В прокат выходит экспрессионистский хоррор Роберта Эггерса «Маяк», номинированный на «Оскар» за работу оператора. По мнению Юлии Шагельман, самое страшное в этом фильме — не чудища морские и болезненные видения героев, а островной быт конца XIX века.
Томас Уэйк (Уиллем Дэфо, слева) и Эфраим Уинслоу (Роберт Паттинсон) заперты на острове в компании страхов и алкоголя
Фото: UPI
Томас Уэйк (Уиллем Дэфо, слева) и Эфраим Уинслоу (Роберт Паттинсон) заперты на острове в компании страхов и алкоголя
Фото: UPI
1890 год. На крошечный каменистый остров, захлестываемый волнами где-то недалеко от побережья Новой Англии, прибывает пара смотрителей маяка, старый (Уиллем Дэфо) и молодой (Роберт Паттинсон). На вахте им предстоит провести четыре недели, и уже с первого дня становится понятно, что приятными они не будут. Помимо того что героев преследуют бытовые и климатические испытания, старший смотритель учиняет настоящую дедовщину: заставляет неопытного помощника выносить ночные горшки, по три раза перемывать пол, таскать тяжелые тачки с углем и бочки с керосином. К тому же герой Уиллема Дэфо беспрестанно портит воздух, пьет (склоняя к этому и напарника, который на удивление долго держится, но потом все же уступает), а главное — не допускает парня на маяк, вопреки инструкции, которая гласит, что у лампы они должны дежурить по очереди.
Поначалу герой Паттинсона хорохорится, но со временем между двумя мужчинами возникает даже какое-то подобие квазисемейных отношений. Они приоткрывают друг другу свое прошлое: младшего зовут Эфраим Уинслоу, он работал лесорубом в Канаде, но бросил это дело в поисках лучшей доли; старший, Томас Уэйк,— опытный морской волк, вынужденный осесть на суше из-за ранения ноги. Впрочем, сколько правды в этих историях, что на самом деле привело Эфраима на остров, как Томас повредил ногу и что случилось с его предыдущим помощником — вопрос такой же зыбкий, как само островное существование, которое превращается в череду неотличимых друг от друга дней и ночей. Эта монотонность, одиночество, крики чаек и завывание противотуманной сирены потихоньку подтачивают разум Эфраима, которому на берегу начинают чудиться русалки, а недоступный маяк притягивает все сильнее.
«Маяк» — вторая полнометражная режиссерская работа Эггерса. Дебютная «Ведьма», о пуританской семье XVII века, столкнувшейся в лесах все той же Новой Англии (не зря еще Говард Лавкрафт, а за ним Стивен Кинг объяснили, что места это исключительно гиблые) с чем-то потусторонним и недобрым, привлекла к нему внимание, принесла премию за режиссуру на фестивале «Сандэнс» 2015 года и даже сформировала вокруг него небольшой культ: когда «Маяк» показывали во время каннского «Двухнедельника режиссеров» 2019 года, очередь на него занимали чуть ли не с ночи. В итоге картина получила приз ФИПРЕССИ, а Эггерс в очередной раз был признан одним из пророков «нового хоррора» (наряду, например, с Ари Астером), не реанимирующим жанр, а скорее придающим ему дополнительные измерения.
Эггерс, до своих опытов в режиссуре подвизавшийся художником-постановщиком, уделяет огромное внимание форме. «Маяк» снят на черно-белую 35-миллиметровую пленку, в редком формате 1.19:1, отсылающем знатоков к фильмам Фридриха Мурнау и Фрица Ланга и обеспечивающем клаустрофобный эффект замкнутого пространства, в котором зритель оказывается заперт вместе с героями — с такими же призрачными шансами вырваться и вдохнуть свежего воздуха. Маяк был специально построен для фильма, съемки велись при естественном освещении, Дэфо и Паттинсон загримированы и одеты так, как будто сошли со старинных дагеротипов, и объясняются на морском жаргоне XIX века (сценарий Эггерс написал сам вместе со своим братом Максом, явно перелопатив произведения Германа Мелвилла, Эдгара Аллана По и сборники моряцкого фольклора). Вся эта фактура погребает зрителя под собой, оглушает звуками, образами, кажется, даже запахами, но совершенно не пугает — впрочем, Эггерс, кажется, и не ставит перед собой такую задачу. И в итоге «Маяк» оказывается не столько хоррором, сколько психологическим триллером, все странности в котором легко можно объяснить не сверхъестественными причинами, а душевной смутой героев. Или, если уж на то пошло, белой горячкой.