего говорить. Потому что вытащить настроение на лед — не дай бог.

— Но всякое ведь бывает, все — живые…

— Вот это «всякое» в тренерской работе неприемлемо. Никто не должен видеть мою слабость. У меня бывали минуты, даже часы, когда ночью лихорадочно перебираешь: что делать, не идет работа! Не то, не то… Находишь выход, но после такой ночи ты практически «не в себе». Но перед дверью на лед вскидываешь голову. Потому что знаешь: как только явишься как пареная репа, никто ничего не делает, падает, да еще и «подламывает» себе что-то… И это значит, что всегда нужно быть в сумасшедшей форме.

— Это ведь муж Анатолий Михайлович начал называть вас Мадам при учениках, а пришлось по душе всем. Удивились?

— Но, кстати, меня так в лицо никто не называл и не называет. Я только слышу: «Мадам пришла?» Пахомова с Горшковым, Тарасова, поскольку у нас разница в возрасте была всего-то 5–6 лет, меня легко и просто называли по имени. Пришло второе поколение учеников: и появилась Лена Тольевна, ученики убирали лишние гласные. Мадам же возникла, потому что Толе надо было как-то обращаться ко мне, а мы же были со спортсменами целыми днями. Лена, Елена Анатольевна? Нужно было что-то короткое и уважительное.

Выйти из полноэкранного режима

Развернуть на весь экран

— Вы меняли спортсменов, меняли и себя. Как сами говорите, добрались до мудрости.

— Да, я шла и в какой-то момент перешагнула через годы, нервы, бессонные ночи. Через озарение, которое приходило внезапно, почему спортсмен не вышел, не получился, и вдруг, как удар тока: он просто не может! А сейчас я себя очень ценю профессионально. И учеников я видела всяких, и в ситуациях разных так или иначе была. Поэтому начинаю новое дело совершенно спокойно: я добьюсь того, что наметила. Я уверена в себе — уберу все лишнее на пути и дойду.

— Про вас всегда говорили: ни одна ее программа не повторялась, ни один ученик не был похож на другого.

— А разве может быть по-другому? Оно ведь очень быстро проходит, это счастье победы. Возвращаешься, а ты нулевой, и даешь два дня отдыха — и спортсменам, и себе. И все начинается снова. И надо думать: чем можно выиграть в этом году? На следующий год то же будет, и должно быть «другое». И нужно его опять придумать. Эта история не знает границ.

Я очень волновалась за своих спортсменов, когда они выступали. Только показывать это нельзя. Тренер всегда знает, где может произойти осечка, и, когда приближается опасный элемент, можно сойти с ума у бортика, все внутри просто рвется.

И так — пока не завершена программа. Потому что, как только выдохнешь раньше времени, все — сорвут.

— Кто-то сказал: если у тебя хотя бы два процента мозга заняты размышлением о других вещах, ты не можешь быть полностью сконцентрирован на выступлении. То есть это и к тренерам относится?

— Мы же всегда настраиваем спортсменов на определенный старт. Подводим форму, готовим психологически, создаем немыслимые ситуации, чтобы спортсмен ничего не испугался. Когда Маша Бутырская, первой в истории нашего фигурного катания, выиграла чемпионат мира, главной ее соперницей была Мишель Кван. И вдруг Кван получает вместо 5,9–6,0 какие-то 5,5 и 5,6. У Бутырской глаза буквально вылезают из орбит, она понимает — что-то стряслось. Самое страшное, если ты настроил спортсмена на бой-максимум, а он вдруг видит, что можно слукавить. Для меня это был ужас, мысленно заклинала ее: не вздумай что-то выбросить, не вздумай, улетишь! И вот я увидела, что она уже выиграла, а в конце программы стоял тройной риттбергер, и я кричу: не прыгай! Она мне кричит: не-е-т! Только представьте — это все на льду происходит. И прыгнула. «Слукавить» и мне не удалось.

Про эти «не отдавать на сторону даже два процента» я поняла очень давно. Моя личная карьера спортсменки закончилась довольно быстро — уже в 19 лет я стала тренером. И пошла учиться на балетмейстерское отделение ГИТИСа. Моей первой ученицей была Татьяна Тарасова, она каталась с Александром Тихомировым, потом — с Георгием Проскуриным.

— А потом пришла фантастическая Пахомова, которая…

— …привела с собой Сашу Горшкова, тогда еще перворазрядника. Он не входил в юниорскую сборную, более того, вовсе не получал со всех сторон комплименты по поводу своих данных. Милу было не остановить на льду. Она все время куда-то летела, рвалась. И могла это делать еще и потому, что Саша был очень надежным партнером, он оттачивал каждое движение. И именно Мила и Саша заставили прекрасных многократных чемпионов мира из Великобритании Диану Таулер и Бернарда Форда сказать: «Мы уходим, потому что увидели будущее танцев, его показали русские». Пахомова с Горшковым стали и олимпийскими чемпионами, и шестикратными чемпионами мира. Зал, потрясенный, после их выступлений всегда молчал несколько секунд. А потом долго не умолкал.

— Нынешний всплеск интереса к фигурному катанию привел к наплыву детей в секции. Справляетесь?

— Это прекрасно для развития нашего вида спорта. А проблемы всегда были и будут. У нас, например, по федеральному закону набирать детей в бесплатные группы можно только с шести лет. Но в шесть лет в фигурном катании уже делают двойные прыжки. Ирина Винер-Усманова и я пробиваем сейчас закон, чтобы в школы гимнастики и фигурного катания принимали с 4 лет.

Очень важен, раньше этого, кстати, не было, настрой родителей. Да, есть потребительское отношение: ну немножко покатается ребенок и ладно. А есть те, кто настроен на результат и хотят пройти наш тяжелый путь «от и до». И на этом пути готовы испытать не только радости. Далеко не всем родителям, например, легко оплачивать занятия. К нам ведь приходит много ребят из бедных семей, буквально голодные. И вот это как раз было всегда. Все мои чемпионы, кроме Пахомовой, вышли из не очень обеспеченных семей. Поэтому в нескольких школах мы уже делаем сейчас младшие возрастные группы бесплатными. Да, если смотреть по всей России, при нынешнем всплеске фигурного катания, то, наверное, это большие деньги для государства. Но этим надо заниматься. И я занимаюсь.

— Есть вообще что-то, чем вы заниматься не хотите?

— Да. Конфликтами. Не желаю в них участвовать и, наверное, это единственная вещь, которую не могу вытерпеть. Жаль, понимание, что все эти выяснения отношений — зря и не нужно, тоже не сразу приходит.

— Не могу не спросить: вы удивительно органичны и в теплых штанах на льду, и в шикарных костюмах в Английском клубе…

— Клуб или вечера, или театр, концерт — это отдушина. Это не тусовка, мне это было всегда нужно. После тренировки прибежать домой с шальными глазами, а в клуб явиться, как и положено женщине. И это, как я говорю, та дисциплинирующая нота, которая подтягивает. Поэтому и смеюсь: иногда хотела бы я жить в XIX веке, ходить в кринолинах, черных платьях.

— И встречать за городом гостей… Правда, вы это и так делаете с размахом...

— Это — да, мое! Я вынимаю свой любимый фарфор, сервирую стол, у меня все это получается. Потом думаю: чем я занимаюсь? Хотя нашла как-то свой ход: единственное блюдо, которое я умею делать потрясающе,— это солянка. Все с базара: мясо, копчености. И прямо от входа даю каждому гостю солянки и водки. Все, гость мой. Дальше — все волшебно.

И, кстати, о нарядах: моя шапка из рыси, в которой я выводила спортсменов, выставлена у нас на всеобщее обозрение на первом этаже комплекса (школы «Конек Чайковской».— «О»). Наши тренерские шубы и шапки когда-то были узнаваемы. Помню, я для себя решила: мех — визитная карточка страны, первый выезд был именно в мехе. И мы следили за модой не потому, что надо было похвастаться чем-то, а чтобы не осрамиться. Надо было понять: для файф-о-клока не нужна вечерняя одежда, а на завтрак нельзя идти с огромными серьгами в ушах. Воспитывая других, надо было воспитывать и себя.