 |
ФОТО: РГАКФД\РОСИНФОРМ  "Наши писатели, художники, композиторы, деятели театра и кино единодушно выступают против мирного сосуществования с буржуазной идеологией и дают ей бой под знаменем нашей партии" |
Жизнь иностранных корреспондентов в СССР никогда не отличалась легкостью и простотой. В сталинские времена собкоров иностранных изданий терпели в основном потому, что время от времени отец народов желал ознакомить мировую общественность со своими взглядами на ту или иную проблему. Тогда корреспондента избранного для этой цели издания приглашали в отдел печати МИДа и сообщали, что, если издание задаст — вы сами понимаете кому — такие-то и такие-то вопросы, то не исключено, что в обозримом будущем оно получит на них эксклюзивные ответы.
В остальное время собкоры переводили для своих изданий статьи из советских газет да совершали поездки в подготовленные к их прибытию образцово-показательные колхозы или заводы. Поездки проходили под присмотром многочисленных сопровождающих, доносивших куда следует о каждом шаге подопечного. А районы, запрещенные для посещения иностранцами, существовали даже внутри Москвы. И лишь после смерти Сталина это ограничение отменили.
До 1961 года информация, которая передавалась в иностранные редакции, должна была визироваться цензорами Главлита. Однако не было никакой гарантии, что журналист, покинув пределы одной шестой части суши, не станет писать то, что он увидел и услышал на самом деле. И поэтому госбезопасность вела постоянную разработку любого представителя зарубежных СМИ (впрочем, как и любого другого иностранца, оказавшегося в СССР). Их ловили на крупных и мелких проступках и шантажировали арестом, к примеру, по обвинению в контрабанде, или арестом вкупе с оглаской, как чаще всего случалось с гомосексуалистами. А затем пытались завербовать.
В документах мне встретился образец подобной оперативной комбинации. Объекта познакомили с девушкой, которая оказалась не только привлекательной, но и уступчивой. Правда, вскоре она объявила, что беременна и попросила у своего возлюбленного денег на аборт, которые тогда в Союзе были запрещены. И, дав денег, иностранец оказался соучастником уголовно наказуемого деяния. Однако уловка не удалась. После первой же вербовочной беседы испуганный парень бросился в родное посольство, и дипломаты настояли, чтобы его просто выслали из СССР.
 |
"Кто этот щуплый молодой человек в очках, предлагающий свой товар? Господин Татю, дальний духовный родственник души-Тряпичкина, который тоже пописывал статейки в столичные газеты" |
Мишель Татю, корреспондент газеты Le Monde, приехал в СССР в 1957 году.
"Вначале все было замечательно,— рассказывал мне Мишель.— Я был первым представителем некоммунистической французской газеты в СССР. Почему-то нашу газету советские официальные лица сочли левой и сочувствующей социалистическому строю, наверное, не все поняли значение слова 'либеральная', и решили, что она может быть для них полезной. Так что вначале отношение ко мне было просто замечательным. Мне разрешили совершить длительную поездку по Сибири, и за мной там почти не было никакого присмотра. Мне давали жить в гостиницах вместе с советскими людьми, что иностранным журналистам разрешали крайне редко".
Однако Татю во время встреч с официальными лицами задавал слишком много вопросов, на которые очень трудно было дать ответ. К примеру, он интересовался почему, несмотря на наступление политической оттепели, в Москве не продаются французские газеты так же свободно, как советские в Париже?
 |
ФОТО: РГАКФД\РОСИНФОРМ Юрий Жуков создал в "Правде" яркий образ западного журналиста — верного сына продажной прессы, бескомпромиссного очернителя, повсюду оставляющего дурно пахнущий след своих антисоветских клеветнических измышлений |
Я ответил Татю, что профессор Покровский по состоянию здоровья не может сейчас встретиться с ним. Отрицательный ответ мною дан и в отношении беседы в 'Аэрофлоте'. Что касается посещения рабочих, то я сказал, что сейчас такие собрания уже прошли почти на всех заводах и предприятиях. Однако если нам что-либо удастся сделать, мы окажем помощь".
"Они,— вспоминал Татю о встречах с Жуковым и другими чиновниками,— сочли, что я все-таки не сочувствующий, и отношение официальных лиц ко мне стало намного более прохладным. Я действительно не был сочувствующим, но я никогда не был и воинствующим антисоветчиком. Я не писал: 'Долой советский строй'. Это не моя работа. В отличие от корреспондентов других западных изданий и агентств, я не особенно ругал Хрущева. Наоборот, я считал, что на фоне многих других советских руководителей, он для Запада — наименьшее зло".
Тем не менее Главлит, который уже не цензурировал статьи иностранных корреспондентов, но отслеживал содержание их публикаций, докладывал в ЦК:
"Татю накопил определенный опыт искажения советской действительности. Его корреспонденции как по вопросам внутренней жизни нашей страны, так и ее внешней политики носят тенденциозный характер. Татю пытается выдать себя за беспристрастного созерцателя советской действительности, а на самом деле разбрызгивает между строк своих писаний желчь".
"Я много писал о советской интеллигенции,— комментирует Татю,— о борьбе в писательской среде. Тогда еще не было диссидентства, но Евтушенко, Твардовский, Пастернак уже подвергались критике. Уже появился Солженицын и претензии партийных идеологов к нему. Я написал статью об 'Одном дне Ивана Денисовича'. Если я не ошибаюсь, это была первая статья о Солженицыне на Западе. Наверное, это стало последней каплей, переполнившей чашу терпения идеологов на Старой площади. Они, наверное, решили, что я слишком сильно вмешиваюсь в эти дела".
 |
ФОТО: РГАКФД\РОСИНФОРМ Ознакомившись с заметками московского корреспондента "Монд", многие люди доброй воли, встречавшие товарища Хрущева в Париже, проявили живой интерес к успехам КПСС в деле коммунистического воспитания советской интеллигенции |
Первое, что сделали идеологи,— попытались поссорить Татю с редакцией Le Monde и таким способом добиться его отзыва из Москвы. 29 ноября 1962 года в "Известиях" появилась статья "Чижик на отхожем промысле" (см. "В газетах врать не будут"). Татю обвинили во лжи и в сотрудничестве со множеством европейских провинциальных газет.
Но нужной реакции из Парижа не последовало. Там не рассматривали дополнительные заработки своего московского корреспондента как ужасный криминал. И в передаваемых Татю материалах, как констатировал Главлит, продолжилось "грубое искажение нашей действительности, политики КПСС и Советского правительства". А также "муссирование темы о процессе брожения в кругах советской интеллигенции".
В течение нескольких месяцев Хрущев не вмешивался в конфликт идеологов с Татю. Но в марте 1963 года корреспондент Le Monde задел его за живое. В канун визита первого секретаря ЦК в Париж была опубликована серия статей Татю о травле либеральной части советской интеллигенции. И у французских политиков и журналистов появилось много вопросов к высокому советскому гостю. А после встречи советского руководства с писателями и художниками 7-8 марта 1963 года Татю написал эпитафию хрущевской оттепели: "Кто мог предвидеть, что ровно через десять лет после похорон Сталина, через семь лет после ХХ съезда, через полтора года после XXII съезда и второго погребения диктатора г-н Хрущев будет реабилитировать покойного и признает, что плакал на его похоронах, тогда как Берия не скрывал своей радости? Несомненно, эта речь означает приостановку процесса десталинизации как в области литературы, так и в политике".
Хрущев был в гневе, который, как считает, сам журналист, искусно подогревало окружение: "Тогда Хрущева начали критиковать за то, что он зашел слишком далеко, начал поощрять ревизионистов. А все это происходило после Карибского кризиса, когда под нажимом американцев Хрущев был вынужден вывести советские ракеты с Кубы. Это было проявлением его слабости, его поражением. Он, видимо, решил взять реванш в идеологической области. Его гнев направили на меня. Но Хрущев мог бы сделать все иначе, не трогая ребенка. Он ведь мог просто выгнать меня из страны".
 |
ФОТО: РГАКФД\РОСИНФОРМ Когда за семью Татю вступился де Голль, Хрущев позвонил Егорычеву (слева): "Что за безобразия вы там творите? Кто разрешал отбирать ребенка у матери?" Оправдания — мол, вы сами, Никита Сергеевич — не помогли: до преодоления волюнтаризма оставалось еще несколько месяцев |
В считанные дни обида руководителя великой державы на журналиста стала принимать черты коммунальной склоки. 17 марта в "Правде" появилась абсолютно разнузданная статья Юрия Жукова "Душа-Тряпичкин у берегов Сены" (см. "В газетах врать не будут"). А две недели спустя на стол Хрущеву легло заявление Евгения Ковалева, непосредственно касавшееся Мишеля Татю.
"Дорогой Никита Сергеевич, обращаюсь к Вам в связи с трагическим для меня событием, которое случилось в моей жизни: речь идет о жизни и судьбе моего сына.
Была семья: муж, жена и ребенок, 1956 года рождения. Появился иностранец, корреспондент реакционной французской газеты 'Монд'. Жена не отличалась высокой нравственностью: начались ее тайные встречи с ним. Когда я увидел, что дело зашло слишком далеко, я ушел от нее. Состоялось расторжение брака. Ребенок — сын Саша — остался с матерью. Она зарегистрировала брак с этим иностранцем.
 |
ФОТО: РГАКФД\РОСИНФОРМ Следуя диалектическим указаниям партии, народный суд сначала спас советского ребенка от тлетворного влияния буржуазного журналиста, а затем поспособствовал укреплению международного авторитета СССР, обеспечив воссоединение разделенной семьи |
Что представляет из себя его новый наставник вместе с его матерью? Это — враг нашего государства, прикрывающийся титулом корреспондента иностранной газеты 'Монд', клевещущий на нашу советскую действительность, наш советский строй, Коммунистическую партию. Под стать ему и его теперешняя супруга, которая нигде не работает, находясь на иждивении Татю, добывающего свои материальные блага путем клеветы. Я уверен, что он отчасти черпает эту клевету из образа мыслей и жизни супруги Ковалевой Л. Н.
Вот в связи с тем, что мой родной сын находится и воспитывается в таком семействе, проживает вместе с ними в доме иностранцев и фактически изолирован от советских людей, я и поставил вопрос перед Народным судом Тимирязевского района города Москвы о передаче мне сына на воспитание. Но для того, чтобы решить вопрос в судебном порядке, оказалось необходимым заключение РОНО.
Аполитичное решение РОНО Тимирязевского района меня удивило и озадачило — было предложено, что маленького ребенка, чтобы не травмировать, лучше оставить у матери до 10-12 лет, а затем, он сам решит, с кем из родителей он хочет быть. К сожалению, такой же точки зрения придерживаются некоторые ответственные товарищи из Тимирязевского райкома и Московского горкома КПСС, хотя они сочувствуют мне, считают мои требования правильными и в конечном счете также не допускают, чтобы ребенок насовсем остался в этой семье. Они, по существу, боятся, что Татю поднимет шум в западной прессе в связи с отобранием ребенка у матери, и поэтому не хотят нарушить существующее положение о преимущественном праве матери на воспитание ребенка, если в данное время она не ведет распутный образ жизни и материально обеспечена. А ведь это положение не предусматривает особый случай, когда мать вышла замуж за враждебно настроенного к советскому государству иностранца и создалась семья, где царит чуждая нашей коммунистической морали атмосфера. Такая семья может вырастить и воспитать эстета, грамотного человека, но никогда не воспитает гражданина нашей советской Родины, преданного делу Коммунистической партии, строителя коммунизма.
Дорогой Никита Сергеевич, зная Вашу ленинскую принципиальность в решении вопросов, связанных с ломкой старых понятий и штампов, прошу Вашего личного вмешательства — не допустить дальнейшее пребывание моего малолетнего сына в семье иностранца, враждебно настроенного к нашему общественному строю и морали и передать сына мне на воспитание".
 |
ФОТО: РГАКФД\РОСИНФОРМ Мишель Татю, "щуплый молодой человек в очках", стал одним из самых крупных французских советологов. В 1990 году в книге "Красный брат" он описал сценарий переворота в СССР, которой вплоть до незначительных деталей совпал со случившимся год спустя путчем ГКЧП (интервью с Мишелем Татю см. в #8 "Власти" за 2000 год) |
Однако Хрущев не упустил случая расквитаться с обидчиком. Он позвонил секретарю Московского горкома Николаю Егорычеву и спросил: "Что это за безобразие? Почему вы отдаете советского ребенка буржуазному журналисту?" И судебная машина заработала.
"Официально,— вспоминал Татю,— в суде разбирался вопрос о том, как мать заботится о своем ребенке. Они запросили экспертизу в городском отделе народного образования. И те дали заключение, что ребенку в нашей семье плохо. Это, конечно же, была полная чушь. У нас были свидетели — подруги Лиды, которые были готовы рассказать правду. Но каждую из них на работе вызвали в отдел кадров и сказали, что не советуют совать нос в это дело и давать свидетельские показания. И все они были вынуждены отступить. Мы проиграли первый суд. Потом был Мосгорсуд, который мы тоже проиграли. Затем какие-то люди, видимо, из КГБ, исполнили решение суда: украли ребенка прямо из школы, безо всяких предупреждений. Мы три-четыре месяца не знали, где он и жив ли. Его не было ни у отца, ни у деда по отцу. Только потом мы узнали, что его отвезли в интернат. Моя жена все это время была в ужасном состоянии. Это было нарушением решений даже этого фальшивого суда. Ведь суд разрешил ей видеться с сыном".
10 октября 1963 года Егорычев доложил Хрущеву, что поручение выполнено и ребенок находится у отца. Но Татю с женой не сдавались: "Нам было так плохо... Я решил бороться до конца. Я обращался в посольство. К французским общественным деятелям. О нашем деле с Хрущевым говорил президент де Голль, посол, руководители французской коммунистической и социалистической партий. Осенью 1963 года глава социалистов Ги Молле был в Москве, встречался с Хрущевым, и потом он попросил Хрущева об отдельной встрече, чтобы говорить о нашем деле. Хрущев сказал ему: 'Вы не первый, кто говорит нам об этом деле. Голлисты просили, коммунисты просили, теперь вот вы. Мы уже обсуждали этот вопрос и решили, что этот вопрос надо пересмотреть'".
"Несколько дней спустя,— вспоминал Татю,--- мне под дверь подсунули маленькую узкую бумажку, в которой говорилось, что прокурор РСФСР из-за какой-то формальной юридической ошибки суда решил опротестовать принятое судом решение. Конечно, был организован новый суд. Опять нам пришлось пройти две инстанции. Но на этот раз наших свидетелей никто не запугивал, они выступили, и все завершилось в нашу пользу. Гороно, кстати, поменяло свое мнение на полностью противоположное. Мы оказались хорошими родителями для Саши. После решения второго суда мы забрали его домой. Я проработал в Москве почти до самого конца 1964 года. Очень долго тянулся процесс получения выездных виз для него и жены. И только после отставки Хрущева мы смогли спокойно уехать. Саша Татю теперь известный специалист по информатике. А для жены вся эта история оказалась слишком тяжелым испытанием. Она заболела, и оказалось, что у нее рак. В 1971 году ее не стало".
ПРИ СОДЕЙСТВИИ ИЗДАТЕЛЬСТВА ВАГРИУС "ВЛАСТЬ" ПРЕДСТАВЛЯЕТ СЕРИЮ ИСТОРИЧЕСКИХ МАТЕРИАЛОВ В РУБРИКЕ АРХИВ
В ГАЗЕТАХ ВРАТЬ НЕ БУДУТ
"Известия", 1962, 29 ноября, #284 (14138)
Чижик на отхожем промысле
С некоторых пор на страницах провинциальной печати европейских стран, главным образом в Швейцарии, под статейками о Советском Союзе все чаще стала появляться одна и та же фамилия с добавлением звучного титула: "Наш московский корреспондент". Хотя ни от одного из этих бульварных листков в Москве корреспондента не числилось и не числится.
При первом же знакомстве с творениями плодовитого автора появляется желание сказать ему словами советского поэта:
Вы, мосье, из канареек,
Чижик вы, мосье, и дрозд.
Ибо с поистине бездумной чижиной легкостью порхает по страницам разных захолустных "Цейтунг" и "Трибюн" мосье Татю, корреспондент, аккредитованный в Москве от французской газеты "Монд", но широко рассылающий свою антисоветскую стряпню по градам и весям Европы в порядке, так сказать, отхожего бизнеса. Порхает и везде оставляет свой дурно пахнущий след: тут он о советской внешней политике начирикал чепухи, там нагородил небылиц о советской экономике, в третьем месте переврал, как мог, статью из советского журнала...
Настоящие чижи — птицы безобидные. Деятельность же чижа из "Монд", как мелкого, но усердного разносчика антисоветской дряни, не может не вредить делу укрепления и развития отношений между СССР и теми странами, газеты которых считают возможным украшать свои страницы чижиным пометом.
Возникают по меньшей мере три вопроса из этой истории о предприимчивом чиже.
Почему, во-первых, некоторые европейские газеты столь охотно пользуются услугами мосье Татю?
Не иначе как потому, что собственных корреспондентов в Москву они посылать не хотят — вдруг такой корреспондент ненароком да и сообщит что-нибудь правдивое о СССР. В Татю же они уверены — с ним этого не случится. И титул "московского корреспондента" какую-то тень правдоподобия придает его антисоветчине — даже иной непредубежденный читатель подумает: ведь в Москве находится автор, может быть, и не все врет...
Почему, во-вторых, сам Татю, числясь корреспондентом солидной буржуазной газеты "Монд", польстился на сотрудничество в таких бесславных, мягко выражаясь, органах печати, как, например, орган базельских лавочников "Националь цейтунг", провинциальные швейцарские газеты?
Надо думать, потому, что ему легче сбывать халтуру нетребовательным провинциалам — солидная "Монд" залежалый товар, видимо, не принимает.
И почему, наконец, ту же респектабельную "Монд", имеющую обычно серьезных корреспондентов в крупнейших столицах мира, в Москве представляет легкомысленный и пакостный чиж?
На этот последний вопрос нам ответ, признаемся, до сих пор не ясен.
Г. Киселев
"Правда", 1963, 17 марта, #76 (16297)
Душа-тряпичкин у берегов Сены
Нравы буржуазной прессы
Стенания и плач — на берегах Гудзона. Скрежет зубовный и проклятия в прокуренных каморках на Флит-стрите, где стряпается лондонская пресса. Уныние и заупокойные песнопения в кабинетах парижских редакций. Повсюду — траур и печаль: скончался, отдал богу свою хилую душу любимый троянский конек мастеров "холодной войны". Сколько надежд возлагалось на то, что так называемое "четвертое поколение" советской интеллигенции клюнет на подброшенную ему идейку "мирного сосуществования идеологий", а там, глядишь, удастся вызвать выступления против революционных завоеваний, и вдруг все рухнуло...
В первый же день встречи представителей советской творческой интеллигенции с руководителями партии и правительства хитрые ловцы душ человеческих расставили свои силки. Представитель одного из иностранных агентств в Москве назначил на девять часов вечера прием в Москве и разослал приглашения нашим писателям, деятелям искусства, публицистам: ловись рыбка, большая и маленькая. Не вышло! Никто не бросился в объятия хитрому ловцу душ с излияниями. Назавтра закинул сети другой искатель сенсаций, и снова тот же результат.
А хозяева требуют — вынь да положь "разрыв между поколениями"! Полцарства за "конфликт отцов и детей"!.. И вот уже тянется вверх чья-то худенькая ручка: у меня есть конфликт... Кто этот щуплый молодой человек в очках, предлагающий свой товар? Господин Татю, дальний духовный родственник души-тряпичкина — старого друга Ивана Александровича Хлестакова, который тоже пописывал статейки в столичные газеты; помните, как Хлестаков говорил о нем: "А уж Тряпичкину точно, если кто попадет на зубок,— берегись: отца родного не пощадит для словца, и деньгу тоже любит".
Так вот, парижский душа-тряпичкин проживает в Москве с 1958 года на правах корреспондента респектабельной газеты "Монд", хотя по духу и склонностям ему скорее пристало бы сотрудничать в бульварном листке. Говорит ему дирекция: "Пожалуйста, братец, напиши что-нибудь".— "Пожалуй, изволь, братец",— и тут же, в один вечер, все напишет, всех изумит. Легкость необыкновенная в мыслях, как у самого Ивана Александровича...
Этому человеку все у нас не нравилось. И больше всего ему не нравилось то, что в Советском Союзе существует Коммунистическая Партия, существует и, больше того, осуществляет руководящую роль. Он даже посвятил этой теме серию бранных статей, приурочив ее к поездке главы Советского Правительства во Францию. Стараясь изо всех сил восстановить буржуазных читателей "Монд" против Н. С. Хрущева, Татю ставил ему в вину, что он "не только не ослабил, но усилил влияние партии во всех областях жизни страны". В этом Татю, видите ли, узрел "консерватизм"...
Окончательно пошла кругом голова у души-тряпичкина в дни последней встречи советских деятелей литературы и искусства с руководителями партии и правительства. Татю понятия не имел, о чем идет разговор в Свердловском зале Кремля, но надо же было держать марку знатока, и он пустился во все тяжкие: "Дискуссия не закончена, и все говорит о том, что она будет долгой (!) и трудной (!!). Об этом свидетельствует список первых ораторов, в котором рядом с консерваторами... находятся деятели, явственно принадлежащие к 'партии прогресса'...". И пошли один за другим самые невероятные домыслы. Какой только чепухи он не придумал! Какой только грязью не облил советских деятелей! Как только не извратил их выступления!
Любопытно узнать, долго ли намерен директор "Монд" Бев-Мери печатать всю эту чушь своего московского корреспондента, много лет злоупотребляющего долготерпением москвичей? Или же это стало традицией газеты, претендующей на внешнюю объективность: сдабривать свои полосы приправой антисоветчины? Свои бредовые сочинения Татю печатает не только в "Монд", но и распространяет их по всем градам и весям Западной Европы.
Может быть, кому-нибудь в Париже и хочется быть обманутым и наивно верить, будто мифическая "партия прогрессистов", фигурирующая в опьяняющих донесениях Татю, способна вызвать потрясение основ. Тем горше будет их похмелье, когда из других газет они узнают правду и убедятся, что в действительности наши писатели, художники, композиторы, деятели театра и кино единодушно выступают против мирного сосуществования с буржуазной идеологией и дают ей бой под знаменем нашей партии.
Ох, и худо же придется тогда душе-тряпичкину! Пройдется по спине обманщика палка разгневанных хозяев.
Юр. ЖУКОВ