Виталий Мельников пожалел Павла Первого

Вчера в кинотеатре "Аврора" прошла премьера фильма Виталия Мельникова "Бедный, бедный Павел".

От фильма, посвященного царствованию и гибели Павла Первого, априори нельзя было ждать ничего хорошего. На вопрос, зачем его вообще нужно было делать, ответа, казалось, не существовало. Российская киноиндустрия слишком бедна, чтобы позволить себе постановочный размах старого Голливуда или современного Китая. Виталий Мельников, автор "Начальника Чукотки" и "Старшего сына", слишком умудрен, чтобы снять духоподъемную "патриотку", и слишком целомудрен, чтобы впасть в пикулевщину. Оставалось ждать академической и бесполезной реконструкции, ну в лучшем случае закрепления на экране уже состоявшейся в массовом сознании "реабилитации" Павла. Все, к счастью, оказалось гораздо сложнее.
       Главный козырь фильма — блестящий дуэт Виктора Сухорукова (Павел) и Олега Янковского (граф Пален). Закованный в мундир, строго дозирующий фирменную истерику, Виктор Сухоруков играет шалуна, нарцисса, лунатика, который жаждет нравиться окружающим хотя бы потому, что люди искренне нравятся ему самому, и поначалу не догадывается, к каким жестоким последствиям приводят его минутные вспышки гнева. Олег Янковский — усталого и беспощадного интеллектуала, который видит людей насквозь и, ради блага России, как он его понимает, готов на все.
       В середине фильма подспудно, но достаточно жестко меняется жанровая интонация. Виталий Мельников никогда не был замечен в интересе к саспенсу, но в "Бедном, бедном Павле" на смену торопливой интродукции, где, как фигуры на шахматной доске, расставляются участники приближающейся трагедии, приходит неумолимая логика "черного" фильма. Гулянка кровожадной гвардейской мрази, отравление адмирала Де Рибаса, решившего предать заговорщиков, игра ва-банк Палена наедине с императором, наконец, само безобразное и жалкое убийство и истерическое "покаяние" убийц, валяющихся в ногах у Александра, смотрятся уже как триллер. А речь персонажей, поначалу несколько резавшая слух своей стилизованностью, звучит как живая речь живых людей. Недаром, наверное, самодержцы получаются в кино лучше всего у актеров, натренированных играть гангстеров, — Рода Стайгера или Виктора Сухорукова: логика царствующих династий сродни логике криминального подполья.
       А в финале проясняется и политическая метафоричность фильма, которая, в принципе, только и может оправдать обращение к давнишним дворцовым интригам. Усталый, но довольный Пален возвращается домой, Петербург отмечает убийство фейерверками и пьяным куражом. "Непонятно, что празднуют: похороны или восшествие на престол", — сетует кучер. "Осьмнадцатый век хоронят". — "А что потом будет?" С неожиданно прорезавшейся мюнгхаузеновской интонацией Палей-Янковский ответствует: "Потом девятнадцатый, двадцатый. А дальше? Поживем — увидим". Батюшки, осеняет зрителя, да они же не "осьмнадцатый", а двадцатый хоронят. Получается история о том, как на смену заработавшемуся с документами и не то чтобы невменяемому, но неподвластному влиянию монарху приходит при помощи спецслужб (Пален возглавляет полицию) молодой и спортивный, который поначалу не прочь дать России демократию, но, порешив батюшку и оглядевшись окрест, решает: пусть все будет как прежде.
       Предположение корреспондента Ъ о влиянии современной политической реальности на подсознание режиссера Виталий Мельников опровергать не стал: "В России реже что-то меняется, чем повторяется. Аллюзии и параллели возникают сами собой, поскольку история идет по спирали, состоит из поворотов и поворотиков. И если ассоциации возникают, то и слава богу". А Олег Янковский подытожил историческую философию фильма, заметив, что он должен был бы называться не "Бедный, бедный Павел", а "Бедные, бедные мы".
       МИХАИЛ ТРОФИМЕНКОВ