Год несогласных

На русском языке вышла книга Ричарда Вайнена «Долгий '68. Радикальный протест и его враги», посвященная феномену 1968 года, когда молодежь разных стран требовала перемен — и получила их, пусть и не сразу. Рассказывает Алексей Мокроусов.

Выйти из полноэкранного режима

Развернуть на весь экран

Писать о мае 1968 года легко и приятно: информации много, миф молодежного бунта наряден, выросшие из него политики, начиная с бывшего министра иностранных дел Германии Йошки Фишера, у всех еще на виду.

Писать о мае 1968-го практически невозможно: не только всюду все происходило по-разному, но и в рамках одной страны движение требовавших перемен студентов не сводимо к единой формуле. Разные социальные группы, порой разные расы делали интересы разнонаправленными, хотя в целом все выглядело знакомым: всем равные права, у всех равные возможности.

Британский историк Ричард Вайнен пытается совместить в одном томе страны и континенты, а само понимание «1968 года» продлить во времени на куда более долгий срок — и началось все задолго до мая, когда заполыхало по всей Европе и кое-где в Америке, и кончилось в глубокие 1970-е, когда недавним революционерам предстояло или начинать карьеру, или отказываться от нее. Задача выглядит титанической: между рабочими пригородами Парижа и калифорнийскими поселениями хиппи не просто тысячи километров, но и разные исторические традиции — французы вдохновлялись революцией 1793 года, Америка эпохи «черных пантер» жила фактически в состоянии необъявленной гражданской войны.

Автор, профессор Королевского колледжа в Лондоне, известный, в частности, книгой о феномене призывника в английской истории, предлагает двойную оптику. Он рассказывает о поколении 1960-х и об университетах как интеллектуальных штабах движения, затем переходит к описанию ситуации по странам — особую благодарность Вайнен заслуживает за работу в английских архивах: британская страница в этой истории выглядит наименее изученной. В финале же главы вновь названы по проблемам: «Революция внутри революции: сексуальное освобождение и семья», «Рабочие», «Насилие».

Последнего хватало, особенно если говорить о немецкой истории, и здесь анализ Вайнена уступает в глубине многим текстам его немецких коллег, неслучайно у него и библиография, и советы по дальнейшему чтению — сплошь в рамках англоязычной и франкофонной литературы. Вайнен берет панорамностью, а не деталями, хотя широта взгляда не всегда означает глубину концепции, а доверие к цифрам не заменяет красоту идей. Но детали и вопросы ярки, особенно когда речь заходит о степени глобализации процесса. Чем объединен запрос на обновления на капиталистическом Западе и в соцлагере, не слишком ли принципиальны различия, ведь в Праге той поры студенты не верили антиамериканской пропаганде и готовы были скорее оправдывать вьетнамскую войну? Если западные активисты путешествовали по миру скорее как обычные туристы, что видели они в краю далеком, какие знакомства завязывали, какие впечатления привозили с собой?

Многие лидеры протеста сами были журналистами, и о роли массмедиа Вайнен пишет немало, в частности о том, как телевидение, получив опыт съемок с вьетнамских фронтов, «полюбило» демонстрации, «подравнивая» контуры насилия таким образом, что «войны, бунты или шумные демонстрации смотрелись одинаково». Насилие оказывалось для обывателя синонимом борьбы за свои права, тем самым дискредитировались связи французского студенчества и рабочего класса. Общенациональная забастовка, объединившая более девяти миллионов человек,— яркий пример того, насколько «движение-68» фокусировалось на национальных проблемах, степень же его интернационализации остается под вопросом. Исключений немного, хотя исключения эти яркие, как Даниэль Кон-Бендит, ставший в итоге депутатом Европарламента. У многих активистов той поры профессиональная судьба сложилась успешно, кто-то стал проректором в Итоне, кто-то, как Бернар Кушнер, министром иностранных дел Франции. Последний проницательно заметил, что революция-68 закончилась победой «жискардистов» (команды президента Жискара Д'Эстена), их реформами начала 1980-х, связанными с равноправием полов, радикальным обновлением систем образования и здравоохранения.

Бунтари все же победили, только очевидно это стало не сразу. Вопросов, конечно, хватает: и насколько идеалы 1968-го реализовались, и действительно ли 1968 год положил конец французскому коммунизму, а с ним коммунистической утопии в целом? Сегодня практически исчез рабочий класс, за права которого боролись леваки, нет тех шахт и заводов, где шли забастовки. Вайнен пишет об американских активистах протеста, чья жизнь не задалась, он приводит статистику средних зарплат, у многих она не превышает $30 тыс. в год. Жаль, в книге нет интервью с такими людьми, позволяющими понять, почему именно так сложилась жизнь, насколько она связана с идеалами молодости. Но участие в революции — не залог личного благополучия, раньше ее лидеров и получивших наибольшие дивиденды четвертовали и расстреливали без разбору. Дело скорее в фундаментальной концепции свободы, о которой пишет философ Юлия Кристева: «не некоей абсолютной свободы… но свободы мятежа. Политические революции в конце концов всегда предают идею мятежа, потому что они прекращают задавать вопросы самим себе. Мятеж, по крайней мере так, как я его понимаю — психический, аналитический, художественный,— означает постоянное состояние вопрошания, трансформации и бесконечного зондирования поверхностей».

Спросить да прозондировать — невелика, казалось бы, задача, тем более если речь о событиях полувековой давности. Но когда победу признают задним числом, у многих есть желание ее оспорить, даже если шансы на успех невелики.

Ричард Вайнен. Долгий '68. Радикальный протест и его враги. Пер. с англ.— M.: Альпина Нон-фикшн, 2020.— 627 стр.