«Блаженный остров» в театре Et Cetera поставил Михаил Бычков, создатель и художественный руководитель Воронежского камерного театра, одного из лучших нестоличных театров России. Взяв для гостевой постановки пьесу Миколы Кулиша, Бычков сделал выбор ясный, но обещавший, скорее, проблемы, считает Ольга Федянина.
Фото: Олег Хаимов
Фото: Олег Хаимов
Первое название «Блаженного острова» — «Так погиб Гуска», написана пьеса в 1925 году. Герой Кулиша — провинциальный обыватель, когда-то зажиточный, а теперь насмерть перепуганный и психически затерроризированный революционной действительностью. Попытка сбежать из реального мира на «блаженный остров», расположенный вне времени и истории, заканчивается промокшими ногами и катастрофической неудачей. Даже в самом коротком пересказе заметно, что по духу «Блаженный остров» многое объединяет с «Самоубийцей» Эрдмана, появившимся тремя годами позже. По духу, но не по стилю и, главное, не по драматургическому мастерству.
В пьесе Кулиша много действующих лиц и мало действия. Не считаться с этим обстоятельством невозможно, и в спектакле Михаила Бычкова оно последовательно превращено в прием, в фишку. Обыватель Гуска (Игорь Золотовицкий), могучий, печальный и уютный, окружен аж семью дочерьми (Наталья Баландина, Марина Дубкова, Елизавета Рыжих, Ольга Котельникова, Екатерина Егорова, Анастасия Шумилкина, Евгения Вайс), которые по замыслу драматурга с небольшими вариациями повторяют одни и те же фразы, действия, переживания. Влюбилась одна в единственного имеющегося под рукой потенциального жениха (Артем Блинов) — влюбились все семь, одной снится сон, значит, снится сон и шести остальным. Но прием довольно быстро доходит до своего предела — семь повторов одной и той же фразы (или одного и того же переживания) превращаются в своего рода балетный дивертисмент, только многословный. Перипетии же сюжета, расположенные между этими дивертисментами, положа руку на сердце, очень скромны и в основном сводятся к причитаниям Гуски, его жены (Анжела Белянская) и старой няньки (Марина Чуракова, в другом составе — Ольга Белова) про проклятых большевиков и грозную Чека.
Но многословное кружение и бедность событий, в конце концов, не главное. Бычков — замечательный режиссер, спектакль его сделан остроумно и цельно. Мельчайшая мелочь обывательской жизни (покормить свинью, подслушать под дверью у жильца — предполагаемого агента ЧК) превращается в событие с большой буквы С. Да, на ином повторе думаешь, стоило ли так бережно обходиться с довольно слабой пьесой во времена, когда Шекспира и Чехова переписывают от начала до конца. С другой стороны, наверное, именно со слабыми пьесами нужно обходиться бережно, Шекспир-то не рассыплется, хоть ты его молотком бей, а вот Кулиш...
Настоящая проблема в другом. Отношения пьесы Кулиша со временем даже не двусмысленны, а многосмысленны. Написанная в одном историческом и политическом контексте, она меняется вместе с контекстом. Но время играет странные шутки — то, что меняется, не всегда становится актуальнее или живее.
Микола Кулиш жил со своим временем, обыватель у него — человек хотя и безобидный, но все равно отживший свое. Уклад мещанской жизни, по которому безостановочно тоскуют все герои «Блаженного острова», в 1925 году мог быть представлен только как уклад пошлый и обреченный. То, что обреченность эта заслуживает не одной лишь насмешки, но и сострадания, сквозь текст если и просвечивает, то едва-едва, хотя такое сострадание в разгар НЭПа и за пару лет до «великого перелома» еще не было крамольным.
В 1990-е пьесу Кулиша время от времени ставили, и можно понять, почему она ожила именно на развалинах социалистической идеологии и в обстоятельствах нового «лихого» времени. Вектор переменился: размеренная сытая многодетная мещанская жизнь выглядела недосягаемым счастьем, возврат к которому, обретение которого стали мечтой. Но за 20 лет «новой стабильности» у пьесы как будто бы совсем пропал актуальный адрес в зрительном зале. Обыватель, мещанин, затерроризированный революционностью жизни,— сегодня это призрак, фантазия. Если Гуска и существует, он, скорее, чиновник районной управы, член родительского комитета и военно-исторического общества, а вовсе не изгой. Но такого Гуску «вчитать» в пьесу Кулиша невозможно. И от этого персонажи спектакля как будто бы повисают в исторической пустоте.
Впрочем, в спектакле Михаила Бычкова есть еще один важный мотив, ради которого он, очевидно, предпринимает главную, по сути, переделку в пьесе. Мотив этот, биографический, превращающий судьбу автора в незримую часть написанного им текста, возникает в спектакле слишком подспудно и довольно поздно, но тем не менее возникает. Микола Кулиш в 1934 году был «изобличен» как буржуазный националист, арестован и в 1937-м расстрелян — в том самом Сандармохе, который сегодня печально возвращается в газетные заголовки. В пьесе Гуску с домочадцами на «блаженном острове» застают рыбаки — и эвакуируют его оттуда (под арест или просто погреться, остается в тревожной непроясненности). В спектакле Михаила Бычкова за Гуской на остров приходят отнюдь не рыбаки, то есть не «народ», а люди определенного кожано-портупейного вида (Сергей Плотников, Максим Ермичев) и с мерзкими энкавэдэшными замашками (на самом деле они здесь к тому же не вполне люди, а еще немного сартровские «мухи», знаки распада, но это уже другая история). И суждено мирному обывателю Гуске, скорее всего, повторить судьбу своего автора, который над ним и насмехался, и считал «уходящей натурой». Но легли они действительно, скорее всего, в один ров.